— Ну, прекрасный же человек, — ответил отец, — работает конюхом и учится на заочном: думает быть агрономом. Не хочет от жизни отставать.
— Ох, господи, — вздохнула мать, — какая страсть эта война! Нет, ничего мы не забыли, еще все раны живые, а уж опять на нас грозятся войной! Наверное, те люди ничего не испытали, нет у них перед глазами таких вот молоденьких да покалеченных…
— И не забывай, Настя, живые раны войны, — ласково сказал отец, — вот и не ошибешься.
— О чем у вас разговор? — спросил дядя Алексей.
— Да видишь ли, брат, есть еще у нас здесь люди, которые для своего благополучия и взятку дать не постесняются. Дают, конечно, потому, что другие берут. Вот я и предупреждаю Настю от таких людей.
Витька снова взял со стола книгу; ему не очень хотелось читать, но идти куда-нибудь тоже расхотелось.
— Я пойду к вам на подызбицу, дядя Алексей, почитаю? — спросил Виктор.
— Иди, пожалуйста.
Забравшись наверх, Виктор уселся поудобнее и положил перед собой книгу.
Две доски на углу крыши разошлись и образовали широкое треугольное окно. В него было видно огромное синее пространство неба и под этим высоким небом — теперь густо заполненные зеленью огороды.
Хорошо было сидеть так, никуда не спеша, ни о каком деле не заботясь. Витька и не заметил, как мысли побежали в его голове.
Нет, в самом деле, как это мать поверила дяде Тимошину? Он, Витька, еще парнишка, а не так прост. Когда тетя Лиза слушает всякие россказни об охоте и рыбной ловле, он всегда спрашивает: «И вы этому верите, тетя Лиза?» Витьку не проведешь! Витька и позабыл, что он и сам сначала не понял, в чем тут дело; теперь ему казалось, что он-то давно знал, какой хитрец этот Тимошин! Хорошо, что отец все может объяснить.
Виктор никогда не думал о том, какой человек его отец; он был отец, это и было главное. То, что он был учетчиком тракторной бригады, что отца звали Григорием Васильевичем, Витьки касалось меньше, чем короткое слово: отец. Отец — было особенное звание человека, знавшего все о Витьке и для Витьки в прошлом, настоящем и будущем. Отец учил его быть честным, прямым, быть товарищем в пионерском отряде, слушаться матери, не обижать сестру, хорошо готовить уроки, не встревать в разговоры старших, не ругаться.
Правда, Витька слушал замечания отца не для того, чтобы сразу же начать применять их и воспитывать в себе эти прекрасные качества: многовато их все-таки было! В его душе таилась уверенность, что он и так обладает большинством из них: он воображал себя смелым и прямым, хорошим товарищем, что и говорить, это был удобный угол зрения! Но отец говорил так, что его нельзя было не слушать.
В представлении Витьки отец был всегда таким, как сейчас: старшим в семье, спокойным, сдержанным человеком с тихим голосом, но голос отца становился твердым, когда он «приказывал». Витьке и в голову не приходило, что отец мог быть когда-нибудь несправедливым, непрямым нечестным с людьми; он привык, что его отца все уважали. Куда бы Витька ни прибегал за ним: в сельсовет ли, на заседание правления колхоза, в МТС, всюду прислушивались к его спокойному голосу. Поэтому Витьку ничуть не удивило, что мать так быстро согласилась с отцом.
Отец говорил все прямо в глаза. И, хотя сначала иной раз с ним и не соглашались, выходило-таки по его,… Витька не раз убеждался, что прямо высказанное недовольство действует вернее и не оставляет обиды между людьми. А когда ругают за глаза — эго уж он знает то своему опыту, — можно наговорить такого, чего вовсе и не было!
А откуда все это взялось у его отца, он никогда не думал. Может быть, взялось со времени войны? Мать берегла одно письмо дяди Алексея, где он писал, что отец получил орден Славы за то, что во время боя проявил смелость, выдержку и хладнокровие… Витька это письмо не раз читал.
У Витьки было несколько примеров того, как скромные, не выдающиеся ничем особенным люди из их деревни на войне держали себя смело и достойно. Взять хотя бы Павла-конюха или Феоктистова — председателя бархатовского колхоза! Феоктистов спас свой взвод, об этом написали в колхоз из его части. Слушая о них, Витька верил, что на войне люди обнаруживали свои лучшие качества. Но были ли эти качества у них раньше или появились только на войне, а потом куда-то исчезли, этого он не знал. Если вспомнить нескольких известных Витьке жителей Кедровки, да хоть бы и того же дядю Тимошина, которые, вернувшись в колхоз после войны, постоянно сами рассказывали о своем геройстве, не дожидаясь, пока о них скажут люди, то, вероятно, качества эти возникали у них только в момент страшной опасности; в обычной же послевоенной жизни они совсем не были заметны.
Теперь, когда перед Витькой постепенно раскрывались какие-то главные, прежде неразличимые им смысл и связь всего происходящего вокруг, он узнавал о многом, ранее неизвестном ему. Значит, отец и до войны был таким же настойчивым, смелым человеком. Эти качества его не родились на войне. Нет, они были у него и раньше, когда отец и дядя Филипп вместе с беднотой Инги боролись за новую жизнь в деревне, вызывая ненависть кулаков. Его отец вел людей за собой — вот какой его отец!
