И мужи их посыпают жемчугами.
Едину дщерь с собой везли варяги.
Когда шар солнца лег почти в реку, ладья причалила к берегу. Слышны были голоса. Скрип сходень. Потом и топоры застучали. Все, кажется, сошли на берег, кроме Спиридона. Он лежал на шкуре под покрывалом, не ведая, вставать ли… Да не было сил. А пить хотелось. Как вдруг кто-то еще прошел, остановился позади. И тень легла на Спиридона. Прикрывая ладонью глаза от солнца, он оглянулся и увидел чей-то силуэт в легкой накидке. Глядел, не разумея, кто перед ним… И уже догадал: девица. Различил светлый овал лица, темные косы, темные глаза. Они смотрели друг на друга.
Она пошла мимо, потом снова оглянулась. И вдруг что-то спросила. Это уж бысть дивий птичий язык. Спиридон ничего не уразумел. Тогда она поднесла ковшик ладони к своему рту. Спиридон закивал.
Девица снова прошла мимо и скоро вернулась с кожаной флягой, протянула ему. Спиридон напился. Кивнул, вытирая губы и глядя на нее снизу. Почуял, как исхыщренно от нее тянет пряной воней. Девица еще поглядела на него и ушла.
Спиридон остался лежать. Слушал стук топоров, возгласы на незнаемом языке. Скоро почуял дым костра. Вроде и ноги-то у него были целы и невредимы, а ощущал их тряпичными. Не было и пошевелиться сил. И все тело ломило. А голову застилал туман. Вспомнил, как уходил на однодеревке по реке, как с треском по берегу ломился тот мужик с луком и берестяным колчаном и как в воздухе стрелы свистали, а потом одна и впилась в него… Неужто единая? А мнится, будто всего изъязвили стрелами. Яко быват, егда рубанут в рати мечом али топором? Али проткнут копьем? Ему единой стрелы хватило. Чуть живый.
…Но что тот… Скари? – Скари баил? Будто за им гналися? Хто жа гоньбу учинил? Не вем.
Спиридон прикрыл глаза.
Снова открыл. А что он глаголал про реку-то? Волгу? Сице осе Волга?
Он приподнялся, хотел и вовсе встать, да в голову ударил будто ветер, и Спиридон рухнул на свою подстилку.
Сразу закружились гавраны над застылыми мертвыми древами, мелькнул Мечник, двинулись Оленные, яро свистя… Спиридона затошнило. Он распахнул глаза, принялся повторять умную-то Иисусову молитву.
Молитва пособляла. Снова вверху синело небо с облаками, слышен бысть крик чаек.
Волга… мыслил Спиридон. Во-о-лга.
Опять услышал шаги, открыл глаза. Та девица стояла с дымящейся плошкой. Спиридон уже почуял: мясо. Она что-то проговорила и опустила плошку на руки Спиридону. Постояла еще и ушла. Фляжка была тут же.
Спиридон сел, прислонился было спиной к борту, но боль прострелила снова плечо. Тогда он повернулся к борту правым плечом. Вдыхал запах мяса. Оно лежало горкой на плошке, посыпанное зеленью. Спиридон не знал, сможет ли вообще съесть хотя бы малый кусочек… Взял, ожигая пальцы, бросил, подул на них, снова взял, начал жевать. Было вкусно. И он уже потащил другой кус из плошки, да и убрал все, еще и жижку выпил, соленую, жирную. Утер губы и приложился к фляге с водой. Поставил плошку рядом и лег. Слабость все же не проходила. Крови, что ль, изрядно повытекло?..
Спиридон подумал о вержавских отроках и почувствовал себя многажды взрослее. Кто из них бывал на рати? А у него на реке рать-то и случилась, а? Насмерть мог подстрелить тот мужик. Эх, жаль, копье Хорта пропало.
Вечер был тепел. Спиридон лежал и слушал голоса. Наступали сумерки. Кто-то тяжело прошел мимо. Покосился – некий муж, что-то взял, понес. Еще кто-то поднимался на ладью. А уже в синих сумерках появилась та девица с косами. Он сразу ее почуял и открыл глаза, хоть шаг у нее бысть невесомо-летучий.
– Четори? – певуче вопрошала она. – Гушт хуб?
Спиридон токмо и деял в ответ, что глупо лыбился.
Она нагнулась и взяла плошку, ушла, потом вернулась.
– Ас коджа и? – прошала она. – Шома коджа земдеги миконид?
Спиридон лыбился… Она подождала какого-нибудь ответа, хмыкнула и еще молвила:
– Шаб арам.
И ушла дальше по ладье. Спиридон повел глазами ее, потом повернул голову и увидел ближе к корме маленький навес, настоящую вежу. В ней и скрылась девица.
Потом пришел Скари, нагнулся, спросил:
– Пойке, эй? Вода есть, вот. Лежи, спи. Захочешь по нужде – там сходня. Или лохань дать?
Спиридон замотал головой.
– Бра, – молвил Скари и ушел.
А на ладью еще кто-то поднялся, устроился на носу. Спиридон уже и не мог разглядеть толком, кто это. Совсем стемнело. На мачте и свернутом парусе играли отсветы костра. В небе зажигались звезды. Спиридон лежал и смотрел. И то были уже волжские звезды? Бо и не чаял на Волгу-то забраться? Так, мечетность одна и была… А вон якоже вышло.
Скоро все стихло на берегу, где встали большие вежи.
Где-то в ночи вавкала цапля. Звездами был усеян весь небосклон, аки поляна некая в черных травах – лазурными цветами. Яко их много! Тьма! А что есть? Неведомо.
