Нина Александровна ЕмельяноваРодной дом
ТЕЛЕГРАММА
Утро началось замечательно. Витька услышал, как под открытым на улицу окном дядя Морозов крикнул, чтобы отец зашел в сельсовет: с почты из Маркелова по телефону передали телеграмму Ермаковым; кто-то — Витька не расслышал, кто именно, — выехал к ним из Новосибирска. Голос дяди Морозова, бригадира первой их тракторной бригады, Витьке был хорошо знаком: всегда он так подойдет к окошку и крикнет на всю избу. Сейчас он спрашивал, поедет ли отец сегодня на дальнее поле, и отец ответил, что, видно, ему придется отпроситься на день-другой встретить брата.
Витька разом вскочил с кровати, где они спали с младшим братом Федюшкой, поспешно натянул брючонки… Так вот оно что! Ждали дядю из Москвы, а он уже Новосибирск проехал. Значит, телеграмма и впрямь от него?
— Папка! — радуясь и не веря, кинулся он к отцу. — Это от дяди Алексея телеграмма? Да?
В этот раз отец сразу ответил, что телеграмма от дяди. Наверно, сам обрадовался. Обычно он сначала помолчит, потом ответит.
Еще с того времени, как дядя Алексей написал, что приедет летом вместе с тетей Лизой, в семье Григория Ермакова стали ждать дорогих гостей, и Виктор, казалось ему, ждал больше всех. «Может быть, сегодня они с тетей Лизой сели в поезд в Москве! — частенько думал он. — А как это бывает? Приедут на станцию, войдут в вагон — и пожалуйте, поехали?» Про это Витька только читал в книжках, но сам железную дорогу видел только в кино: она проходила далеко в стороне от их района. От Новосибирска к ним надо еще ехать на пароходе по Оби до Усть-Светлой, а там на машине до самой Кедровки.
Витька помнил дядю смутно и знал его больше по фотографии. Дядя. Алексей был снят в военной форме вместе с отцом. Фотография в простой деревянной рамочке висела в избе над столом, за которым Витька всегда учил уроки. Он часто смотрел на худощавое дядино лицо с внимательным его взглядом. Особенное выражение этого лица Витька даже не мог объяснить, но очень любил. Глаза как будто спрашивали: «А ну, какой ты стал, Виктор? Вот приеду — погляжу!» — и смотрели ласково и чуть-чуть насмешливо. Дядя Алексей был старше отца на два года и походил на него. Они же братья и с самого детства были дружны; потом, когда они выросли, их дружба продолжалась, хотя они и жили далеко друг от друга.
А вот на войне они были в одной армии, вместе участвовали и в походах, и в боях и вместе вошли в Берлин. Снялись они уже после победы в каком-то германском городке ранним летом: за их плечами виден большой куст шиповника, весь в листьях и цветах. Стоят рядом, в гимнастерках, и видно, чти отец порядочно меньше ростом; у обоих на груди гвардейские значки, но у отца погоны старшины, а у дяди Алексея по звездочкам на погонах видно, что он майор. У отца — орден Славы, три медали и одна ленточка, обозначающая, что он был ранен. У дяди на левой стороне груди — две пестрые полоски: сколько орденов и медалей и какие они, разобрать трудно. Отец говорит, что есть и орден Ленина, и орден Красного Знамени, и медаль за взятие Берлина, такая же точно, как у отца.
Когда отец вернулся домой в Кедровку после войны, он сказал матери: «Будем теперь ожидать Алексея в гости», — как будто без него семья их была неполной. Но дядя Алексей еще оставался в Германии и только на третий год после победы получил отпуск в Россию. От Москвы, где его ждала семья, до их Кедровки почти четыре тысячи километров, и все-таки он вместе с тетей Лизой приезжал к ним зимой, в самые морозы!
Витька — ему было тогда шесть лет — глаз не отводил от статной его фигуры в военном кителе; ему непременно надо было потрогать и звездочки на золотых погонах и орденскую планку на груди. Наверное, и дяде Витька тоже понравился: он все сажал племянника себе на колени и гладил по лобастой головенке.
В тот раз гости пробыли недолго, дядя снова возвращался в Германию; зачем — Витьке это было неизвестно. Потом, пока Витька рос, оказалось, что дядя уже опять живет в Москве; как и до войны, работает инженером и уезжает то на одно большое строительство, то — на другое. В письмах его к отцу иногда бывал вложен листок для Виктора, написанный крупным, разборчивым почерком. Садясь писать ответ, Витька поглядывал на фотографию, поэтому-то он всегда и представлял себе дядю Алексея военным.
— Папка! А долго ехать на пароходе от Новосибирска до нас? — спросил Витька.
— К нам на пароходе не попадешь, — усмехнулся отец, будто Витька этого сам не знал, — доедешь только до Усть-Светлой! Туда меньше чем за сутки будут. А вот с пристани как добраться — это надо сообразить. Дорогу вчера закрыли — дожди-то какие прошли!
Все это Витька знал: после весеннего ремонта грейдерную дорогу от Усть-Светлой до Кедровки особенно берегли; поэтому во время дождей проезд по ней для грузовых машин закрывали.
— Ну, на конях поедете.
— Эх, Витька, Витька, как это ты так быстро все решаешь! У меня в распоряжении коней нет. — И отец вышел из избы.
