Одному несподручно, да без лука али… Но копьецо у тобе ключимое, ключимое… И сам ты, отроче, ключимый, ключимый… токмо заворзопался зело, охудал. Дак и што ж! Словесами не насытишься. Ладь костер-то.
А Спиридон готов был слушать и слушать ту речь, и чуял, как слова-то вкусны, и сам хотел бы молвить… Мужик пошел к однодеревке, тяжело шагая, раскорякой. А Спиридон, очнувшись, принялся ломать веточки еловые, колупать смолу, на мох начал вышибать искру. Мужик ощипывал утку. Увидев, как Спиридон ломает об колено сук, вынул из однодеревки топор и, взмахнув рукой, легко бросил его да вогнал неглубоко в ель.
– Держи-ко!
Спиридон взял топор и отошел дальше, начал рубить сухие елочки.
– Ни! – крикнул мужик. – Ты давай олешину али лещину, копоти менее. Утку изжарим.
Ощипав утку, мужик оглядел ее, помыслил чуть и взялся за другую. Спиридон тем временем отыскал сухую лещину и завалил ее, отсек ветки, потом порубил. Мужик насадил ощипанных уток на сырую палку и положил ее на рогульки.
– Ага, – пробормотал он, – токмо и ворочай…
Посмотрел, щурясь, на Спиридона.
– Эге, со Смоленску… На однодеревке шли али яко?.. На однодеревке?.. Мм… А якая надобность-то? Взняти[360] по Днепру?.. Не по наущению княжескому али там… тиуна? Ни?.. Хто жа бысть тые заеденные бером-то?.. Ловитчики? Бортники?
Спиридон не ведал, что и отвечать. Мухояр бысть бортником. И он кивнул.
– Бортники? – подивился мужик. – В такую-то даль? Неужли коло Смоленску и лесу нетути? Порубили?.. Али чиво?.. – Мужик поскреб щеку, щурясь от дыма. – Дивий ты, малец… Темнишь чего-то. Будут ли бортники в дебрь таку влазить?
Мужик цепко оглядывал Спиридона.
– А не мнихи то бысть? Ни?.. Сам хрещеный?.. Ни?.. Со Смоленску, и нехристь? – не поверил мужик.
Спиридон зачем-то врал, кивал. Мужик качнул головой, засопел вроде как довольно, но ничего не молвил. Спиридон, отворачиваясь, чуял на себе его взгляд, будто те черные жуки и перебирали мохнатыми цепкими лапками его власы, шею, руки.
Спиридону не терпелось вызнать, откуда сам этот ловитчик, куда бежит та река, в каких краях они сидят-то? Он оборачивался, и те жуки тут же цапались за его глаза, повисали на ресницах. И как-то не по себе ему деялось. Вот вроде и радость – человек, а уже и туга какая-то неясная? И морока. Едину-то все как-то понятнее бысть. Се – река, се – древо, се – огнь, а там зверь, птица, рыба, и ты хитришь с имя, то уходишь, то… А рыба-то? Спиридон спустился к воде. Хотел скинуть порты, но вдруг раздумал, при чужом-то человеке. И вошел в воду прямо в портах, поднял морду, вернулся на берег, вытряс двух голавлей да несколько плотвиц.
– А! Рыбицу споймал, – молвил мужик.
Спиридон радостно кивнул, сияя васильковыми глазами. И тут же почуял, как на ресницах-то жуки обвисли. Даже сморгнул и нечаянно мотнул головой, будто стряхивая.
– Ты ее оставь покуда, пущай проклаждаитца, – рек мужик.
И Спиридон сунул внутрь морды камень, перевернул ее вверх раструбом и опустил в воду близ берега. Рыба там забултыхалась и опрокинула морду. Тогда Спиридон, досадуя на неудачу, наполнил котел водою и пустил туда всю рыбу.
А от костра шла чудная воня. У Спиридона уже и слюнки текли. Мужик вынул свой нож и ткнул в одну утку, в другую.
– Ай, будя!..
