— Но если знать, как пишется слово, то и при любых толчках ты напишешь его правильно.
— Так ведь я при нем не могу даже обдумать! Начнет разговаривать! Затянет свое: «Пойдем на лыжах, пойдём, а то мамка одного не пускает». Ну…
— … и пойдешь, — расхохотался дядя Алексей.
И все засмеялись, Федя громче всех.
— Ой, как смешно! — скривив рот, передразнил Витька Федю.
— Нет, это, конечно, не смешно, — сказал дядя, — я понимаю Виктора: нелегко работать, когда тебе мешают. Но вот Федя осенью пойдет в школу, тогда он сам будет стремиться к тишине.
— Конечно, буду, — сказал Федя.
— Дождешься тебя, как же! — буркнул Витька.
Он хотел сказать, что еще и мать часто отрывает его от уроков: то воды принеси, то сбегай в сельпо, то начисть картошки. Но про эти помехи дяде Алексею он все-таки не сказал.
В это время в окошко постучали.
— Почтальонка! — закричал Федя и, забравшись на лавку, открыл окно.
Круглолицая, с темными бровками, Нюра подала ему свежий номер районной газеты, письмо и сказала: «Смотри не потеряй».
Витька отобрал у брата синий конверт, взглянул и закричал:
— Ой, от Васятки письмо! Идите сюда все! Скорей! — И, высунувшись в окно, он замахал отцу, поправлявшему в ожидании машины изгородь.
Мать прибежала со двора, вытирая руки полотенцем.
— Ну, раз уж у вас тут читальня, — сказал отец, — тебе, Виктор, и читать! — Он достал пачку листового табаку, принес из чулана доску и, положив на нее табак, стал крошить его ножом.
— Ну? Можно? — в который раз уже спросил Витька и, обведя присутствующих взглядом, торопливо разорвал конверт.
Сначала Васятка писал о том, что теперь работает на заводе и, хоть не сразу, но все-таки становится слесарем «что надо». «… А все Иван Капитонович! Науку его помню с тех пор еще, как нас впервые привели в слесарный цех…»
— Иван Капитоныч мастером был у них в ремесленном. — объяснил отец. — Хороший мужик!
— «…и до сих пор мы с ним встречаемся. Тогда на первых порах нам, ребятам, не понравилась его требовательность, все он говорил: «Терпеть не могу несерьезности в работе». Строгий был, но очень вежливый со всеми человек. А как сердился, когда кто-нибудь говорил, что не в два года, а в один профессией овладеет! «Знать-то ты, может, и будешь, — говорил он, — а будешь ли уметь — вопрос. Для умения нужна практика…»
Письмо было длинное, Витька читал старательно. Иногда отец переставал резать табак и, подняв голову, слушал. Мать, сидя на лавке, улыбалась и утирала кончиком платка глаза. Федюшка смотрел на брата и внимательно слушал, моргая ресницами.
Но самым интересным в письме оказался рассказ о том. как Иван Капитоныч — только еще Васятка начал учиться в ремесленном! — велел ему с товарищем подмести после занятий пол в мастерской. А товарищ его еще до конца работы ушел и уборку бросил. Васятка, считая, что поступает по справедливости, подмел ровно половину помещения, тщательно размерив его, чтобы не пришлось перерабатывать лишку…
— Вот здорово! — перебивая чтение, закричал в восторге Витька. — Взял да и сделал сколько ему полагалось! Что же, за лодырей работать? Нет уж…
— Читай-ка, читай, Витя, дальше, — сказал отец.
— «… когда Иван Капитоныч увидел подметенный мною пол, он сказал: «Ты что же, выходит, только о себе думаешь? Кустарь-одиночка, а не рабочий класс?» Спросил, — и я тогда со стыда сгорел…»
Витька замолчал и опустил письмо.
Отец сказал, не глядя на Витьку:
— Тот-то лентяй бросил дело по глупости, а Василий хуже поступил: думал, что пол метет только для себя, а на самом деле дежурный работу делает для всех товарищей. Вот в чем загвоздка-то.
Ничего не оставалось больше, как, стерпев насмешливую улыбку сестры, читать дальше. А дальше Вася писал, что вот, уехав из родного дома, нашел себе друзей и хорошую работу так, что иногда ему кажется — он и в Томске дома. И теперь будет он выбирать, в свой ли колхоз возвращаться или оставаться на заводе. Вчера он ходил к Ивану Капитонычу, и тот советует не спешить, поработать, подумать. Вот поедет в отпуск осенью, пусть посоветуется с родными.
— Да, — сказал отец, — уехал Васятка, а приедет Василий Иванович, Растет парень!
— Вот письмо получили, — сказал Федюшка, — а паука-то никто и не видел!
И все засмеялись.
У ворот остановилась машина, и шофер посигналил отцу.
…После обеда все пошли на реку.
Дядя Алексей, тетя Лиза, Витька и Федя сплыли на дяди Мишиной лодке вниз по реке до «замечательного места» в густейшем чегыне, и там их всех застал дождь. Тогда Витька развел огромный костер. Пламя поднималось высоко, и мелкий дождь испарялся, не долетая до земли. А скоро и дождь перестал.
