Он и сам чаял то навье вино из брусники и ландыша испить, ежели не удается остеречь девицу с янтарными сосновыми косами и глазами-зимородками.
Наконец куриную похлебку всю пожрали. Отнести плошку в вежу Вили тоже не дал, перенял и сам отнес. И тогда в опроставшийся котел Спиридон налил воды, повесил его на огонь, а в вымытых плошках надавил ягод, и то были ягоды жизни и смерти. Они прекрасно благоухали. Вили, вобрав своим тонким носом аромат из плошек, зачерпнул давленых ягод рукой и съел. Спиридон поглядел и улыбнулся. Егда вода взбурлила, он набросал туда мешанины ягодной. Варяги хотели пить, покрикивали на Спиридона, мол, скоро там питье будет готово?
Спиридон с трудом снял котел и понес его к воде остужать. Варяги в нетерпении стучали своими деревянными кружками. Спиридон, оглянувшись, полез в ладью. Но тут его схватили за полу рубахи. Он оглянулся. То бысть Хав. Он тащил его за рубаху и что-то бормотал. От него несло тухлятиной и жаром. Спиридон пытался освободиться. Хав встал было, но пошатнулся и упал на спину. Спиридон пошел дальше, неся колодину. С берега что-то прокричали. Он раскрыл вежу и увидел лежащую Нагме. Тронул ее осторожно за ногу. Девица не пошевелилась. Спиридон опустил колодину, но тут его грубо сцапали за шиворот. Он обернулся. Это был Вили Вак. Он погнал отрока прочь.
Вышвырнул из ладьи, бросил следом колодину, и та зашибла Спиридону ногу. Вили смеялся.
Спиридон сел на берегу, у котла в воде. Над рекой уже стелился туман. На востоке появился серпик месяца, хрупкий и почти невидный. И теперь он отроку почудился ковшиком.
Спиридон вспомнил какую-то песню… да, погребальную, в той веси на верху Днепра, когда старика жгли. Там пелось, что он в ладье по небу уплывает в вырий свой…
Нынче ночью и эти варяги отправятся в свой рай.
Спиридон глядел, как по реке наплывает туман.
Что мне деять, мыслил он. Ответа не было. Да он уже все порешил. Содеять жертву.
В ладье заблеяла еще одна овца. Ее забыли пустить пастись поблизости, до утра…
Колыхнулась в сумерках вежа. Ну ладно, Нагме жива, жива…
– Неси уже питье! – окликнул его Скари.
И Спиридон встал, поднял котел – и тот перевернулся, содержимое вывалилось в Двину. Спиридон глядел на огромный сгусток, растворявшийся в воде, на которой отражался еще нежный свет заката. И вся вечерняя Двина помнилась ему питьем жизни и смерти. Она уносила смерть и жизнь в неведомые края. Нет, только смерть. И оставалась вода жизни.
Спиридон не разумел, что приключилось с ним.
И, верно, токмо Ефрем мог бы ему о том поведать.
14
Варяги ругались, требовали питья после соленой похлебки. Спиридон набрал в котел воды, повесил его на огонь и с большим куском бересты пошел за ягодами. Он набрал немного брусники, у костра еще выкинул незаметно несколько попавшихся ядовитых ягод. На сильном огне вода быстро вскипела, он бросил туда бруснику. И варяги, не дожидаясь, пока остынет, стали пить.
Темнело, и месяц над соснами делался прочнее, крепче.
На ночлег варяги устроились у костров на лапнике. Вили Вак забыл или не успел привязать Спиридона и быстро ушел в лес. Спиридон сел у костра, тянул к огню руки, посматривая на улегшихся варягов, и сунул веревку в огонь. Но тут вернулся Вили Вак и пинками погнал Спиридона в ладью, привязал его к мачте.
Жалобно блеяла овца.
Ночью Спиридон очнулся. Трещали костры, иногда подавала голос овца и умолкала. Спиридон уже жалел, что не напоил варягов лесным вином жизни и смерти. Сейчас бы они уже плыли в ладье в свой ад.
Утром Двину укрывал туман. Костры чадили. Все спали.
Спиридон озирался.
Ему почудился плеск. Он прислушивался… Как будто голоса?
Вытягивал голову, прислушиваясь, открыв рот…
Но все стихло. Видать, и впрямь поблазнилось.
Когда уже туман рассеивался и верхушки сосен и елей озаряло солнце, все проснулись, кроме двоих: Вили и Хава. Хав лежал, скорчившись, в ладье. Вили – на лапнике у костра, вцепившись в рубаху на сердце и широко разинув рот. Варяги хмуро смотрели на трупы, положив их рядом. Скари исподлобья наблюдал за Спиридоном, набиравшим воду в котел. Спиридон, оглянувшись, поймал его взгляд.
Но, кажется, никто не видел, как Вили зачерпывал давленые ягоды и жадно пожирал их. Остальные-то были живы.
Снова варяги рыли могилы. Засыпали с молитвой, водружали кресты. Резали последнюю овцу и жарили ее, потом ели, разрывая руками и зубами подгоревшее мясо, пили брусничное варево… Спиридон отнес немного мяса и брусничник в кружке в вежу. Нагме сидела там и смотрела на Спиридона. Глаза ее были черны, губы распухли. Спиридон оставил корм, кивнул ей и пошел обратно.
Отчалили и пошли вниз по Двине. Один берег с лесом был освещен солнцем. Ярко желтела листва берез, краснели осины.
Ладья ходко двигалась сквозь Оковский лес. И Спиридон уже не ведал, хорошо ли то, что эта ладья так и не обернулась ладьей навьей.
