Почему же в этом споре не слышит он голоса своего отца?
— А как твое мнение об этом. Григорий Васильич? — как будто угадав немой вопрос Витьки, спросил кузнец.
— Я — председатель ревизионной комиссии, — сухо ответил отец. — Открылось хищение — мое дело передать в Райпотребсоюз. Назначат следствие, разберутся. Кто виноват, тот и ответит.
Так обидно показалось Витьке, что отец отстраняется от защиты дяди Ломова! Разве это одно и то же, если отвечает за свою вину совсем плохой человек или твой товарищ? А то сразу — хищение!
Сколько раз видел Витька этот ряд людей, усевшихся на бревнах во дворе их дома! Мерцающие в полутьме огоньки, разговоры, прерываемые раздумьем. Сложная жизнь взрослых еще раз приоткрылась ему сегодня, но он слушал все рассеяннее, задумчиво следя за огоньками цигарок, которые блестели перед ним и плыли в темноте.
— …Вот буду завтра в Минине, зайду в эмтээс, — ответил кому-то отец.
Услыхав это, Витька так и вскочил.
— Чего ты? — сказал отец. — Иди-ка спать. Завтра поедешь со мной: пока я буду в эмтээс, ты посмотришь там за лошадью.
Витька чуть не заорал от радости: из-за разговоров взрослых он совсем забыл, что собирался просить отца взять и его с собою в Минино. Теперь можно было сидеть спокойно и слушать.
Но, как только Витька собрался спокойно слушать, он задумался о завтрашней поездке, потом внимание его привлекли мерцающие за рекой зарницы. Он! Покатилась звезда!.. В проулок за избой проскакали уже смутно различимые кони… Наверное, Митюшка теткин Дунин сидит на Бойце, охватив босыми ногами лошадиные бока, и размахивает хворостиной…
И внезапно сквозь дрему услышал голос дяди Алексея:
— Не думаю я, чтобы человек, показавший себя на фронте, пошел по такому пути.
В ШЛЯПЕ И ХРОМОВЫХ САПОГАХ!
В Минино выехали в четыре часа утра. Отец говорил тете Лизе, что это поздновато.
— Тут сумасшедшие такие базары — на восходе начинаются, а в восемь часов уже нет никого.
Витьке же казалось, что они успеют.
Чуть крапал дождь, когда выезжали за деревню, и скоро дорога стала рябая от дождевых капель. Потом дождь перестал, хотя больше половины неба на западе закрывала синяя, словно грозовая туча. Туча опускалась за лес, покрытый молодой листвой. Когда телега выехала на густо-черную торфяную низину, налево от дороги, за ярко-зеленым болотом, лес был весь освещен лучами чуть поднявшегося солнца. Таким его Витька еще никогда не видел.
Это было то освещение, которое можно уловить лишь изредка, когда прямые низкие лучи проникают в самую сердцевину леса, стволы деревьев как бы выступают вперед, а за ними словно дышит зеленая, светлая глубина. Освещается не густолиственная вершина дерева, не подножие леса, а все дерево, весь его ствол со всеми его ветвями. Край леса на фоне синей, грозовой тучи был теперь совсем молодым и светлым, из-за него появились, словно два столба, неяркие концы широкой радуги. Оба конца удлинялись вверх, пока не сошлись, образовав высокий радужный свод. Цвета в нем постепенно становились ярче, определеннее.
— Смотрите, смотрите, тетя Лиза! — закричал Виктор. — Это же лучше любой картинки! Так ни за что не нарисовать!
— Э, да ты художник! — ответила тетя Лиза и тоже засмотрелась. — Нет, Витя, бывают художники, которые могут и такое передать. Ты еще увидишь настоящие картины. Один художник — Айвазовский — сумел нарисовать радугу над морем.
— Эта радуга, наверное, к хорошей погоде, да, папа?
— У нас, сынок, считается к вёдру крутая, с сильным синим цветом, — ответил отец… — а когда в ней больше зеленого, та воду собирает, и зовут ее «водосбор».
Ехали проселком. Колеса то и дело попадали в глубоко разъезженные колеи, pазворачивая их еще глубже, телега кренилась набок, иногда ухала вниз так, что тетя Лиза хваталась рукой за грядки. Витьке было очень весело. Когда с горки лошади бежали быстрее, от копыт их отлетали комья свежей липкой грязи и звучно шлепались о передок.
Наконец лес кончился, начались луга. По краям дороги теперь стояли высокие травы, над ними, растопырив широкие резные листья, поднимались высокие «пучки». Из них можно было делать насосики и брызгать друг в друга водой. Тетя Лиза назвала их «пиканами» и сказала, что их любят медведи. Витька это принял на веру.
На базар в Минино, конечно, опоздали: за длинными столами стояло несколько скучных женщин: перед одной лежал десяток утиных яиц и зеленый лук. Перед другой — дикий лук, черемша.
— Это у нас и дома есть! — похвалился Витька.
Но черемши дома все же не было, и тетя Лиза купила целых десять пучков. Отвезли отца в МТС и там стали его ждать.
— Посмотрите, тетя Лиза, вон дядя Филипп едет, — сказал Витька.
Дядя Филипп с русыми солдатскими усами, в старой гимнастерке, подпоясанный ремнем, ехал верхом на рыжем, с темной полосой вдоль спины коне и вел в поводу вороную кобылку; она бежала легко и подалась вбок, когда всадник поравнялся с телегой. Но он тут же осадил своего коня так круто, что вороная набежала на задок телеги и ее тонкая, благородная голова просунулась между Витькой и тетей Лизой.
