– Отрок… чадо… Христом богом молю… Зарежут аки агнца…
Спиридон смотрел на него, оглянулся на берег и увидел Нагме.
– Зарежут, зарежут… – шептал мужик. – А тама баба… ребятишки… Слышь…
И Спиридон вынул нож деда Мухояра и перерезал веревку.
– Тута ишшо ноги, – шепнул мужик.
Спиридон, поколебавшись мгновенье, отдал ему нож, и мужик перерезал сам другую веревку. После того осторожно перелез через борт, ступил на берег. Спиридон протянул руку за ножом. Но мужик отвел свою руку с ножом.
– Не осерчай, путь долгий, – шепнул он и полез по крутому берегу.
Спиридон смотрел, чего-то ждал… Оглянулся: спят… Глядь на берег – уже и след простыл того мужика из Женни Великой, Рюмы Сало. Снова встретился взглядом с глазами Нагме… Они и точно как зимородки порхали. Да улететь не могли. Спиридон улыбался. Но очи девицы полны были туги да жели.
Когда варяги заворочались, костер уже пылал, Спиридон сыскал котел и, наполнив его водой, повесил на огонь. Увидев, что Спиридон наладил костер, Сньольв кивнул ему. Кто-то обнаружил мертвеца. На него смотрели. Искали мешок с ядью. Не нашли. Значит, не успели вчера закинуть. Мертвеца обвязали веревкой под мышками и потянули на край бора прямо из ладьи. Поодаль, среди сосен и мхов стали копать мечами и топорами могилу. Кашляли, переговаривались. Один варяг сыскал сухую сосну и принялся рубить ее. Двина весело катила свои воды среди сосновых берегов. Солнце уже освещало край реки, и он весь серебрился. Спиридон пошел в бор, он приметил там россыпь брусники. И точно, все было усыпано ею. Принялся собирать на отодранный большой кус бересты.
Вдруг у реки кто-то кликнул удивленно. Заговорили громко. В бору появился Скари.
– Где пилёт? – спросил он. – Проводник?
Спиридон, сидя на корточках, смотрел на него, пожимал плечами.
– Иди, – сказал Скари и поманил его за собой.
Спиридон поднял бересту с горкой ягод и пошел за ним.
Сньольв спросил у Скари что-то. Тот ответил. Сньольв махнул устало рукой.
Но тут низкорослый варяг с худым лицом и маленькой всклокоченной бородкой вылез снизу к костру и показал перерезанные веревки. Сньольв и Скари смотрели на веревки.
– А где твой нож? – спросил Скари, скользнув взглядом по его ремню с пустыми ножнами.
Спиридон тоже посмотрел на свои ножны, потом на Скари.
Сньольв спросил. Скари ответил.
– Зачем ты его отпустил? – спросил Скари.
Маленький варяг с клочкастой бородкой подошел к Спиридону и поднес к его лицу обрезанные веревки. Спиридон смотрел. Варяг ударил кулаком с зажатыми веревками, зашиб глаз. Спиридон склонился, морщась. Береста упала, брусника рассыпалась.
– Теперь он может указать нашим недругам все пути, – молвил Скари.
Тот юркий низкорослый, но очень крепкий варяг снова ударил снизу, и у Спиридона потемнело в другом глазу.
– Они ведь не ведают, что мы уже в Дюне. И могли бы в начале реки долго ждать…
Лобастый варяг с тонким носом и клочкастой бородкой схватил Спиридона за волосы и ударил его лицом о колено. Из носа Спиридона хлынула кровь. Падала, мешаясь с брусникой. И Спиридону мнилось, что битва та продолжается и его все ж таки схватили недруги…
– А так он им укажет дорогу, чтобы обогнать нас и перехватить в ином месте, понимаешь? – прошал Скари хмуро.
Маленький варяг сшиб Спиридона на землю и стал избивать его ногами. Варяги, рывшие могилу, смотрели. Сньольв тоже молча смотрел, как варяг катает у костра Спиридона, будто бревно или куль с чем-то. В конце концов Спиридон упал головой в костер, и его волосы вспыхнули. Он принялся сбивать пламя. Но варяг пытался загнать его пинками в костер, приговаривая:
– Пойке, пойке! Ай да пойке! Рунки, рунки!
Никто больше ничего не говорил. У Спиридона загорелся и край рубахи. И он вдруг ясно внял: обречен! Спалят на костре, яко курицу.
Но тут послышался звонкий истошный крик, то ли птичий, то ли звериный. Все оглянулись. Это кричала с ладьи девица, Нагме. Она стояла возле маленькой дырявой вежи и заламывала руки, будто это ее подвергали огненной муке.
На миг лобастый варяг с клочкастой бородкой остановился, но затем с новой яростью обрушил удары на Спиридона. И в этот момент к визгу и воплю Намге присоединился уже настоящий звериный вой откуда-то из-за реки.
– Слюта дет! – послышался оклик Сньольва.
Лобастый варяг взглянул на него. Ноздри его трепетали, клочкастая бородка ходуном ходила, кулаки сжимались и разжимались. Спиридон отполз от костра, охлопывая себя, сбивая огонь.
А Сньольв и остальные смотрели за реку.
– Слюта дет, – снова повторил Сньольв, властно поднимая руку.
Он уже смотрел на Спиридона, сидевшего на земле. Волосы его были сильно обожжены, правый глаз заплыл, нос распух, губы были разбиты, рубаха выпачкана в золе и крови, и край рубахи тоже обгорел.
