— Антон уехал на покос, — ответил Витька. Голос у него был унылый.
— Знаешь, Витя, ты с ним дружбу не теряй, — сказал дядя Алексеи.
Разве Витька сам не знает… и разве только что не случилось так, что он мог потерять эту дружбу?
Отец и мать оделись по-праздничному и казались моложе и красивее. И Витьке мать велела надеть чистую рубашку, вслух удивляясь, когда он успел так испачкать вчерашнюю и даже разорвать рукав. Катя с Андрейкой на руках проводила всех до околицы. Федя уже давно убежал играть с мальчишками.
— Вот вы. мама, Витьку взяли, а меня нет, — сказала Катя с легкой укоризной. Она знала, что Андрейку не с кем оставить, но все-таки ей было завидно, что Витька идет в новой рубашке и с большими.
Когда Катя повернула обратно, отец сказал:
— Ты, Алексей, понимаешь, что хоть Катя и старше Витьки, да и поумнее, но по-деревенски после Василия он считается старшим мужиком в семье. Да он и расторопный у нас — на собрания колхозные уже не раз ходил.
Витька взглянул удивленно: отец редко хвалил его.
— У нас Федя родился в середине зимы, — продолжал отец, — я как раз поехал с отчетом в Усть-Светлую, меня там задержали. Так Витька пошел в правление, да и говорит председателю: «Дядя Степа, у нас мамка братишку родила, а в избе холодно. Привези нам воз дров». Приезжаю — дрова под навесом.
— И ведь я хоть бы слово ему сказала! — добавила мать. — Накинул шубейку и ушел. Ну, думаю, пошел мой сынок греться к соседям. А к вечеру везут дрова. «Где, спрашивают, тут у вас хозяин, какой в правление приходил?» Витька и выходит, указывает, куда складывать.
И она засмеялась.
Сегодня, когда все шли в деревню, где мать родилась и выросла, какой же она стала веселой! Она помолодела за какой-нибудь час. Ей вспоминалось только хорошее, и Витька угадывал, что сейчас мать не может думать о дурном, потому что она радуется встрече с милыми местами юности, где прошли первые годы ее жизни с отцом и куда она уже года три все собиралась сходить с ребятишками, хотя до Инги было всего семь километров.
Но нелегко было на душе у самого Витьки. Понятно, что отцу и матери Витька кажется хорошим, заботливым мальчиком. Может быть, в раннем его детстве он и был таким, но теперь, видно, испортился: соображает хуже маленького! Как это он мог сегодня так обидеть друга?
Отвечая отцу, что Антон уехал на покос, Витька не сказал, что он успел поговорить с ним. Антон клал в сумочку «запас» — хлеб и бутылку молока, — когда Витька вбежал в избу. Тетки Анны в избе не было.
«Антон, чего тетка Мотька говорит? Правда, будто ты руку Кроту прокусил?» — выпалил он, ожидая возражения: «Это-то, уж конечно, ерунда!»
«Ага, — кивнул головой Антон. — Правда».
Витька опешил. Он и к Антону-то побежал, чтобы с великим возмущением предупредить, какие лживые слухи распускает о нем тетка Мотька, да еще и Витьку путает в это дело. И вдруг сам Антон говорит, что это правда!..
«Антоша! И… и ты вправду папиросы взял у Крота?» Антон взглянул, и долго суждено было Витьке вспоминать этот взгляд.
«Дурак»! — сказал Антон коротко и вразумительно, ничего не объясняя: уже не требовалось объяснений. И Витька с упавшим сердцем повторил себе: «Дурак!»
Он не мог сдвинуться с места. Как же теперь их дружба с Антоном? Он хотел найти какие-нибудь хорошие слова. которые могли бы поправить или совсем уничтожить те, вырвавшиеся у него. Но таких слов не находилось. Он долго молчал. Потом спросил, запинаясь:
«Ты… ты на покос?»
«Видишь, что запас беру», — ответил Антон.
Спрашивать было больше не о чем. То, что он мог так подумать про Антона, жгло Витькино сердце.
«А мы на Ингу уходим с дядей Алексеем», — краснея, очень тихо, почти шепнул он, думая, что теперь уж никуда не пойдет.
«И я бы с вами пошел, да нельзя, — как всегда, открыто, сказал Антон. — А ты, конечно, пойди, дядя-то скоро уедет».
На сердце у Витьки защемило еще пуще.
«Знаешь, Антон…,» — начал было он, но посмотрел на лицо друга и остановился: не надо было тратить много слов, чтобы Антон его понял. Понял, что Витька зря, нисколько не думая, ляпнул, как последний болван…
«Ну чего ты? — спросил Антон. — Иди-ка, а то без тебя уйдут».
И Витька, полный благодарности к другу и тем более чувствуя себя виноватым, быстро побежал к дому. Теперь он мог пойти на Ингу!
Но только он успел свернуть в проулок около дома, где жил счетовод их колхоза Серегин, как из ворот выскочил Прошка серегинский и засвистел. Сейчас же из-за бани показалось трое ребят, которые всегда дрались с Витькой и Антоном. Старший из них, Петька, учился с Виктором, но остался на второй год в шестом классе и совсем «отбился от рук»: обзавелся двумя дружками, которые курили открыто; их даже кто-то видел пьяными. Жил он у брата — шофера МТС.
— Эй, — закричали они, — дядин племянничек! Зачем сюда пришел?
