мии из пленных чехов, поднял контрреволюционный мятеж. Первый бой наш отряд, срочно организованный из ста пятидесяти моряков, принял под Самарой на станции Липяги вместе с красноармейцами и рабочим ополчением.
Наша передовая цепь растянулась километра на два, каждый боец вырыл себе небольшой окопчик. Установили пулеметы, снятые с разобранных самолетов. Впереди колышками наметили дистанцию для прицела. Я вспоминаю, как все спокойно и уверенно делалось, хотя за нашей передовой цепью никого не было, да и вооружены мы были слабо.
Утром из небольшого леска появилась конная группа белочехов. Они намеревались обойти нас с фланга. Но тут ударило наше орудие. Снаряд угодил прямо в центр вражеской группы. Послышались крики, ржание лошадей. Конники остановились, среди них началась паника. Однако, оправившись от неожиданного удара, чехи двинули на нас свою пехоту. Стрелки шли в полный рост плотным строем, на ходу стреляли. Мы лежали в окопчиках и, чтобы огонь вести точнее, ждали, когда они до колышков дошагают. Стреляли мы неплохо, но силы были слишком неравными. Против полутора тысяч наших бойцов наступало более двенадцати тысяч чехов. Пришлось нам отступать к Самаре. Наш путь лежал через глубокие овраги и реку Самарку, которая делала здесь несколько крутых поворотов. Преодолевали мы реку вплавь три раза. Многие бойцы бросались в воду, не рассчитав сил, и тонули. Я же помнил, как учил нас некогда усатый моряк быть осмотрительными. Поэтому, прежде чем плыть, делал передышку, выбирал место, где, как мне казалось, течение было не такое быстрое и глубина поменьше. Тем не менее, переплывая реку в третий раз, я совсем обессилел и, наверное, утонул бы, если бы не помощь одного моряка. Он лежал почти у самого берега в воде и уже не мог двигаться. Однако, услышав мой крик, моряк протянул мне свою ослабевшую руку. Далеко была эта рука - не ухватишься. Но так благотворно подействовал на меня этот жест, что заставил сделать еще несколько рывков. Еле выбрались мы на берег с моим спасителем, отдышались, поднялись и, поддерживая друг друга, пошли по направлению к городу.
Из Самары почти всех моряков отправили пароходом в Нижний Новгород, где спешно создавалась военная речная флотилия и авиационный гидроотряд.. Нескольких механиков, в том числе меня и моего друга Гришу Побежимова, с которым мы вместе работали еще на острове Дегербю, командировали под Петроград, в Красное Село. Там находилась авиашкола высшего пилотажа. Наконец-то я стал самостоятельно работать бортмехаником сухопутного самолета марки "Сопвич".
В школе почти все самолеты были иностранных марок. Старые, изношенные, они требовали ежедневного профилактического осмотра и мелкого ремонта после каждого вылета. Горючее, авиационное масло приходилось доставать с неимоверным трудом. Для некоторых моторов использовали касторку. На ней мы и картошку жарили, которую иногда удавалось добывать на соседних огородах.
Сутками не выходили мы из ангара. Мерзли, голодали, бывало, по два дня ничего не ели, а работу не прекращали.
Наши пилоты летали к Нарве на разведку, в агитполеты с листовками.
С фронтов приходили все более тревожные вести. С севера надвигались войска империалистов Антанты. В августе 1918 года англо-американские интервенты заняли Архангельск, эскадра англичан подошла к устью Северной Двины. По указанию В. И. Ленина туда спешно перебрасывались красные авиаотряды. Было отдано распоряжение направить на Северный фронт и гидросамолеты. Я, как пришедший из морской авиации, был зачислен бортмехаником в готовившийся к перебазированию Камский гидроотряд.
В феврале 1919 года наш небольшой отряд - три летчика, три бортмеханика и обслуживающий персонал - переправили в Котлас. Туда по Северной Двине после вскрытия льда должны были прибыть самолеты, боеприпасы и оборудование. Ждем с волнением, когда же вскроется река. И вот в одно утро она разбудила нас грохотом и шумом. Начался ледоход на могучей северной реке! Это было грандиозное зрелище. Огромные льдины неслись, налезали одна на другую, становились торчком, чтобы потом с шумом обрушиться в полыньи. Все бурлило, кипело вокруг, крутые волны взламывали ледяную корку...
Через несколько дней по стихшей полноводной реке пришел пароход с баржей, на которой стояли три гидроплана М-5. Мы тотчас же принялись за работу: чистили самолеты, проверяли материальную часть. Жили все тут же, на пароходе. Когда машины были в полной готовности, отряд отправился на пароходе, тянувшем баржу, вниз по Двине к Архангельску.
В нашем отряде все пилоты были бывшими офицерами царской армии. С нами, рядовыми, они почти не общались, держались строго и довольно отчужденно. Я был назначен бортмехаником к офицеру Шлаттеру.
Что же за самолет был наш М-5? Это отечественной марки гидроплан, сконструированный инженером Григоровичем. Крылья - нижние и верхние обтянуты специальным полотном, корпус - из фанеры с одной открытой кабиной для летчика и бортмеханика. Впереди был установлен пулемет. Мощность мотора - 80 лошадиных сил, предельная скорость - 128 километров в час, высота - 1900 метров. По тому времени - очень высокие показатели. Конструкция этого небольшого биплана была крайне примитивна. Но он обладал отличной устойчивостью и достаточно высокой маневренностью. М-5 был принят на вооружение как морской разведчик.
