Икнешь полчаса спустя.
Столовая общепита,
Живу, о тебе грустя.
Лермонтов
Перелистай историю, расстроя
Внимание от скучных цифр в строке,
Покажется: вчера погибла Троя,
И час назад — дуэль на Машуке…
Погиб поэт, но есть другой,
Не менее опасный,
Его недрогнувшей рукой
Написан стих ужасный.
Он забияка и фрондёр,
Гроза кокеток светских,
Поклонник демона и гор,
И шуток изуверских.
Им недоволен царь и двор:
Откуда столько понта?
Идет душок с Шотландских гор
От прадеда Лермонта.
Ему и ссылка — не беда,
Он взял себе в обычай
Хлестать, как будто спирт — вода,
С приятелем Казбичем.
Между боями сочинял,
Публиковался редко,
Подозревая, что попал
К жандармам на заметку.
Жил, вынося свою тюрьму,
Поглядывал на тучи,
И зло наскучило ему,
И он ему наскучил.
И пулю предпочтя ножу,
Помедлил на мгновенье,
Сказав: «Печально я гляжу
На наше поколенье».
О том же, как погиб поэт,
Как чтим он в каждой сакле,
Сказал литературовед
Андронников Ираклий.
Русская горянка
У родника, нагнувшись над водою,
Ловя струю в серебряный кувшин,
Стояла дева, строгой красотою
Пленяя взгляды старцев и мужчин.
Белее всех снегов с вершин Кавказа,
Зарёю алой тронутое чуть,
Лицо её, чуть скрытое от глаза
Платком, светилось, обнажая суть.
Из-под ресниц, синей аквамарина,
Пылал огонь, в груди стесняя вдох.
Горянку на Руси назвали Ниной,
Там, где Всевышний не Аллах, а Бог.
Науму Гребневу, поэту и переводчику
Для того, чтоб душа, воспарив,
Устремлялась из сумерек к свету, —
Волнам хаоса мыслей и рифм
Вопреки — континенты поэтов.
Где безмолвье жило до поры,
Пустота заменяла сознанье,
Мастер слов созидает миры,
Как Господь создавал Мирозданье.
В Прометеевом горном краю,
Где случалось ещё не такое,
Дарит он гениальность свою
Тем, кто, может, того и не стоит.
Все другие дела отложив,
Не отмеченный славою вящей,
Он своим вдохновением жив, —
Человек и поэт настоящий.
Вот и память о нём занесли,
Как снега, бесконечные годы…
А по небу летят журавли,
Точно строчки его перевода.
Бывало, пишу себе в стол, как всегда…
Бывало, пишу себе в стол, как всегда,
И грежу зарплатою.
Приходит реальность — уходит мечта,
Нигде не печатают.
Системы разрушены, век на нуле,
Иные правители,
Но я не в союзе, компашке, в числе,
А в дальней обители.
Хотя отношенья с Союзом писак
Приятельские,
Они на дела не влияют никак
Писательские.
Владеют умами и финн и калмык,
Тунгус изощряется,
Но это меня, хоть меняют ярлык,
Пока не касается.
Пусть ищут пути и в добре и во зле,
Вещают пророчества,
Но есть утешенье: на этой Земле
Честней одиночество.
Я получил твое письмо… П. Рамазановой
Я получил твое письмо,
Хорошее и теплое,
И вечером, в часу седьмом,
Пишу под дождь за стеклами.
Сквозь усыпляющую дробь
Идет строка: «Спасибо Вам…»,
И мысль: «Смотри, не засиропь
Слова!» —
С опаской выплыла.
Что напишу и что смогу,
Чью отогрею душу я,
Коль слов и рифм не берегу,
А если трачу — лучшие?
Зажег свечу. Со стен — глаза
Высоцкого и Галича
Мне смотрят за душу и за
Грядущие ристалища.
Мне кажется, я ждал письма,
Вот только к а к отвечу я?
За все бессонные дома
Тебе спасибо вечное!