Нельзя было глаз отвести: такое умное и как бы внимательное выражение было в ее выпуклых темных глазах и во всей ее милой голове с настороженными ушками. Витька погладил белую полоску на ее лбу и посмотрел на дядю Филиппа: какой он был высокий, широкий в плечах и тонкий в поясе! «Такне, наверное, и были русские богатыри, — подумал Витька. — Вроде Добрыми Никитича».
— А, Витька! — густым, низким голосом сказал дядя Филипп. — Вижу знаменитого вашего брюхана: на что похож конь! Вот уж и правда, не лошадь везет овес едет. — Он посмотрел на тетю Лизу: — А это, верно, сватья приехала? Так здравствуйте, с приездом вас!
— Это, тетя Лиза, мамин брат, дядя Филипп из нашего колхоза «Рассвет». Он действительную в конной артиллерии служил и в эту войну тоже был артиллеристом, — пояснил тихонько Виктор, как будто это было самое главное, что могло интересовать тетю Лизу в новом родственнике. — Вы, дядя Филипп, одни?
— В том-то и дело, что один. Вот, приводил Победу ветеринару показать, заступила себе ножку.
Тут Витька и тетя Лиза увидели, что задняя левая нога у вороной забинтована, и сразу почувствовали, как запахло йодоформом.
— Отец-то в эмтээс пошел? — Дядя Филипп, казалось, был чем-то взволнован и тут же начал рассказывать, обращаясь к тете Лизе, как к давно знакомому родному человеку, который, несомненно, все поймет: — Ведь вот, сватья, какое дело тут получилось… Приехали цыгане, Ну, мы ничего, мы все-таки их любим; народ нескушный, мастера по слесарному делу, что хочешь сделают. И по шорному делу тоже: новую сбрую сошьют — залюбуешься… А уж лошадей любят — беда! Увидит хорошую лошадь, так и загорится: давай меняться! И тут, — дядя Филипп поднял вверх палец, — ты будь начеку! В этом деле они всегда свою выгоду имеют. И ведь вчера нашего председателя они чуть не обдурили, едва я его отговорил. Двух рабочих лошадей давали вот за эту нашу Победу. Уж как уговаривали! Узнали, что она маленько норовистая, — дядя Филипп большой своей рукой нежно погладил стройную шею вороной, перебрал гриву н вздохнул, — а она даже не маленько, а подходяще. Едва я их мену разбил. Старший ихний — такой хват речистый, Романом его звать… Да вот он идет!
Витька обернулся и оторопел: к ним приближался чернобородый, молодой еще цыган. Несмотря на жаркий день, на нем был надет пиджак и бархатный жилет с серебряными пуговицами, из-под жилета виднелась малиновая рубаха. Но самое главное — он был в фетровой шляпе и хромовых сапогах! Сапоги его были так начищены, что горели как солнце. В руке он держал ременный плетеный кнут; тонкий конец его змеей вился по пыльной дороге.
«Он!.. — так и вздрогнул Витька. — Вот кто уплавил лодку!» — мгновенно мелькнуло у него в голове.
Роман подошел и, любуясь на вороную, причмокнул языком.
— Э! Не хотел брать двух коней, а теперь к ветеринару водил? — Он засмеялся, и Витька увидел, что у цыгана белые, как сметана, зубы, а один, наверное, выбитый.
— Не хотел и не возьму никогда! — отрезал дядя Филипп — Каких ты одров за нее давал, думаешь, не вижу? Я сколько лет конюхом, лошадей, слава богу, видал, знаю.
Сидя на своем рыжем коне, дядя Филипп смотрел на цыгана сверху вниз и, казалось, видел его насквозь. Он тихо потянул повод, и Победа, легко переступая ногами, подобралась к нему ближе.
— Хороших давал, работящих. Тебе хотел лучше сделать, — усмехнулся Роман, еще раз окидывая любующимся взглядом красавицу Победу, которая с дружелюбием и любопытством косилась на цыгана, чуть подавая к нему голову и насторожив ушки.
— Э-эх! Хороша! — не выдержал Роман и, махнув рукой, пошел по улице, красуясь на ярком солнце своей молодцеватой походкой.
Тетя Лиза сказала, что это просто грешно променивать такую прелестную лошадь.
Дядя Филипп, очень довольный, еще и сам громко добавил, явно желая (Витька это сразу понял), чтобы услышал Роман:
— А умница! Лошадь эта куется на руках, ее не надо заводить в станок… Норов же ее вот в чем: если кто с лошадьми обращаться не умеет, нипочем на ней не уедет: завернет она сразу в конюшню, п оттуда ты ее не вытянешь. У нашего председателя была с ней такая неувязка, а к этому черту Роману — видали сейчас? — она сразу с доверием. Или они наговоры какие-нибудь знают?…
В это время Роман обернулся и, заметив усмешку на губах дяди Филиппа, погрозил ему пальцем.
— Э-э, — закричал он, — я тебя вижу насквозь, Филипп! Ты лошадей любишь, как наш брат, цыган. Ты с конем век не расстанешься!..
И, помахав рукой, снова зашагал дальше.
Дядя Филипп смотрел ему вслед, потом вздохнул:
— Сказать тебе, сватья, ведь верно угадал Романко-то. Вот угадал, будь он неладен! — и с нежностью посмотрел на Победу.
В шляпе и хромовых сапогах! Витька, конечно, так и догадался, что не кто ином, как Роман, и угнал лодку у дядя Миши. Вот как повезло: сразу все выяснил!