– Кто одолел?
– Султан.
– Чем они торгуют?
– О, ты бы лучше вопросил, чем они не торгуют! – ответил Скари.
Глаза его сине хмельно блистали, на щеках появился румянец, и даже русая борода как-то особенно бодро лоснилась.
– Они продают дивное оружие, сабли, мечи, кинжалы, шеломы, брони. Великолепные седла. Одно такое седло стоит полконя.
– Да ну! – воскликнул Олфим.
– Очень дорого. Наездники они отменные. Продают шелка легчайшие и разнообразные платья из него. А еще из хлопка. Ихние торги – царство тканей всех оттенков. А еще посуда тонкой выделки, серебряная и золотая, железная, всякая. Блюда из драгоценных камней. И всякие украшения, что переливаются на солнце, как маленькие храмы тех солнцепоклонников. Из верблюжьей шерсти они ткут ковры, согревающие зимой. А пастухи живут в шерстяных вежах, жгут огонь из сухого навоза и так греются и готовят еду.
– И вы везете ихний товар своему князю?
– Королю, – поправил Скари. – Но у нас все пропало. И мы ничего не можем показать тебе.
И Скари поведал Олфиму и окружавшим мужам о том, что произошло в Женне Великой. Олфим побледнел. Оказалось, что он с воями и шел в Женню Великую в полюдье[373]. Из Лучина-городка посадник Иван Войтишич сам все привез сюда, на остров в устье. Должен был идти к ним навстречу и мытник Фай Торопчанин… Но, как теперь ясно, не придет. Олфим охмурился, поглядывал на варягов, переводил взгляд на потрепанную ладью, всю в щербинах от копий и стрел, на изъязвленные стрелами щиты, что висели по бортам.
– Ладно! – рек он наконец. – Мы измыслим, што содеять. А вы, гости, можете плыть. Корм-то есть?..
Скари замялся, и Олфим окликнул невысокого щекастого мужика с большим животом и широкими плечами, выпиравшими из кольчуги:
– Иван Войтишич! Тамо дай какого корму гостям. Хлебца, сала, рыбы. Да и мёду. – Олфим поразмышлял и добавил: – Катуня, пиши грамотку!
И пока из второй ладьи варягам передавали корм в мешках, два бочонка меду, длинный отрок с пробивающейся бородкой и каким-то ломаным то ль от природы, то ль после потасовки носом, изладившись на песке поблизости, писал на пергаменте что-то под диктовку Олфима. После поднес Олфиму, тот прочел и, свернув в трубку грамотку, велел запечатать воском. Катуня все быстро содеял. Олфим приложил к воску свой перстень и протянул трубку Скари.
– Держи, гость. То грамотка тиуну в Сураж. Он воздаст вам корму.
Скари приложил руку к сердцу.
– С Богом! – сказал Олфим. – Кланяйтесь вашему князю.
– Королю, – отозвался Скари.
– Королю…
– Сверкеру Кольссону! – напомнил Скари.
– Да, Свёкру Карлсону, – молвил Олфим. – И уж передай олафу из Лучина-городка и от смоленского князя Ростислава Мстиславича.
Олфим сделал знак, и Скари поднесли связку сверкающих, переливающихся серебром шкур. И Скари принял тот дар с поклоном и словами благодарности.
На том и разошлись. Скари поднялся на ладью, повеселевшие варяги брались за весла. Олфим смотрел на них. И тут встал в полный рост Спиридон в оборванной обгорелой рубахе, с коротко обрезанными и попаленными волосами. Он глядел на Олфима. Тот заметил его, отвернулся. Но вдруг снова он взглянул на Спиридона, лоб его нахмурился. Он поднял руку.
– Гость! Погодь!
Скари оглянулся. Олфим указал перстом с золотым кольцом на Спиридона.
– Кто таков есть?
Скари взглянул на Спиридона.
– Сей отрок на Волзе к нам прибился… точнее, на другой речке… Вазе?
– Вазузе?
– Так. Он немко.
– Немко?.. Погоди… Эй, малый!.. Да не тебя ли приводил на холм в Смоленске отец Стефан?
Спиридон кивнул.
– Так сей отрок – наш, смольнянский, – сказал Олфим.
– Значит, он добрался, – спокойно ответил Скари и, подойдя к Спиридону, вынул нож.
Тут подал голос Асбьёрн, но Скари, не отвечая ему, перерезал веревку и похлопал Спиридона по плечу.
– Ступай.
Спиридон мгновенье колебался и спрыгнул в воду, она доставала до груди, и пошел торопливо к берегу. Но вдруг остановился, обернулся и двинулся было обратно, да варяги уже ударили веслами по воде, и ладья пошла в средостение двух течений. Спиридон взмахнул руками, набрал полную грудь речного воздуха – как будто вместе с пышными облаками, золотой листвой и чайками – всю громаду воздуха, просвеченного солнцем, как живым янтарем —
Ладья варягов уходила.
Но он еще успел заметить в прореху в веже трепещущие птичьи глаза Нагме. И вся Двина, янтарная дорога, заполонила немко Спиридона несбывшимся долгим криком.
Смотрел он вослед ладье, покачиваясь вместе с волной, смотрел и мычал, аки водяной бык…
То старина, то и предание.
Писано мнихом Спиридоном Вержавским, летописцем Ростислава Мстиславича, и на пиру мною спето.