— Схожу…
Светлана вышла в соседнюю комнату. Следом за ней вышла и тетка.
Брылев подошел к Владимиру и положил на плечо ему руку.
— Не горюй, мамонька. На перстне у царя Соломона были выгравированы гениальные слова: «И это пройдет». — И тут же, став в позу, начал читать из Есенина:
…Все пройдет, как с белых яблонь дым,
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым…
Только не пей. Убереги себя от этой страшной пропасти. Из нее мало кто возвращался назад. И не вздумай дружить со мной.
Владимир поднял на Брылева удивленный взгляд:
— Это почему?
— У нас общность судеб, — почти таинственно, так, чтобы никто не слышал, проговорил Брылев, — Тебе, Володенька, этот соблазнительный Олимп славы только приснился, как сказка, а я на нем был много-много лет. А впрочем, — Брылев решительно и энергично похлопал Владимира по плечу. — Все ерунда!.. Выпьем лучше, Володенька. У меня сегодня получка. — Он пружинисто ссутулился, отвинтил дрожащими пальцами рукоятку трости и достал из буфета две хрустальные рюмки. — Все перемелется — мука будет. И запомни главное — все дороги ведут в Рим.
— Не понимаю. — Владимир встал с кресла и, заложив руки в карманы, стоял покачиваясь. — Ничего не понимаю. Рим, мука — к чему все это?
— Все в землю ляжем, все прахом будем. — Брылев наполнил до краев хрустальные рюмки. Озираясь по сторонам, завинтил трость. — Выпей, друг мой, станет легче. У меня к тебе будет большой разговор. Но это уже после того, как проводим Светлану. Не вешай голову и не мечи икру. Институт позади, теперь ты вольная птица. Ты еще не раз убедишься, каким другом может быть Корней Брылев!
Вошла Светлана. Лицо ее искривилось, как от боли.
— Володя!.. Опять?!
— Что?
— Всю эту неделю ты пьешь почти каждый день.
— Не день, а вечер, — буркнул Владимир, отстранив рюмку.
— А это существенно, — поддакнул Корней Карпович. — Пока вечер… А это еще не так страшно.
Владимир смотрел на Светлану, и ему все еще не верилось, что через час-полтора ее увезет от него поезд и между ними лягут тысячи и тысячи километров. А ему сейчас она так нужна. Хоть ненадолго, а все-таки разлука. А ведь она красивая. А с красивыми разлука опасна. Ой как опасна… Красота как солнце, а к солнцу тянется все живое: альпийский цветок в горах Тибета и роза в королевской оранжерее, подсолнух в огороде рязанской деревни и даже (о, как еще тянутся!) истомленные бледно-голубые прожилки картофельной ботвы, выросшей в темном чулане или под крыльцом, куда солнце ненадолго тоненьким кинжальным лучиком прорезается сквозь щели досок или добела раскаленной пикой прорывается через круглое отверстие от выбитого сучка.
— Может быть, ты все-таки передумаешь?
— Все уже решено. Как только приеду на место — обо всем напишу. Сейчас мне в Москве душно. Даже гадко вспомнить мой провал на экзаменах. Я читала бездарно!
— Я пошел за такси. — Владимир вышел из комнаты.
Следом за ним кинулся повеселевший Брылев.
— И я с тобой. — Но у двери он замешкался, подошел к серванту, взял свою неразлучную трость. — Еще древние римляне говорили: «Tres faciunt collegium!..»
— Что это означает? — спросил Владимир.
Брылев ткнул пальцем себя в грудь, потом в плечо Владимира и прижал к груди трость.
— Трое составляют коллегию!
Как только они ушли, в столовой раздался непрерывный телефонный звонок. Капитолина Алексеевна подняла трубку.
— Да, да, я слушаю… Леночка? Здравствуй, милая. — Горестно вздохнув, она несколько раз расслабленно кивнула головой. — Да… Да… Все по-прежнему. На завод. А сейчас едет в колхоз. А что я могу сделать? Я уже все, что могла, пустила в ход. И все бесполезно. Передаю ей трубку, поговори с ней сама. Я уже устала… Смертельно устала… У меня от ее капризов гипертонические кризы.
Светлана подошла к телефону и взяла трубку.
— Мамочка? Здравствуй… Что? Подождать?.. Не могу я вас подождать… Понимаешь — не могу. Ведь не одна же я еду. Нас едет большая группа. Девушки и парни из нашего цеха… Да… Да…
В коридоре раздался звонок. Звонок был решительный и настойчивый. Капитолина Алексеевна метнулась в коридор.
— Мамочка, ты не беспокойся обо мне, все будет хорошо. Чувствую я себя отлично… Аппетит? Аппетит у меня как у солдата в походе… Дедушка? Он жив-здоров, приедет провожать меня на вокзал. У них с тетей конфликт местного значения… Да, да… Ты не волнуйся, мамочка. Володя?.. У него большие неприятности, но думаю, что все утрясется. Он только что ушел за такси. — Светлана мельком взглянула на часы. — Мамуля, поезд отходит ровно через час. До свидания, мамочка. Десять раз поцелуй за меня папу.
Светлана положила трубку и расслабленно опустилась в кресло. Руки ее вяло повисли над полом, голова откинулась на спинку. Она не слышала, как в гостиную вошла тетка. Открыла глаза лишь тогда, когда совсем рядом прозвучали ее шаги по паркету.