Сньольв еще помолчал, тряхнул русо-белыми власами и заговорил. Скари повернул голову к Спиридону.
– Пойке Рунки! Ты сам сделал этот выбор, пойдя на обман благородного хёвдинга и всех воинов. Ты украл доверие хёвдинга Сньольва. За это – вспарывание живота.
Спиридон вдруг перестал бояться, как и тогда, на верху Днепра, на той невидимой горе. Снова на него нашло что-то, будто птица подхватила и в когтях понесла над миром крови, боли, брения, чада. Ему стало все равно. Он будто сверху глядел на того паробка[370] с обожженными волосами, перепачканного, с яркими глазами, вроде из Вержавска… Но на самом деле Вержавск бысть не где-то ниже по течению, за лесами и болотами, а выше, много выше – осе реснота[371], внезапно ему открывшаяся. И он туда точно попадет…
– Но тебе не вспорют живот и не набьют кишками рот, – продолжал Скари, облизнув губы. – Ты будешь жить.
«Будет жить», – равнодушно подумал Спиридон о том паробке на берегу реки, на краю бора.
– Ибо хёвдинг Сньольв дарует тебе жизнь, пойке Рунки. Но уже не свободного человека. Отныне ты траэль. Да будет так!
Спиридон слушал его, покачиваясь, трогая языком обломок переднего верхнего зуба.
Лобастый варяг подошел и плюнул на Спиридона.
12
Так быстрая красавица Дюна, Двина, которую издавна зовут янтарной дорогой, стала дорогой раба. Необожженные волосы ему обрезали коротко, ибо траэль не может носить длинные волосы. На шею навязали ошейник из веревки с концом, свешивающимся на грудь. Делал он все то же, что и прежде. Но только теперь мог получить подзатыльник и пинок. В первый день плавания по реке он хотел сбежать. Просто прыгнуть за борт. Но ясно было, что тут же его настигнет стрела или боевой топор, копье. А когда наступила ночь, тот варяг с клочкастой бородкой и тонким носом – звали его Вили Вак – крепко связал ему руки. Видимо, этот Вили Вак уже считал его своим траэлем.
Плыли снова всю ночь. Причалили под утро. И на костре приготовили похлебку из набранных грибов. Соль еще была, но съестных припасов – нет, остались там, на берегу Охвата. Спиридон разводил костер под присмотром Вили. Этот Вили Вак в конце концов поступил так: срубил березу и привязал к ноге Спиридона увесистый кусок бревна. Узлы были мертвыми. Вили с улыбкой посматривал на него издалека, теребил свою бородку.
После еды все улеглись спать снова в ладье, выставив протозанщика. Спиридон еще возился с посудой, ополаскивал ее. Так и подмывало пуститься вплавь по быстрой воде.
Он остался на берегу, устроился на лапнике, задремывал. Вверху похаживал вооруженный варяг. Очнувшись, Спиридон увидел Нагме. Она вышла из своей маленькой вежи и смотрела на него… Вдруг в ее руках блеснуло лезвие.
Мгновенно Спиридону припомнился месяц над костром Бахаря Правотарха… Но сейчас тот месяц обернулся лезвием ножа, будто тот Бахарь и сказывал свою забобону.
Но то была не сказка. Спиридон покачал головой и кивнул назад, на протозанщика. Она тоже посмотрела вверх и скрылась в веже.
Веревку можно было бы пережечь и на костре… Успеешь ли, пока протозанщик али кто другой не заметит? Спиридон и рискнул бы, да что-то его останавливало.
Он снова задремывал… и видел мертвые дерева с воронами… а то вдруг Смоленск, Смядынь… И вдруг явились те Уноты, Свистун да Мечник, и Мечник вопросил, желает ли он воли? Да – и мигом ее обретет!
Спиридон дернулся и очнулся.
Дальше поплыли уже днем. Все были голодны и злы. Заметив в одном месте ковер мхов с брусничником, свешивающийся с обрыва, причалили и почти все пошли есть бруснику. Ягоды бысть много, черпали пригоршнями. Голод немного утолили. Спиридон набрал горку брусники на бересту и отнес к маленькой веже, сунул прямо туда.
Плыли дальше, снова чувствуя голод. Гребля отнимает много сил, на ягоде далеко не проплывешь.
В узком бурливом месте ладья прочно села на камни. Видно, Дюна в этот год обмелела сильно. Варяги ругались, соскакивали в воду, но ладья не стронулась. Только речные струи всюду бурлили. Наладили длинный канат, вышли на берег, потянули, а под днище подводили срубленные бревна. И ладья, скрипя, продралась сквозь это узкое горло, оцарапав бока.
Снова поплыли. Да тут же наскочили на новую мель.
Так и мучились весь день, злые, голодные, с налипшими волосами, мокрыми бородами.
Совсем мало прошли, опасались, как бы не настигла погоня тех воев в остроконечных шапках.
К вечеру узрели с воды весь. То бысть небольшая весь, несколько серых одрин с плетнями, огородами, двумя пасущимися коровами и тремя овцами поодаль. Сньольв велел причаливать. Варяги выпрыгивали на берег. Разминали затекшие ноги, похаживали.
Скари пошел к пастушку. Это был долговязый малец в рваном армяке и серой шапке, с бичом на плече. Скари к нему обратился:
– Здравствовать тебе!
– Здорова, – отвечал малец, глядя то на Скари, то на варягов на берегу и ладью.
– Нам нужен корм, – сказал Скари. – Купить. Хлеб, мясо.
– Этта… ну-у-у… – тянул малец, – не вем… не чую… К тяте иди.