Витька прикусил язык, но было уже поздно, да и не было нужды хитрить.
— Мы прятали лодку вместе с Антоном, папа.
— Так я и знала! — воскликнула мать.
— Но все-таки я виноват больше — ведь я придумал спрятать лодку. — Витька брал на себя вину, думая, что делает это в пользу товарища. — Вывести ее к плотине я не мог, потому что Антона нет сейчас в Кедровке: он уехал в район к отцу.
— Придумал спрятать, конечно, Антон, но виноваты вы оба, — сказал отец, и Витька подумал, как это он знает их насквозь. — А почему вы не сказали дяде Мише? Ведь ты слышал, что лодку у него украли.
Витька промолчал.
— Как же вы думали вернуть лодку?
— Ночью хотели заплыть и потихоньку привязать в ивняке, чтобы утром дядя Миша увидел.
— Так вот, слушай, а то мне давно пора ехать, — строго сказал отец: — отправитесь сейчас вместе с Антоном и отведете лодку дяде Мише. И отдадите ему из рук в руки, ладно? Понял? Умели прятать, умейте ответ держать! Все!
— Может быть, мне помочь Виктору поднять лодку, если Антона еще кет? — спросил дядя.
— Нет, Алеша, он сам должен это сделать; пусть сами расхлебывают.
И отец вышел. Виктор посмотрел на дядю Алексея, тетю Лизу, мать, уловил выражение сожаления на лице тети Лизы, что он ввязался в такую историю. Но было в ее глазах и сочувствие. Дядя Алексей сказал:
— Пойдешь — на голову надень хоть отцовскую кепку, что ли…
А мать крикнула вдогонку:
— Молока-то хоть выпей на дорогу!
Витька бежал что есть духу к избе Антона, почти не надеясь увидеть друга, и вдруг, поворачивая в переулок, налетел на него.
— Антон! — Он остановился, глядя на серьезное, печальное лицо товарища. — Как у тебя там дома-то?
Антон покачал головой и, не удивляясь, что Витька повернул в одну сторону с ним, продолжал медленно идти в том же направлении.
— Очень все сошлось против него, — сказал он. — В сельпо недостает разных товаров на большую сумму — тысячи на три. По подсчету, по квитанциям, товару в сельпо должно быть много, а его мало. А куда девался этот товар, неизвестно.
Витька догадался, что у Друга нет и тени сомнения в честности отца. Но сам он подумал: «Куда же девался товар, на самом деле?»
Они шли по проулку, тихо разговаривая.
— А кто эти квитанции на товар пишет? — спросил Виктор.
— Бухгалтер пишет. Товар отец получал в районе, на складе Райпотребсоюза. Получают всегда по фактурам и нарядам — я узнавал там, как все делается, — и расписываются в получении. В сельпо надо сдавать под расписку заведующему или продавцу, все равно кому. А ведь у нас Крот и заведующий и продавец. Отец всегда и сдавал ему. И как-то получилась недостача…
Антон замолчал, и Витька понял, что расспрашивать его сейчас не следует.
Вдруг Виктор остановился:
— А насчет лодки…
— Лодки? — рассеянно переспросил Антон. — А что?
Тогда Виктор рассказал все, что произошло утром дома. Антон спокойно сказал:
— Ну, вот и пойдем за лодкой. Мне больше баловаться некогда: вдруг отца осудят, тогда надо матери помогать.
Мальчики порядком повозились, пока вывели лодку из протоки.
Светлая за эти дни обмелела. Антон прихватил с берега шесты, на которых сушили сети, и, упираясь ими, они стали быстро поднимать лодку вверх по течению реки, к бархатовской плотине. Дружные упоры шестов, вода, бегущая за бортом, уходящие назад зеленые берега — все так полно и хорошо соединяло их в общей живой работе.
— Ох, и ругаться же будет дядя Миша! — сказал Витька. — Он обещал голову отвернуть тому, кто угнал.
— Там поглядим, — ответил Антон, налегая на шест, — Хорошая лодка, легко идет. Жаль все-таки, что не удалось на ней поплавать.
Витька не стал говорить Антону о плане дяди Алексея: едва ли он возьмет с собой даже Витьку…
Дядя Миша стоял у плотины и, заслонив ладонью глаза от солнца, смотрел на подходившую лодку. На плесе перед плотиной Витька оставил шест, взял кормовое весло, Антон же продолжал упираться, сильно наклоняясь: шест уходил в воду почти на всю длину.
— Ну, молодцы, ребята! Где это вы лодку отыскали? — спросил дядя Миша.
Витька в последний раз погрузил весло в воду, и лодка плавно врезалась в зеленый травянистый берег у мельницы. Выскочив на берег, Антон вытянул лодку повыше и только успел сказать:
— Лодку эту спрятали мы.
— Да будьте вы неладны, анафемы этакие! — закричал дядя Миша. — Чужую лодку прятать! Я так и говорил: ребятишки загнали. Так вы-то большие уж парни, вам совесть надо иметь!
Дядя Миша долго «шумел», что если им надо было поставить сетку, то они могли бы попросить лодку, язык бы у них не отсох. А так уводить лодку — полный срам, и больше он никогда в жизни не даст ни одному парнишке своей лодки. Пусть плавают на отцовских обласках и идут в омут на дно, потому что из таких ребят все равно ничего доброго не получится.