— У вас какое-то странное выражение лица, — сказала Светлана. — Что-нибудь случилось? Кажется, к нам кто-то пришел?
На щеках Капитолины Алексеевны пламенели малиновые круги. В глазах колыхался не то испуг, не то крайнее удивление.
— Случилось большое!.. Случилось необыкновенно огромное! — с выражением таинственной растерянности проговорила Капитолина Алексеевна.
— К нам пришел пищевой профессор? — попыталась съязвить Светлана.
— Нет… К нам пришел Кораблинов.
— Что?! — Лицо Светланы словно обдало серым пеплом. Она даже попятилась в угол столовой и стояла неподвижно, с широко раскрытыми глазами.
— Он хочет говорить с тобой, — как заклинание произнесла Капитолина Алексеевна и сделала шаг навстречу племяннице.
— Он уже… все сказал мне, — срывающимся голосом, но так, чтоб слышал Кораблинов, ответила Светлана.
— Ты должна поговорить с ним!.. — Голос тетки прозвучал тихо, но властно. — Я приглашу его сюда.
А через минуту в столовую вместе с Капитолиной Алексеевной вошел Кораблинов.
— Здравствуйте.
— Добрый вечер, — еле слышно ответила Светлана. К щекам ее, смыв бледность, бурно хлынула кровь.
Кораблинов выглядел усталым, измученным. Можно было подумать, что он или неизлечимо болен, или долго ходит под тяжестью какой-то большой вины, о которой знает только он один и которую люди, близко окружающие его, по неопытности своей считают за доблесть. Что-то мучило его, какой-то тайный, невидимый червь точил его душу. И глаза… Таких печальных глаз Светлана у Кораблинова еще не видела…
— Капитолина, прошу тебя, оставь нас на несколько минут вдвоем, — Кораблинов посмотрел на Капитолину Алексеевну и устало улыбнулся.
— От родной тетушки у меня нет секретов.
Не обращая внимания на слова племянницы, Капитолина Алексеевна бесшумно удалилась из комнаты.
Кораблинов заговорил не сразу. Некоторое время он стоял и, глядя на Светлану, как бы взвешивал, с чего начать ему этот непривычный для него и тяжелый разговор.
— Я пришел к вам, Светлана, чтобы просить прощения за тот вечер… Если захотите, вы сможете понять меня… Хочу уверить вас только в одном — тогда мной руководило искреннее чувство, я был смешон. Я заслужил ваш гнев и обиду. Но я не хотел оскорбить вас. Поверьте мне, не хотел…
— А на экзамене?
— Я был не прав.
Только теперь Светлана заметила, что за последние полторы недели Кораблинов заметно постарел. Не было в его облике и в осанке того горделивого кораблиновского всемогущества, которым он незримо подчинял себе окружающих. Теперь перед ней стоял просто старый человек. Стоял и просил прощения. Это был уже не тот властолюбивый Кораблинов, который у памятника Пушкину читал монолог Самозванца. И не тот вдохновленный путешествием артист, что восторженно вспоминал о Венеции и гондольерах…
— Вы мстили мне?
— Да.
— Что еще вы хотите сказать мне?
— Приказом директора института вы зачислены студенткой актерского факультета.
Светлана мгновенно встрепенулась и подалась вперед:
— Когда?
— Сегодня. Вот выписка из приказа. — Он подал Светлане приказ, и она молча пробежала его глазами. В эту минуту она не понимала, что происходит вокруг.
Капитолина Алексеевна, которая только что бесшумно вошла в комнату, почти вырвала из рук племянницы приказ. Она быстро прочитала его и, словно обезумев от радости, прижала лист бумаги к груди.
Расслабленной походкой Светлана подошла к окну поперлась руками о край подоконника. Ее плечи вздрагивали. Она плакала.
— Что еще вы пришли сообщить мне? — еле слышно прозвучал ее голос, захлестнутый рыданиями.
— Я хочу, чтобы вы учились в моей творческой мастерской.
— И все?..
— Да, пока это главное для вас.
Тетка не находила себе места. Она уже успела принять сердечные капли и веером, который она достала из буфета, судорожно махала около лица.
Светлана с трудом поборола рыдания. Голос ее несколько окреп, но пальцы все так же цепко сжимали край подоконника.
— Спасибо за неожиданное сообщение и за предложение учиться в вашей группе… Но…
— Что «но»?.. Что это за «но»?! — почти выкрикнула Капитолина Алексеевна, продолжая обмахивать лицо перламутровым веером.
Теперь голос Светланы звучал уже твердо и резко. Не стыдясь слез, которые душили ее, она круто повернулась к тетке и Кораблинову.
— Моя группа ровно через час отправляется с Ярославского вокзала. А через месяц меня ждет завод. С приказом вы опоздали ровно на три дня…
— А как же институт? Где же ваша мечта о большом и светлом искусстве? — спокойно спросил Кораблинов, поборовший волнение и неловкость первых минут необычной встречи.
— В большое искусство есть и другие дороги… И я их вижу!
— Вы хотите загубить свой талант?! Одумайтесь, пока не поздно! — В голосе Кораблинова звучала искренняя, почти отеческая тревога. И это желание добра Светлана почувствовала. Но она не допускала никаких компромиссов — слишком велика была обида, нанесенная Кораблиновым ей и Владимиру.