Скитаясь в поисках свободы…
Скитаясь в поисках свободы
Средь суеты, крови и лжи,
Все земли обойдя и воды,
Мир от усталости дрожит.
Ему прилечь бы в сладкой дрёме,
Чтобы наутро стать собой,
Но свет тернист и неукромен,
А тьма стремится стать судьбой.
Несутся облака, не споря,
Ветрам попавшие в аркан,
Туда, где припадает к морю
Мой край, скалистый Дагестан,
Туда, где пики режут шквалы
Лихих ветров из ночи в день,
Туда, где эхо и обвалы,
И где живёт свободы тень.
Я сам, придя на эту Землю,
Слегка растерян был и глуп,
И истинам затёртым внемля,
Не размыкал, по счастью, губ.
Но прозревая очень скоро
Учений зыбкую мораль,
Предпочитал морали горы,
Горизонтали — вертикаль.
От поражений неминучих,
От самомненья и страстей, —
Меня от бед спасали кручи,
Ведя тропой меж пропастей.
И в высь иного небосвода
Смотрю теперь из суеты,
И там живёт моя свобода, —
Свобода мысли и мечты.
Родник пробивается в скалах…
Родник пробивается в скалах,
Буравя спрессованный пласт.
Он силу подарит усталым,
Надежды и веры придаст.
И струйка чистейшая льётся
Сквозь мрамор, базальт и гранит.
Так слово поэта пробьётся
И души людей напоит.
Писатели строчат о Шамиле…
Писатели строчат о Шамиле,
Поэты составляют срочно оды, —
По Дагестанской выжженной земле
Пахнуло свежим воздухом свободы.
Одни твердят: — Ах, как он был велик!
Другие: — Патриот родного края!
Так говорят, когда иссяк родник:
«Какая в нём вода была живая!..»
Растёт гора бумаги на столе, —
Сумеют ли прочесть всё это люди?
Кто только ни писал о Шамиле,
Но Шамилём никто уже не будет!
Про Дагестан
Давненько же я не был в Дагестане,
Седой Кавказ сильнее поседел,
В живых уж нет иных на годекане,
А кто в живых, пожалуй, не у дел.
Была у нас страна, брат, мировая,
Езжай куда захочешь — всюду ждут,
Последнее кладут и наливают,
И дома ты кругом — и там и тут.
Мне говорят: стреляют в Дагестане,
Не стоит ездить в гости; ну и что ж,
Что знаешь ты где каждый столб и камень? —
Нарвёшься иль на пулю, иль на нож.
Изводят населенье, как чеченцев,
И нет работы, и без счёта вдов,
Гуськом в леса уходят ополченцы,
Чтобы сражаться с бандами ментов.
Не отрекаясь от себя и веры,
Затягивают туже пояса,
Кругом — долги, ну а
миллионеры
Оплачивают спорт и чудеса.
Я знаю, что настали дни крутые,
Уже от бед не поднимают глаз,
Но люди там остались золотые,
И будут жить, пока стоит Кавказ!
Полвека прошло, стало время ценней…
Полвека прошло, стало время ценней,
Пройти его надо достойно.
Тружусь над строкой, а в родной стороне
Опять, говорят, неспокойно.
Вживаясь в чужбины глухой неуют,
Не понят, не принят и странен,
Я плохо живу, но я знаю: живут
И хуже меня в Дагестане.
И я обращаюсь лицом к стороне,
Покинутой в спешке когда-то,
И вижу вершины нетающий снег,
И слышу лавины раскаты.
Хотя мне меч и не с руки…
Хотя мне меч и не с руки,
Но получилось так в итоге,
Что жил я веку вопреки,
И перешёл дорогу многим.
Сулили недруги провал,
Спуская клеветы лавины,
Но я о том не горевал,
А молча шёл к своим вершинам.
Открытьям прошлым — грош цена,
Жизнь прожита наполовину.
Но где-то есть ещё одна
Моя невзятая вершина…