— Еще ты и Романа хотел в это дело запутать! — выговаривал он Витьке, не давая ему и рта раскрыть в свое оправдание.
Витька решил вытерпеть до конца и молчал.
— Да ведь, — наконец уставившись на Витьку уже совсем не сердитыми глазами, сказал дядя Миша, — ты хорошего отца сын, и ты его срамишь глупостью своей… А у тебя, Антошка… (Витька увидел, как злобно сверкнули глаза товарища, и понял, что он не спустит — даже старику «дяде Мише», если он скажет плохое об его отце) у тебя отец в несчастье, тебе как надо себя блюсти! То, что на него наносят, может, еще отвалится, он же человек честный, а ты ему заботы подбавляешь! Люди еще его упрекнут из-за тебя, шалопая…
Антошка подошел к старику ближе.
— Дядя Миша, — задушевно и доверчиво сказал он, — ругайте нас, бейте нас как хотите, от вас мы все стерпим. Только поверьте нам, что мы не из озорства спрятали лодку, а по самой обыкновенной нашей глупости.
РОДНАЯ РЕКА
Самым удивительным было то, что дома на этом закончились всякие разговоры о происшествии с лодкой. Когда через несколько дней дядя Алексей пригнал ее от дяди Миши, чтобы порыбачить на ней, Витьке показалось, что это совершенно другая лодка. Весь фокус заключался в том, что лодка-то была та же, но отношение Витьки к ней было совсем иное: исчезли угрызения совести и заботы, не надо теперь, вспоминая о лодке, все время беспокоиться, не открылось ли… Теперь он мог в ней свободно перевозить всех на другой берег Светлой и сопровождать дядю Алексея, если он соберется проехать по их реке.
Когда Витька утром отправлялся за водой на реку, мать говорила, что «теперь он пропадет». И действительно, несмотря на то, что Витька на реку бежал, гремя ведрами, а сестра Катя шла спокойно и ровно, ему требовалось гораздо больше времени, чтобы принести два неполных ведра, чем Кате — два полных.
Сбежав с крутого берега к реке, Витька мгновенно зачерпывал по полведра — мать запрещала ему носить больше — и осматривался. Река была все та же и совсем другая, чем вчера!
Первое, что надо было установить: прибавилась или убавилась за ночь вода. Это было очень важно, без этого нельзя было начинать день. Витька смотрел на крутые пески на противоположном берегу. Так и есть! Тонкая черта видна по всему берегу выше уровня воды: вода убавилась. Теперь следовало обдумать, как убыль воды отразится на купании, на рыбной ловле. Вероятно, против водопоя мель теперь доходит до середины реки, а выше вот-вот выступят сваи старого моста, вчера еще прикрытые большой водой, и с них можно будет прыгать в воду.
Пока Витька рассуждает про себя о том, что с убылью воды уменьшится и течение в их реке, вода станет прозрачнее и по ней меньше будет плыть разного хлама, прелесть утренней, освещенной еще низким солнцем реки охватывает его, и он включается в деятельную жизнь, которая всегда неостановимо идет на берегу Светлой. Он опускает босую ногу в непрерывно бегущие ее струи, шевелит пальцами и замечает стаю мальков, которая приближается табунком к берегу и вдруг рассыпается брызгами угловато мелькающих маленьких рыбок. Рыбки прозрачные — в длинных, веретенцами, их тельцах Витька замечает какие-то темные узелки; он всматривается, но издали ему плохо видно, а рыбку можно легко поймать в ведро с водой и дома вытащить. Он выливает воду из стоящего на берегу ведра и, нацелившись как раз около стаи, зачерпывает снова.
В это время он слышит звонкий голос посланного за ним Феди…
Если бы Витьку спросили, что из окружающей его природы он любит больше всего, Витька, не раздумывая, ответил бы: свою Светлую. Но, если бы ему задали вопрос: «Значит, тайгу, и луга, и поля ты любишь меньше?» — он не понял бы вопроса. Больше всего любить свою реку — значило для Витьки постоянно чувствовать в центре всего любимого им ее свежую, бегучую, деятельную струю. Присутствие этой деятельной, живом и необходимой всему живому струи соединяло и скрепляло все прекрасное в одно: река отражала лесистый правый берег, а по ее воде можно было и перебраться туда, в тень осокорей и берез, и оттуда глядеть обратно на свой берег с крутой тропинкой, которая увела его от дома и напоминает… ох, напоминает о возвращении!
На реке можно было сидеть очень долго, слушать, как приплескивает к берегу вода и шуршит, оползая, песок, рассматривать пролетающих птиц. Иногда на реке, как кошка вскрикивала иволга, резко и пронзительно. Перелетали с берега на берег кулички, отражаясь в спокойной воде так, что и верхний куличок летел, и нижний — водяной — тоже летел, махая крылышками и повторяя свой тонкий мелодичный пересвист.
Но больше всех птиц на реке Витька любил каменного воробья. Он мог подолгу ждать, пока птичка покажется на реке, и тогда следил, как она летит вдоль воды прямым своим полетом, потом возвращается на песчаную отмель, быстро бежит к высокому берегу и скрывается в кустах.
Как же можно было скоро уйти с реки!
Поэтому самой большой радостью для Витьки было узнать, что и дядя Алексей любит подолгу сидеть на реке. Правда, Витька не замечал времени, когда купался, а дядя относился ко времени экономнее, что было не одно я то же, тем не менее, им всегда бывало хорошо вместе.