Наконец настали дни полетов. На рассвете мы идем к вражеским позициям. Под крыльями подвешены две бомбы по 50-100 килограммов. Берем с собой и агитационную литературу - газеты, листовки. Свободного места в самолете совсем нет. Я буквально завален пачками. Сперва идем в сторону палаточных городков неприятеля. Над ними я сбрасываю газеты и листовки. Они веером летят к земле. Затем направляемся к устью реки, где стоят корабли.
Как навести самолет на цель? Ведь соответствующих приборов нет. Да и для бомбежки М-5 совсем не оборудован. Однако у нас с командиром все было заранее обдумано. Соорудили и приладили рычаги для сбрасывания подвешенных бомб. На внешней стороне борта я сделал "прицел" - набил три гвоздя треугольником под углом 45 градусов, как рассчитал Шлаттер. Смотрю через этот прицел вниз, рукой показываю летчику - вправо или влево надо довернуть. Как только в треугольник попадает очертание корабля, даю знак Шлаттеру. Он выдерживает машину в горизонтальном положении на установленной по его же расчету высоте для бомбометания - 1200 метров, и я дергаю рычаги. Бомбы летят вниз. Теперь надо как можно скорее удирать, пока в воздух не поднялись вражеские истребители. Шлаттер дает полный газ. На небольшой высоте пересекаем линию фронта. С земли раздаются выстрелы. Красноармейцы принимают нашу машину за вражескую, а мы не можем сообщить о себе, так как у нас нет никакой связи с землей. Опознавать же самолеты тогда еще не умели. Ведь в то время они были большой редкостью.
Нам все же удалось благополучно проскочить передовые позиции. Правда, в крыльях появились пробоины, во я их потом залатал.
Надо сказать, что на задание, по сути, вылетал лишь один наш самолет. Летчики остальных двух машин явно саботировали, объясняя свое бездействие техническими неполадками. Поэтому большинство боевых вылетов в течение примерно двух месяцев пришлось на один наш экипаж.
Каждое утро Шлаттер точно минута в минуту появлялся у самолета, молча усаживался в кабину, и мы поднимались в воздух. Однажды после взлета мы долго крутились над аэродромом, ждали, когда к нам присоединятся остальные самолеты. Прошло минут двадцать, а в воздухе мы по-прежнему были одни. Другие машины бегали по воде, но не взлетали.
Докладываю Шлаттеру:
- Может не хватить бензина на обратный путь.
Вижу, он и сам это понял и повел машину по нашему обычному маршруту. Сбросили в расположение противника газеты, на корабли - бомбы. Когда же легли на обратный курс, мотор затарахтел и стал работать с перебоями. Едва перелетели линию фронта, как он совсем заглох. Так тихо вокруг стало, лишь расчалки крыльев тоненько пели на ветру.
Вижу, Шлаттер вроде бы делает мне знак головой. Понимаю это как приказ проверить мотор, а у летчика, как потом выяснилось, был нервный тик. Лезу на крыло - авось не сорвусь! Осматриваю мотор - благо он весь открытый стоял на раме. Приподнимаю крышку бензинового бака - пусто! Вот в чем причина. Шлаттер едва успел спланировать и посадить машину на реку. До базы километров пятьдесят. А самолет с заглохшим мотором стал неуправляем, и течение понесло нас к устью, где были белые. Очень волнуюсь за самолет: наткнется крылом на берег - поломается. К счастью, показался буксир. Машем, просим подойти, помочь. Не тут-то было. Буксир идет мимо. Нас приняли за беляков. Как остановить его? Хватаюсь за пулемет, даю очередь. Пули прошли близ кормы. Это заставило экипаж буксира присмотреться к нам повнимательней. Наконец признали своих. Подошли, бросили трос. Зацепили мы самолет тросом, и потянул нас буксир так до самой базы. Хорошо! Сидим сложа руки, отдыхаем.
Добрались мы благополучно, а на следующий день снова летали на выполнение задания.
Сначала я не очень доверял Шлаттеру. Ведь тогда многие офицеры переходили на сторону белых. Лечу, а в кармане наган нащупываю. Ну, думаю, если к англичанам перелетишь, тут же прикончу, хоть и сам погибну. А потом уважать его стал за дисциплину и деловитость, за то, что не последовал примеру тех двух летчиков, что отсиживались на реке.
Каждый день мы делали только один вылет на рассвете, когда интервенты еще спали. После девяти часов утра в воздухе появляться было опасно. Ведь против вражеских истребителей наш М-5 был практически беззащитен.
Но даже один полет приносил противнику много неприятностей. Убедительные слова наших листовок и газет открывали глаза солдатам оккупационных войск, призывали их к солидарности с трудящимися Советской страны. Немалый урон наносили врагам и наши бомбы. Конечно, в этом районе фронта мы были не одни. Боевые действия здесь вели и наши авиаотряды истребителей. Как нам рассказывали, одного из пилотов за его бесстрашие и дерзкие налеты интервенты прозвали Красным Чертом.