Витька выглянул в окно: на улице, черной после вчерашнего дождя, лежали голубые лужи; вода в них рябила под ветерком. Пахло сырой теплой землей. Дорогу, конечно, всю развезло, но погода, похоже, меняется.
Федюшка, проснувшись, сунул руку под подушку, вытащил зелененький осколок стекла, приложил к глазам:
— Ой-ёй, ты, Витька, зеленый! — и, соскочив на пол, стал ходить вдоль стены — рассматривать приклеенные Витькой на стене картинки из «Огонька». Он все глядел в зеленое стеклышко, переводил его то на окно, то на потолок, повторяя: — Зеленое! Вот это да! Зеленое…
Что с него взять? Надуется зеленому стеклышку! Витька взял стеклышко, посмотрел в него на улицу — улица стала зеленая — и отдал обратно братишке.
— А ты слыхал, папка дядю встречать поедет?
— Ага, слышал. Я тоже поеду.
Как же, поедет он! Папка еще и сам не знает, как доберется до Усть-Светлой. Пойти посмотреть, что делается во дворе, да заодно и умыться.
Двор выглядел скучно и хмуро. Налево от ворот лежали старые перевернутые сани; их еще в прошлом году отец хотел наладить, но так и не успел… Со стороны улицы двор был обнесен дощатым забором. На деревянном колышке посередине забора висела крашенная охрой дуга. Под нею на собачьей будке, вытянув голову к самому краю, лежал Витькин Соболь, черный, лохматый. Спускаться в будку он не желал — ее залило дождем. В углу двора стояла баня, закопченная над дверью под самую крышу. Рядом с баней — «избушка», куда загоняли скот; плоская крыша ее густо заросла полынью.
От крыльца к бане были набросаны доски — мокрые и, казалось, тяжелые: так и влипли они в землю… Посредине двора толстый столб подпирал балку, на которой лежали жерди с оставшимися от зимы клоками соломы: зимой двор был крытый, и в самую жестокую метель снег лишь тонкой пылью сыпался в щели… Вокруг столба белела щепа, громоздились наколотые вчера отцом поленья, в столб были врублены два топора. До чего же грязища бывает у них в деревне после дождя! Как по такой дороге ехать шестьдесят километров?
И все-таки отец в тот же день уехал встречать дядю Алексея и тетю Лизу на паре колхозных лошадей; председатель отпустил его на два дня с тем, чтобы привезти попутно из Усть-Светлой новый приводной ремень для пилорамы.
ПРОИСШЕСТВИЕ
Днем солнце так и пекло Витькину голову. После дождя трава была чистая, блестящая, вся как новая. Меньшой братишка увязался провожать отца до поскотины, а Виктор сговорился со старшей сестрой Катей пойти по ягоды и набрать к приезду гостей побольше свежей земляники. Они переехали через речку Светлую, но на той стороне ягоды было немного, потом обобрали землянику по своему берегу реки, и Катя повернула домой. Ссыпав незавидный свой сбор в большую ее корзинку, Витька побежал еще в сторону, к бывшей кроликовой ферме. Это был самый безлюдный уголок: никаких кроликов там давно не было. Кудрявые старые березы с почерневшими внизу могучими стволами почти загораживали приземистый бревенчатый сарай от хозяйственного глаза редких прохожих.
С высокого берега у фермы Витька увидел, что выше по течению, у старой дуплистой ивы, пристала большая лодка; два незнакомых мальчика старались вытащить ее на берег. Витька обернулся. Катя поднималась в гору по тропинке к дому, навстречу ей, размахивая руками, бежал Федюшка и что-то кричал — наверное, обижался, что ушли по ягоды без него.
«Все равно ее теперь не догонишь», — подумал Витька. И со всех ног помчался вниз и наискось по сыпучему песчаному склону, туда, где причалила неизвестная лодка. Одновременно с ним с другой стороны независимым шагом подходил к лодке Антошка Ломов.
Чем привлекал его Антошка, Витька не смог бы объяснить, но, как бы весело ни играл он с ребятами, настоящая дружба была у него только с Антоном. Если бы спросить Витьку, чем особенным отличался Антон от других товарищей, Витька не ответил бы. Бегал он хуже Витьки, плавал хорошо, но сестра Катя шутя оставляла его позади, — даром что она девчонка! Правда, Антон был очень строен, широкоплеч, тонок в поясе, темные глаза его смотрели строго и независимо, но во внешних качествах Витька не разбирался. Он знал только, что никакие запреты матери водиться с Антоном не могли удержать его, когда он видел своего друга. Учились они в одном классе.
Водиться же мать запрещала потому, что «парнишонка» как она называла Антона, «испортился»: выучился ругаться, и видели, что он курит и играет в деньги со взрослыми парнями. Он дерзко отвечает старшим, а если ему сделают какое-нибудь замечание, Антон только взглянет молча, повернется и пойдет.
Но даже эти черты товарища привлекали Витьку, как признаки самостоятельного его отношения к людям. Антон жил в небольшой старой избе на краю села с отцом и матерью и не любил, чтобы к нему забегали товарищи. Один Витька ходил к нему.
…Неосмотрительно вышедшие на берег мальчики, увидев приближение чужих ребят, заспешили к лодке. Но Антон соскочил с крутого песчаного обрыва, усеянного круглыми отверстиями, где — Витька знал — вьют гнезда стрижи, и теперь стоял у самой лодки, засунув руки в карманы.