В первый раз еще Витька вдруг ясно почувствовал, что жизнь меняется к лучшему не сама собой, а трудом людей, и не каких-то далеких, а своих близких, как отец, дядя Филипп, Сергей Иванович… Для этого лучшего взрослые и беспокоились всегда, спорили и «болели», боролись с помехами, с людьми, с природой… Вот и выходит, что это их стараниями в каждодневной, обыкновенной жизни что-то течет внутри, как река, и направляет.
Жизнь вокруг Витьки казалась ему обыкновений жизнью, в которой взрослые люди делают обычную cвою работу. Но то, как он вставал утром, садился за стол, видел на столе хлеб, наливал молоко в стакан, слышал веселый или сердитый голос матери — все, что по его представлению составляло жизнь, оказывалось только одной видимой ее стороной. Чтобы все так сложилось вокруг Витьки, надо было, чтобы старшие думали обо всем, и думали правильно, чтобы они могли «убеждать» и других в том, что они считают правильным.
А он, Витька, думал, что все идет и делается само собой и так и надо!
То, что отец болеет душой за дядю Николая, которого по своей работе в ревизионной комиссии он не мог не признать виновным, еще больше сблизило Витьку с отцом. Теперь он знал, что будет защищать правильность поступков отца, как своих собственных.
Нелегко, оказывается, живут взрослые! С приездом дяди Алексея и тети Лизы жизнь этих взрослых людей стала виднее Витьке. Как будто приехавшие гости имели удивительное свойство выхватывать из общего ряда разных случаев и событий жизни особенные и яркие, соединять их, усиливать и показывать ему, Витьке. Так он, знавший в отдельности всех в своем селе, видевший много раз и Павла, и нового председателя колхоза, и многих других, вернувшихся с фронта, знавший, как тяжело без отца жила его мать и сколько семей в их Кедровке кого-нибудь дорогого потеряли в эту войну, и, уж, кажется, лучше всего знавший своего отца, в первый раз соединил в уме всех этих людей.
И сразу же они окружили Витьку со всех сторон, как бы говоря ему: вот, взгляни, сколько нас и какие мы! Видишь, это и отец, и мать, и Павел, и дядя Филипп, и Кудряшов, председатель колхоза, и дядя Никита, пришедший с войны на костылях, — хотя мы все и кажемся совсем обыкновенными людьми, можем и лишнее выпить, и нехорошо ругаться на улице, но мы все одно, мы живем и трудимся на родной нашей земле, ходили защищать ее и отстояли. И работаем теперь для ее процветания.
Витька не раз слышал в школе и читал о советском человеке, который всего может добиться. И сегодня вдруг ясно увидел его: он был во всех людях, окружающих Виктора, устраивающих для Виктора жизнь, защищавших его во время войны. Всех этих людей Виктор знал и любил.
Об этом он не мог бы рассказать словами; это все прошло в уме, в мыслях его, и осталось глубоко, первым проблеском, первым чувством неразрывной связи его — мальчика Виктора — с простым и могучим, великим своим народом.
ДЯДЯ АЛЕКСЕЙ
— Ну, прошел последний денек июля, — стоя у печки, сказала мать. — Июль ведь со днем. Нынче уж август начался.
— Да, Настя, — ответил дядя Алексей, — скоро нам ехать. Как же хорошо нам тут жилось!
— То есть как это «ехать»? — Витька повернулся за столом и уставился на дядю Алексея.
Да ведь они с тетей Лизой совсем недавно приехали! Неужели пробежало так много времени? Если дяде Алексею хорошо у них, и жили бы здесь всегда, выписали бы сюда своих детей…
— Поживи еще, Алеша, — задушевным голосом сказала мать. — Привыкли мы к тебе и Лизе, словно век вы тут жили.
— Да ведь мы же не завтра поедем, еще целую неделю прогостим у вас.
Целую неделю! Ну, это еще ничего! За неделю много чего можно сделать… Прежде всего надо узнать, где Антон и как же это у него получилось с Кротом. Витька выскочил из-за стола.
— Куда? — крикнула мать. — Сколько раз говорить? Сейчас пойдешь с сестрой, будешь помогать на огороде.
Идти на огород совсем не входило в Витькины расчеты: у него было свое неотложное дело.
Дядя-то еще поживет у них, а главное, надо было сбегать к другу и рассказать ему, как взрослые говорили в Инге про его отца. Хорошо бы Антону самому поговорить с дядей Алексеем…
Но делать нечего: пришлось идти с Катей и Федюшкой, да еще по дороге выслушивать от нее разные замечания по поводу его поведения в последнее время. Чтобы показать сестре, как существенна его помощь на огороде, Витька с особенным рвением орудовал тяпкой. Проведя за работой не меньше часа, он остановился, как будто что-то вспомнив:
— Катя, я ненадолго в школу сбегаю. Мне очень нужно…
— Зачем это вдруг тебе понадобилось? Давай-ка не выдумывай.
Но Витька уже летел по задворкам в дальний конец деревни. Выбегая из проулка недалеко от Антоновой избы, он вдруг сообразил, что если Антон сейчас на покосе и тетка Анна, конечно, тоже работает на сеноуборке, то дома у них никого нет. Поэтому он посчитал дверь избы бесполезной для такого случая и, перебирая пальцами босых ног по березовым жердям, залез на забор, откуда через окно хорошо была видна вся внутренность избы. Хозяев действительно дома не было.