Он протянул утку на вертеле Спиридону и велел снимать. Тот, обжигаясь, стащил ее и сразу положил на лапник, подул на пальцы. Мужик ухмылялся. Свою утку он начал объедать прямо с вертела, но дал чуть остыть. Потом вспомнил, что не солил уток, и, поднявшись, пошел тяжело и коряво, хоть вроде и невысок бысть, не толст, к лодке, достал из мешка два ломтя хлеба, соли в тряпице, луковицу и вернулся, посолил свою утку, протянул тряпицу Спиридону. Тот взял соль аки велию драгоценность, изумруды да яхонты, и тоже посыпал на свою поджаристую утку. А еще мужик и ломоть хлеба дал да половину луковицы. Терпеть и ждать у Спиридона уж не было мочи, и он, обжигаясь, ухватил зубами утку за бок, потом отломал крыло, мигом его обглодал, там и другое, схватил хлеб, вдыхая его простой и неповторимый и лепший на свете белом дух, и откусил. Мужик, посмеиваясь, посматривал на него и тоже принимался за утку, держа вертел обеими руками, морща плоский толстый нос с большими ноздрями, вздымая высоко брови. Зубы у него были прочные, он и косточки утиные перекусывал с хрустом.
По целой утке и съели. Сидели, утирая жирные губы руками. Усы и борода у мужика лоснились.
– Испить ба… – проговорил мужик. – Тама у лодке баклажка… Тащи сюды.
Спиридон спустился к реке, увидел в носу однодеревки берестяную баклажку, взял ее и принес мужику. Тот хотел отпить, но задержал руку у лица и протянул баклажку Спиридону.
– На, пей ты.
С улыбкой глядел, как жадно пьет Спиридон резкий квас.
– А? – прошал. – Скусный-то?.. Хе-хе…
Приложился к баклажке сам.
– Фуй!.. Хорош… На, попей ишшо.
Но Спиридон отказался.
– Да пей, грю, чиво ломаисси.
И Спиридон еще пригубил. Квас и вправду был вкусен.
Мужик сопел, ковырялся ногтем в зубах, цыкал, гоняя воздух, озирался.
– А таперь и соснуть ба чуток, да?.. Я-то с ранья на ловитве, глухарей бил, уток… Кинь-ка тых веток.
И Спиридон постелил лапника, мужик разлегся, распустив пояс, расстегнув сермягу на груди и брюхе. Поглядел на Спиридона и похлопал широкой ладонью около себя.
– Чиво мнёсси? Лягай, отдыхни возле Молявы Рабушки… Хе-хе, то я и есть: Молява Рабушка… А тебе якоже звати?.. Ай, да ты же немко… Ну, ну, ложися.
Но Спиридон вылежался за ночь, и хоть охмелел от такой-то еды, но валяться не хотел. Мужик полежал с закрытыми глазами и снова покосился на него.
– Да иди сюды, дивий ты малый, – опять позвал он. – Не пужайси, али мнишь, кусаюся? Хе-хе. Не ведал, што смольняне трусоваты-то.
И Спиридон сел рядом. Мужик потрогал его плечо, рубаха на нем была рваной.
– И тебе бер зацепил никак?
Спиридон кивнул.
– У-у-у…
Мужик гладил его по плечу.
– А ты малый ключимый, справный…
Мужик зевнул и отвалился, раскинув длани… Бормотал, зевая:
– Ранехонько встамши… Соснуть чуток… хмарры… Потом в весь поплывем, малый…
Он еще поерзал ногами, покряхтел да и вдруг захрапел, разинув рот.
Спиридон посидел, потом встал, походил. Нагнулся за баклажкой. Утку-то он знатно посолил, теперь нутро пекло. Покосился на мужика, отпил квасу.
Что было делать?
Поглядывал на однодеревку. Хороша лодочка-то, вот на такой бы и плыть да плыть, куды речка поведет…
Солнце пригревало, и Спиридон тоже разомлел, полез в свою вежу, прилег, не заметил, как и уснул.