А впереди вдруг распахнулся простор синий, залитый солнцем, с кричащими чайками в огромных белоснежных облаках. И слева все увидели устье большой реки.
Мёжа! Убо догадал Спиридон. Мёжа, и аще по ней взойти, а тама по Ельше, то попадешь в Лучин городок, и уж рукой подать оттуда до Вержавска.
В устье, оказывается, был островок, поросший дубами. И там у костра сидели какие-то люди. Варяги, увидев их, задержали, как по команде, весла в воздухе. Все головы были повернуты ошую. А потом внезапно дружно обратились одесную.
Снизу по Двине плыла большая ладья. Оттуда узрели ладью варяжскую и тоже задержали весла. На нос перешел человек в червленой одежде, кольчуге, шапке с меховой опушкой, с саблей на боку. Он всматривался. Варяги брались за брони, прибирали копья…
Варягов несло на ту ладью. И неожиданно из-за островка появилась еще одна ладья. Варяги все это увидели. Никто не издавал ни звука. Все молча вздевали брони, шеломы.
– Чальтесь к острову! – велели.
Варяги переглядывались.
Вторая ладья подходила сбоку.
– Кто вы? – крикнул над речными волнами Скари.
В ответ раздался короткий смех.
– Это уж мы прошать будем! – крикнул тот муж в червленой одежде, белея зубами. – Двина вотчина князя Ростислава Мстиславича!
Ладья полна была ражих мужиков, и вторая. Посверкивали брони, кольчуги, шишаки.
И варяги погребли к острову. Тут же с одного и другого бортов зачалились и русичи.
Разговор вели Скари и тот муж в червленой одежде… в коем Спиридон признал тиуна! Тиуна с Мономаховой горы, Олфима.
– Что за гости есть, откуда путь держите?
– Мы подданные конунга Сверкера Кольссона из Эстергётланда.
– Свеи?
– Свеи.
– Сойдемте на брег.
И Скари, а с ним еще Асбьёрн и один варяг, ступили на берег. Олфим и еще два воина тоже сошли. Из русской ладьи подали два плетеных седалища, и Олфим со Скари сели. От костров подтащили колодины, и все расселись. Из русской ладьи принесли чары и бочонок с медом. Налили варягам. Олфим тоже взял чару.
– Здравие нашего князя Ростислава Мстиславича! – молвил Олфим.
Выпили. Олфим снова провозгласил:
– И здравие вашего князя!
– Сверкер Кольссон король, – возразил Скари.
– Всех свеев? – уточнил Олфим.
– Да!
– Выпьем.
И они снова выпили.
– А идете?.. – прошал Олфим, озирая потрепанных загорелых мореходов.
– Наше плавание длилось три года. Мы поднимались по сей реке Дюне, потом шли по Волзе и по морю до городов Серкланда[372], – отвечал Скари, хмелея.
– Хвалынское море?
– Да. Наших кораблей было больше, семь. В низовьях Волзи булгары сожгли два. Еще два разбились на море, у брегов страны солнечных людей. И мы воспользовались гостеприимством правителя, в его Граде солнца.
– Как его имя?
– Юльв Второй.
– Жители поклоняются поганскым богам али Христу?
– Они поклоняются солнцу. Их храмы облицованы отполированными плитами, а наверху стоят бронзовые и золотые зеркала. И с утра эти храмы начинают отражать лучи солнца, и служители бьют в серебряные щиты, а другие трубят в трубы, и вся земля царства поет славу солнцу. И днем храмы пламенеют нестерпимо, и оттого жители весьма честны. Солнечный свет высветляет до дна их глаза и души. И между храмами пролегают мосты света, по которым ходят их святые мужи и девы.
– Ты это сам видел? – удивился Олфим.
– Нет, так сказывали. Это бывает лишь в самые большие праздники. Нас одарили амфорами света, и мы отправились дальше.
– Что в них было?
– Свет.
– Покажи.
– Мы все утеряли. Пройдя морем далее, мы пристали к берегам Серкланда.
– Поведай об этой стране, – молвил Олфим, знаком велев добавить в чары меда.
– Серкланд – великая страна гор, буйных рек и желтых степей, по которым кочуют огромные табуны лошадей, стада овец и верблюдов. От жары там ум размягчается у непривычных людей. Города утопают в зелени садов и рощ. И эти сады с прудами есть видения рая наяву. Что за плоды отягчают там ветви! Сладкие, оранжевые, зеленые, сочные, кисловатые. На полях лежат круглые овощи с красной мякотью, полной сладкой влаги. С дерев свешиваются грозди. За глиняными стенами пламенеют цветы, журчат ручьи, поют сладкоголосые птицы.
– Вера поганскыя? – вновь уточнил Олфим, шевеля бородой.
– Веруют во единого бога Олло, в храмах возносят молитвы ему, а с утра рано спать не дают, призывают к первой молитве с высоких башенок. И пять таких молитв у них, с поклонами и омовениями. У правителей много жен. На улицу являются, окруженные слугами с опахалами и воинами. Есть великие звери под седлами: слоны. Оружие доброе, сталь дамасская, волос разрезает, ежели повернуть саблю вверх лезвием и волос бросить.
– Дублии вои?
– Ловкие. По знаку правителя с башни вниз головой кинутся сразу, не то что на врага. Особенно опасна конница с короткими копьями, луками и саблями, быстрая и легкая. Налетает, как стая чаек на брошенную рыбешку на берегу. Там как раз шли набеги и походы степняков, и мы видели уходящую на войну армию султана. В Мавераннахр.