Светлана смотрела на начальника цеха, и ей казалось, что в чем-то он напоминал их школьного завхоза, который бесконечно ругался то с уборщицами, то с лаборантами химического и физического кабинетов, вечно носился с ведрами красок, с рулонами географических карт и приборами для учебных кабинетов… Встреть она Карташова где-нибудь у автобусной остановки, ни за что не могла бы подумать, что этот уже немолодой человек, с мягкими и реденькими, как ленок, светлыми волосами, некрасивый, мужиковатый и нескладный, со сбитым набок узлом стираного галстука, выпускал продукцию, за которую золотом платили шестьдесят стран мира; коллектив завода, состоящий из таких вот, как Федор Михайлович, который не умеет хорошенько завязывать галстук, соперничает со специалистами и миллионерами Америки и промышленниками Западной Германии, чьи электрические машины уже давно поднялись на уровень мировых стандартов.
Карташов сердито бросил на рычажки трубку и, сразу изменившись в лице, преобразился.
— Вот так с утра до вечера!.. То цыганишь чуть ли не на коленях, то, как цепной пес, рычишь: «Давай! Давай!.. Давай!» Грозишь, пугаешь, канючишь, убеждаешь… Кроме нагоняев и шишек, никаких тебе регалий. — Карташов только теперь посмотрел на Светлану. — Родня?
— Внучка. Пришел сватать.
И вдруг, словно спохватившись, Карташов даже всплеснул руками, зорко вглядываясь в лицо Светланы.
— А!.. Да это вон кто!.. Павлик Андреев! Герой Замоскворечья, участник штурма Кремля!.. Погиб в боях на Остоженке и теперь воскрес из мертвых. — Карташов вплотную подошел к смутившейся Светлане, которая тут же встала, и обеими руками долго и крепко жал ее руку. — Ну что ж, за честь примем, если наша дружина придется по душе. Мы умеем не только работать, но если нужно, то сыграем на сцене царя Ивана Грозного и деда Щукаря. Я сам, грешным делом, в войну не только стрелял в немца, но и плясал. Что, Егорыч, не веришь? От самого Днепра и до Берлина стрелял и плясал, плясал и стрелял.
— Что-то, Михалыч, не могу уразуметь этакого. Три войны прошел, а такого не видел: чтобы пострелять по немцу, а потом выскочить из окопа на бруствер и под музыку пуль и снарядов оторвать «барыню» или «камаринского».
И тут Карташов со всеми подробностями рассказал о том, как после госпиталя он попал на пересыльный пункт. Там от безделья и ожидания, когда дадут в зубы продовольственный аттестат и вручат назначение в действующую армию, на передовую, они забавлялись кто чем: кто отбивал до поту чечетку, кто тренькал на обшарпанной ничейной мандолине, бог весть каким ветром занесенной на пересылку, кто надрывал душу гитарными переборами.
— И нужно же такому случиться. Выбиваю я чечетку в углу казармы, учу одного салажонка, который снабжал меня домашним самосадом, и вдруг оглянулся, будто спиной почуял, что кто-то буравит взглядом. Гляжу — стоит подполковник в серой каракулевой кубанке. Улыбается. С виду лет под сорок. Спросил номер моей военно-учетной специальности. Я ответил: «Артиллерист-минометчик», «Годится», — говорят он и тут же записал в блокнот мою фамилию. Под вечер меня вызвали в штаб и направили в распоряжение этого подполковника. А он оказался замполитом гвардейской минометной бригады на Первом Белорусском фронте. По каким-то своим важным делам был в Москве и по пути имел от командира бригады поручение заехать на пересыльный пункт, подобрать четырех опытных шоферов по разнарядке штаба опергруппы фронта. Ну, и меня прихватил пятым. Вот с тех пор, аж от самого Днепра, моя война и пошла так: идут бои — я воюю номером в расчете боевой машины, даем залпы по немцам; а между боями, в дни передышек, бью чечетку в нашей доморощенной агитбригаде. — Карташов помолчал, подбадривающе подмигнул Светлане и продолжил:
— Ничего, в нашем цехе тоже есть свои артисты. Да еще какие!.. Хотя бы взять Путинцева. В фильме снимался. Главную роль играл. Правда, сейчас у него вышла на «Мосфильме» какая-то закавыка, спрашивал — ничего не говорит. После большого перерыва вчера вышел в первую смену. Вот такие пироги. Дом культуры у нас хоть старенький, но всегда в нашем распоряжении, там больше двадцати разных кружков: и духовой, и струнный, и свой знаменитый хор, ну, и драмкружок гремит на всю Москву; так что будем работать и, как это сейчас у нас говорят, потихоньку стирать грань между физическим и умственным трудом.
Карташов говорил что-то еще, но Светлана, в упор глядя ему в глаза, не слушала его. Хотя весть о том, что Владимир снова вернулся на завод, для нее не была неожиданной, но в первую минуту она даже не могла сообразить, хорошо это или плохо, а поэтому, делая вид, что всецело поглощена рассказом начальника цеха, совершенно невпопад кивала головой и бессмысленно улыбалась.
— Как, разве Путинцев опять вернулся в цех? — спросил Петр Егорович, который ничего не знал о злоключениях Владимира. — Ведь он же выучился на артиста?
— Да… Вернулся чернее тучи. Стал расспрашивать — молчит, как в рот воды набрал. Чего-то у него там не пошло…
Карташов смотрел на Светлану и словно взвешивал, какую работу можно предложить этой хрупкой, с осиной талией, девушке. А Светлану терзала другая мысль: а вдруг этот вежливый начальник цеха скажет, что рабочие им до зарезу нужны, но только не такие…
— Для начала нам не грех бы и познакомиться. Как вас зовут?