Снов не было, как вдруг сразу волк ему бросился лапами в лицо. Отрок открыл глаза.
– Оле! Оле! Тш! Тш! Чиво брыкаисси?! Ну?.. Иди сюды… Я ж не истаяти тебе хочу, а токо… взвеселитися малость, – хрипло баил мужик с заспанным лицом, надвигаясь на Спиридона.
Спиридон дернулся, но тот повалил его мощной дланью, дохнул в лицо жаром. Спиридон замычал, извиваясь, схватился за живот.
– Э…э…э? Чиво? Чиво?.. – с кряхтеньем прошал мужик. – Поиграй мене удом, да и усё…
Спиридон сгибался, держась за живот.
– Прихватило?.. Обожрался?.. Хе-хе… То бывает… с голодухи-то… Иди.
Спиридон и вправду чуть отбежал, сдернул порты да с треском опростался. Мужик хрипло смеялся, выглянув из вежи и следя за ним.
Спиридон натянул порты, не зная, что дальше делать. Мужик указал на реку.
– Помыйси, ага. Добре, добре, разит от тебе, яко от падали… Давай, сбегай, сполоснися, – сказал тот и повалился на спину, начал стаскивать порты.
Спиридон сошел к реке, вдруг мгновенно жалея о копье… Да чего уж! Зато взамен он возьмет это. И он содвинул быстро однодеревку ту легкую, верткую в воду, сильно толкнулся, прыгнул в нее, схватил весло и начал выгребать. Лодчонка враз оказалась на середине и покатилась по речке.
Греб и греб, да слишком шумел веслом. И мужик высунулся из вежи да взревел зверем, вскочил, кинулся на кривых сильных ногах раскорякой к воде, вбежал в реку, да взял в толк, что уже не догонит. Спиридон отчаянно греб и греб, временами оглядываясь через плечо. Волосы его растрепались. Рыжую шапку он обронил на берегу.
Мужик зарычал, забормотал что-то…
Вдруг он умолк. Спиридон, выгребая лихорадочно, оглянулся. Мужик поднимался на берег. Сейчас копье схватит, понял он, налегая на весло. А добросит ли? Мужик жутко силен. Спиридон греб так, что буруны перехлестывали через низкие борта. Еще, еще! Нужно было уйти за поворот реки, он уже бысть близко. Спиридон налегал, и весло аж скрипело, и он боялся, что вот-вот преломится. Мужика не слыхать было. Излука была уже рядом. Не, уж не дометнет… Тут в воздухе свистнуло, и в нос лодки вонзилась стрела.
А! У него же лук!
Спиридон вобрал голову в плечи. На излуке к реке наклонялась береза. За нее, за нее уйти… Снова свистнуло, и новая стрела впилась в однодеревку. Гребок, еще гребок, и однодеревка ушла за поворот, береза Спиридона укрыла. Он перевел дух, мельком глянул на дичь в лодке и даже порадовался такой-то добыче. Начал грести не так заполошно. Ушел?! Ушел…
Как вдруг послышался сзади треск. Снова оглянулся. Никого не увидал на берегу. Но вот закачались деревца, и в листве замелькала шапка. Мужик ломился заросшим берегом аки вепрь али бер. Спиридон снова налег на весло, быстрее, быстрее, уходить. Рвал с остервенением воду, стоя на одном колене. А впереди была как раз быстрина. Там река плескалась, играла на камнях. Туда! Спиридон греб, а позади слышен был треск. Мужик продирался по зарослям, выбирая, видно, удобное место для стрельбы. Так-то долго бежать у него не получится.
И лодка уже вошла в быстрину. Течение подхватило ее, Спиридон беззвучно просмеялся, и тут в воздухе опять свистнуло, мгновенно левое плечо ожгла плетью боль. Спиридон зажмурился, но грести не перестал даже на стремнине. И лодка аж вздымала нос, уходила прочь. Еще одна стрела вошла в воду рядом. Лодку несло вниз, по боку под рубахой текла горячая кровь. Спиридон греб не останавливаясь, превозмогая боль.