Глубокой ночью он встал по нужде, пошел, спотыкаясь, к сходне. Перелез через борт и ступил на доски, качнулся… Не упал. Пошатываясь, сошел на берег. В темноте между вежами тлели угли костра. И рдяное зарево играло на бородатом лице протозанщика. Он спокойно взирал на Спиридона. Из веж доносился мощный храп.
Возвращаясь, Спиридон увидел, что дальше, ниже по течению, стоит еще одна ладья.
Он поднялся на «свою» ладью, увидел на носу силуэт человека, а на корме маленькую вежу, замер на миг, будто мог уловить дыхание той девицы с черными косами, и прошел к лежаку, лег, накрылся. Комары досаждали с вечера, а сейчас на реке посвежело и комаров осталось мало.
Засыпая, думал об отце, о своих странных надеждах где-то здесь, на небесной-то Волге, повстречать его.
А по реке и вправду плыла река иная – звездная. Может, Волга и была рекой небесной.
Но приснился ему не отец, а волк, переплывающий вроде воду, а после стало ясно, что бегущий так, будто плывет, – в серебристых качающихся травах. Прозрачны те травы были, манили обещанием воли и бесконечного бега.
Утро настало пасмурное. Спиридон сошел на берег, когда костер яро пылал меж веж. На него глядели хмурые мужики с грубыми, темными от ветров и солнца лицами. Над огнем висели большие котлы. Двое помешивали палками варево с разных сторон костра.
Пока Спиридон справлял нужду в лесу, котлы уже сняли с огня, и застучали плошки да ложки. Раздавались голоса, кашель, смешки.
Скари окликнул Спиридона, и тот пошел к нему и увидел, что рядом, на плетеном кожаном стуле, восседает муж в кожаной красноватой долгополой безрукавке, в коричневой рубахе, такого же цвета портах, заправленных в высокие рыжие сапоги, с льняными длинными власами и такой же брадой, и сразу Спиридон решил, что в волосах у него позапутались лебединые перья. Муж сей глядел на подошедшего отрока внимательно. На шее багровел старый рубец. Руки тоже были в белых отметинах.
Он уже держал плошку с варевом, но и дымок, поднимавшийся от нее, не теплил взгляда светлых глаз.
Что-то молвил. Скари сказал:
– Хёвдинг[363] Сньольв приветствует тебя.
Спиридон уже понял, что этот человек здесь главный, наверное, как тиун Олфим на горе Мономаховой, и он поклонился.
– Хёвдинг Сньольв хочет знать твое имя, твой род.
Спиридон показал на рот и отрицательно поводил головой из стороны в сторону.
– Ты не хочешь говорить?
Спиридон показывал, что не может говорить. Сньольв взирал на него, прихлебывая из плошки, откусывая старый хлеб.
Раздался чей-то голос со стороны.
– Пойке, у тебя отрезан язык?
Спиридон тут же старательно высунул язык. Раздался чей-то грозный окрик, но Сньольв чуть заметно усмехнулся.
– Ты не способен к речи?
Спиридон помешкал и кивнул.
– Бра. Скажи, зачем к тебе… за тобой гнались те люди?
Спиридон пожал плечами.
– Тебя желали убить, – сказал Скари. – А что спасло тебя… то… ошибка. Наша ладья пошла по другой реке. Как вы ее зовете? Взга? Возга? Воза? Это было неправильно. И мы вернулись. Но и забрали тебя у тех людей, они уже были рядом на своей лодке. Зачем же они наседали… настигали тебя, пойке?
Спиридон снова пожал плечами и развел рукой – второй он боялся шевелить. Сньольв снова усмехнулся.
– Бра. Не хочешь, не говори… – молвил Скари и сам улыбнулся сказанному.
Сньольв сказал что-то.
– Воин так и начинает свою жизнь, – растолковал Скари.
Сньольв снова заговорил. Выслушав, Скари перевел:
– Теперь… будет большое жилье. И ты уйдешь. Бра.
Спиридон стоял, глядя на Сньольва. Тот жестом отпустил его.
– Пошли, – сказал Скари, – поешь.
И ему дали плошку, полную варева, сухарь и ложку. Спиридон устроился поодаль от всех и принялся споро работать ложкой. Кто-то, увидев это, отпустил шутку, и все громко захохотали. Спиридон глядел на них исподлобья. Он уже догадал, что эти мужики и есть варяги. О них ему приходилось слышать: всё больше какие-то сказки про ихнюю силищу, про ихнее мастерство ратоборцев и про ихнюю жесточь. Когда-то и Вержавляне Великие им дань платили.
Думал увидеть отца, а вон кого встретил…
Ай же ты Сньольв да богатырь свейский!
Твою землю скальд Скари воспевает.
Ледяные воды, бегущие по скалам,
Леса и пастбища, в коих бродят овцы.
И пути-дороги мореходцев
По Дюне, реке янтарной, да по Волге,
По морю Варяжскому и морю Хвалынскому.
Далёко забегал Волк Снежный со своею стаей!
И жемчуга хватал со мухоярами да коприной,
Сосудами из золота и серебра да с малахитами.
И кораблиц тех было поболее.
Да все порастерял Сньольв на морях,
И в ратях со ушкуйниками.
И вот домой шел путем изведанным,
Да за три года позабытым.
А и то старина, то и деянье.
6
Ладьи снова пошли по реке – против течения. Было пасмурно, прохладно. И слепни так не досаждали. Спиридон получше огляделся, сидя на своем месте. Гребцы были крепкие, ладно одетые, иные и босые, другие в мягких коротких сапогах. Некоторые скинули рубахи, и плеч