Светлана назвала свое имя.
— Дочь Дмитрия, — глухо пробасил Петр Егорович. — В этом году окончила десятый класс и провалилась на экзаменах в институт.
— Так я и понял… У меня в цехе почти все девушки с десятилеткой. Рабочий нынче пошел грамотный… Хорошие девчата, иногородние живут в общежитии. Был я у них вчера. Чистота и порядок, как у монашек.
Карташов начал было рассказывать о девушках своего цеха, но зазвонил телефон, и беседа оборвалась: срочно вызывали к директору. Сердито бросив телефонную трубку, он пробурчал:
— Сейчас, наверное, будут снимать тринадцатую стружку. — Он открыл ящики письменного стола и принялся бегло просматривать какие-то бумаги, которые он, очевидно, должен был захватить с собой. — Не обессудь, Петр Егорович, что не удалось поговорить по душам. В другой раз. А сейчас советую: покажи своей внучке все наше хозяйство. Захочет на кран — посадим на кран; пожелает укладчицей — час добрый; придется по сердцу штамповочный пресс — за год сделаем специалиста.
Петр Егорович и Светлана попрощались с Карташовым, вышли из конторы и спустились по бетонной лестнице в цех. Светлане вдруг показалось, что могучим потоком воздуха ее втянуло в железную утробу гигантской машины, внутри которой все двигалось, сверкало, гудело, гремело… Она остановилась и крепко вцепилась пальцами в локоть Петра Егоровича.
— Обожди, дедушка, давай постоим…
Голоса Светланы Петр Егорович не слышал, он только видел, как шевелились ее губы.
— Говори громче, здесь завод. Привыкай.
— Дай оглядеться!.. — крикнула Светлана на ухо деду.
Высоко над головой, почти под самой стеклянной крышей цеха, прямо на них бесшумно и плавно надвигался огромный электромостовой кран, с которого, лениво раскачиваясь, свисали тяжелые железные цепи с большими крюками на концах. Слева и справа раздавались пронзительные металлические звуки, от которых звенело в ушах.
Светлана подняла голову. В кабине электрокрана сидела девушка в голубой косынке. Когда кран доплыл до перекрестия цеховых бетонных дорожек, она плавно остановила его и дала какой-то особый знак рабочим парням внизу, которые неизвестно почему замешкались с подвозом станин статоров, поступающих из соседнего цеха.
Петр Егорович окинул взглядом цех и, выискивая кого-то глазами, тронул Светлану за плечо.
— Пойдем к укладчицам! — Он показал рукой в сторону стайки женщин, которые рядком стояли за длинными железными столами-стеллажами и собирали статоры.
Уже немолодая, лет пятидесяти, женщина с загорелым и энергичным цыганистым лицом издали узнала Петра Егоровича и лихо махнула ему рукой.
Когда Петр Егорович подошел к стеллажам укладчиц, та, что махнула ему рукой, громко крикнула:
— К нашему шалашу!..
— Бог помочь! — Петр Егорович снял фуражку и слегка поклонился всем сразу.
— А в бога-то верите, Петр Егорович? — спросила курносая укладчица с бойким лицом пересмешницы и лукаво подмигнула своей напарнице.
— До двенадцати лет в рождество Христово бегал по дворам Замоскворечья, славил, по воскресеньям к обедне с бабкой ходил, причащался и исповедовался перед причастием, а раз даже постился… А после того как нас, ребятишек, отхлестал гусиным крылом церковный сторож за то, что мы, сорванцы, во время венчания озоровали в храме и огарки с подсвечников таскали, — так вся моя вера сразу и выветрилась. А в семнадцатом году, когда царя сбросили, снял с груди крест, что носил с рождения. Вот и вся моя вера.
— Петр Егорович, а правду говорят, что твоего старика «Кинга» скоро повезут е Исторический музей? Ходят слухи, что его поставят в зал, где лежат бивни мамонта и череп неандертальского человека, — съязвила укладчица с цыганистым лицом.
— А это почему ему честь такая, Сергеевна?
— Вроде бы одно к одному, сапог сапогу пара. Годки…
Рассеянно слушая разговор деда с укладчицами, Светлана пристально наблюдала за молоденькой — почти ее ровесницей по виду — укладчицей в розовой косынке. Ловкими и точными движениями проворных рук девушка сильной и упругой воздушной струей из резинового шланга очищала от пыли, грязи и металлических опилок пазы статора. В своей работе она была так сосредоточена, так сконцентрирован был ее взгляд и вся она была собрана, что не обращала ни малейшего внимания на подошедших. Над статором она работала вдвоем с напарницей, молодой розовощекой женщиной, на лице которой не потухала тихая и кроткая улыбка. Со стороны могло показаться, что та вспоминала что-то приятное и только ей одной известное и понятное.
После того как молоденькая девушка в розовой косынке продула воздушной струей внутренние пазы статора, ее полногрудая напарница, склонившись над корпусом статора и держа почти у самого лица переносную электролампу, внимательно оглядывала все пазы и отверстия, пробовала на ощупь — нет ли где заусенца, прилива или припекшейся металлической крошки. Потом те же проворные и сильные девичьи руки, что летали с воздушным шлангом в чреве статора, принялись натирать парафином узкие длинные полоски изоляции. Светлана любовалась быстрыми и точными движениями рук своей ровесницы, а сама думала: «У меня так сроду не получится… Пока она натрет три, я с одной полоской не справлюсь..»