— Вас не спросил! — крикнул Витька, на всякий случай оглядываясь, не появится ли Антон, хотя знал, что а поле ему надо было идти в другую сторону.
— Не спросил, так получишь без спроса!
Почему на этот раз Прошка объединился с Петькой, Витьке было ясно: Прошка и его сродный брат Иван приходили играть в шар-бабу, но зачем-то утащили и спрятали шарик. Шарик Витька нашел и отобрал, сказав, что больше не примет их играть в шар-бабу. И они обозлились.
Все четверо наскочили на Витьку, и Петька жестоко ударил его в грудь. И, как всегда, когда Витька сердился или волновался, он закусил губу и, побледнев, стал совать кулаками направо и налево, задорный в драке.
Все-таки, когда он вырвался и побежал домой, спина и плечи его сильно болели.
Идя рядом с дядей Алексеем, Витька вспомнил, как он побежал от ребят, но это его не встревожило: все-таки он был один против четверых и двух из них успел хорошо стукнуть.
— Ну, что же там случилось, у твоего друга? — спросил дядя. — Пустяки, наверное?
— Да нет, дядя Алексей, не пустяки. С Поликарпом правда так получилось…
— Из-за чего же?
— Я не спросил у него… Но только никаких папирос он, конечно, у Крота не брал!
Дядя посмотрел на Витьку очень внимательно. А Витька еще долго укорял себя за Антона, пока прелесть летнего дня не стала решительно отвлекать его от тяжелых мыслей.
В ИНГУ!
Мать шла босиком, неся в руках завернутые в газету новые коричневые туфли на каблуках, ступала маленькими ногами по траве и рассказывала, как хорошо стоит Инга, какие там красивые озера и как весело было там работать и отдыхать. Схватив Витьку за руку, она легко, как девочка, сбежала с ним по крутому берегу к озерку, блеснувшему у дороги, и нарвала большой пучок дягилей. Мать, как букет, несла перед собой толстые зеленые стебли с разрезанными крупными листьями и вместе с Витькой лакомилась съедобной сердцевиной стеблей.
За деревней открылись луга с березовыми перелесками, а там, за холмом, дорога пошла среди необозримых полей пшеницы. Пшеница была рослая и густая, с крепким стеблем; желтеющие крупные ее колосья тесно сливались в сплошной колеблющийся ковер.
Все по этой дороге было хорошо знакомо Виктору: вот прошли крутую излучину Светлой, огибавшую круглый остров, и место это называлось «в кружке». Там, рассказывал он тете Лизе, было «страшно много малины», и она скоро поспеет. Вдали, в стороне от дороги, на правом, высоком берегу Светлой виднелся ровный ряд домов деревни Строковой. С холма открылась впереди синяя, манящая полоса тайги.
Отец и дядя Алексей всю дорогу сегодня шли вместе, дружно и весело разговаривая между собой. У Березового ключа напились чистой холодной воды. И, когда выходили из лощинки, отец сказал:
— Три года тут езжу, смотрю на эту вот березку — хорошие из нее выйдут вилы-тройчатки! Нынче придется ее срубить.
Не доходя километра до Инги, мать вымыла ноги в болотистой речке с темной водой, обулась и побежала вперед, размахивая свежей березовой веткой. А завидев издали над высокими зелеными березами гонкий шпиль сухой лиственницы, остановилась и, волнуясь, сказала:
— Вон, вон наше кладбище завиднелось!
Как и говорила мать, деревня Инга стояла на красивом месте. Сразу за огородами под высоким обрывом широким плесом текла река Светлая, белея песками на правом лесистом берегу. С другой стороны, за поскотиной, среди лугов, виднелось голубым кольцом прелестное озеро Таганайка, совершенно круглое, с большим низким островом посредине.
Поля вокруг Инги были широкие, гладкие. По густой пшенице виднелся кое-где засорявший ее осот. Мать сказала с укором:
— Подготовили бы пары получше — не было бы и осота.
Ей казалось, что на родных ей полях теперь все делается хуже, чем было при ней, когда она работала здесь сама.
— Ну как же тут весело было! — Она говорила про веселое, а глаза смотрели печально. — Всем народом идем, работаем, домой возвращаемся — песни поем…
Но, когда дорога подошла к берегу реки, мать опять развеселилась, сгребла Витьку в охапку, повалила его на мягкую траву и закричала, как маленькая:
— Держись, сынок!
На берегу Светлой их встретил дядя Филипп. Он подъехал на велосипеде, посадив на раму младшего сына Митюшку. Все уселись на траве отдохнуть. Митюшка все баловался, а дядя Филипп его еще и по голове гладил, как маленького.
— Встречать вас поехали, гости дорогие, — говорил он. — А после обеда хотите — коней наших покажу, а хотите — с бреднем поедем. Все в наших руках! — Положив велосипед на траву, он подошел к берегу.
— Филипп наш — любитель коней, — сказала мать. — Как ни трудно мы жили раньше, а конь у него был добрый. Он сам его выходил из жеребеночка малого. Себе откажет, а уж ему даст.
— Люблю! — подтвердил дядя Филипп. — Потому и конюхом работаю.
— Да я уж знаю, — улыбнулась тетя Лиза, — как вам тогда цыган говорил: «Век с конем не расстанешься!»
— А расстался же со своим Карим. — вздохнул дядя Филипп, — когда в колхоз вступал. Этому коню цены не было, только что не говорил.