Виктор смотрел на свежую после дождя холодную траву; в изгибах листьев лежали большие чистые капли; чуть тронешь — капля круглеет и скатывается… Как же вдруг потянуло осенью! Настанет осень, капли дождя потекут по стеклам, а он, Виктор, сидит за столом и пишет дяде такое же большое, интересное письмо, как Васяткино.
На противоположный высоким берег вышло колхозное стадо. Уже низкое солнце, пробиваясь сквозь поредевшие облака, осветило красные и черные с белым блестящие спины и бока коров, большие их головы с крутыми рогами. На ровной зеленой линии берега стадо растянулось далеко. Потом по круче вниз к реке побежали черные овцы, и за ними двинулось все стадо на водопой.
СМЕКАЛКА
— Сейчас мы пойдем заготавливать смолье, — рано утром сказал отец. — Самое время лучить: месяц еще не народился и ночи стоят темные.
Витька так обрадовался, что вскочил из-за стола и повалил скамью.
— В лес пойдете? — спросила тетя Лиза.
— Не-ет! — засмеялся отец. — Эдак мы до вечера проходим, а свободного времени у меня часа два всего. За смольем мы пойдем на большую дорогу. Пень там сосновый посмотрим и столбы от сытовского хлева.
— Так-то оно так, — с сомнением сказал дядя Алексей, — да ведь вытянуть такую махину у нас сноровки не хватит. Может быть, все-таки в тайгу двинуться?
— Нет, это не подойдет, — ответил отец. — Дело-то сугубо личное, на это лошадь я просить не буду.
Отец, как командир, оглядел своих помощников и велел Виктору взять оба топора, Феде — лопату и мешок для смолья, дяде — пилу.
Пень, как и надо было ожидать, сильно изгнил. Обошли и пересмотрели почерневшие остатки столбов; больше всего оказалось лиственничных, три самых толстых — сосновые, а один кедровый.
— Сосновые нам и нужны. В лиственнице смолы пет, есть только в сосне да еще в кедре. Копай, Алексей, с одной стороны, да поглубже.
Дядя взрезал железной лопатой зеленый дери и стал углубляться в жирную землю; вместе с землей отваливалась и кора. Чем глубже обнажался черный снаружи остаток столба, тем он становился светлее и живее. На глубине полуметра древесина была крепка и звонко отзывалась на удары топора. Но что ценнее всего — внизу ствол был сучковатый; сучки располагались друг против друга, как это всегда бывает у сосны. Витька и представить себе не мог, как взяться за этот столб длиной в полтора метра, чтобы легче вытянуть его; он только смотрел, как отец и дядя, всадив в ствол топоры, раскачивали его вправо и влево.
— Глубоко же закапывали столбы, — сказал он, — с мой рост будет.
— Закапывали-то мельче, да ведь сколько тут земли потом наслоилось! Сколько тут батрацкими руками навоза переброшено! Беги, сынок, к дяде Якову, принеси жердину и веревку.
Витька мигом перемахнул через забор соседнего двора, из кучи, сложенной под навесом, взял длинную жердь, сбегал в избу и вернулся, неся веревочные вожжи.
— Будем тянуть? Да, лапа?
Отец кивнул головой, вогнал топор в верхнюю треть столба, вторым топором вбил первый поглубже, затем подвел толстый конец жерди под обух забитого в столб топора. Дядя Алексей и Витька смотрели с большим интересом. Мгновенно сообразив. Витька схватил валявшуюся на лужайке чурку и подсунул ее, как опору, под жердь рядом со столбом. Дядя перебежал на другой конец жерди и вместе с отцом стал нажимать его вниз. Столб всхлипнул, тронулся с места и — темный, напитанный влагой — медленно-медленно стал выходить из земли, подниматься выше и выше… От него шел горький запах сырого смолистого дерева.
Отец с дядей дожали конец жерди до самой земли — и столб остановился. Ослабили жердь — и столб опять сполз вниз. Надо было все начинать сначала. Витька подумал, что столб-то им, пожалуй, не вытащить.
Но отец свернул вожжи кольцом в несколько раз и накинул их вокруг столба под самым обухом топора. В это кольцо они с дядей просунули жердь и, уперев толстым концом в землю метрах в двух от столба, стали поднимать ее тонкий конец: столб снова полез вверх. Перехватывая руками ближе к середине жерди, они вытянули столб из ямы, и он, повернувшись, лег на зеленую траву.
Отец отер пот со лба, нагнулся и стал развязывать вожжи.
Дядя Алексей посмотрел па бревно, грузно лежащее на земле, и на тонкую, невысокую фигуру отца.
— Смышлен ты, Григорий! Силы совсем немного приложили, а добыли такое бревно! Тебе бы такелажником быть.
— А что это — такелажник? — спросил Витька.
— Такелажники, брат Виктор, работают по поднятию и установке тяжестей на стройках, где требуются смекалка и сноровка, — ответил дядя.
— Работа в батраках всему научит, — закуривая, сказал отец. — Когда мы еще в Инге жили, был там у нас сосед, дядя Петруха Стрижов. Ездили тогда в тайгу за лесом, за веснодельными березовыми дровами. Валили и сухостойные кедры: стоит великан, гладкий, без коры, кора вся обвалилась. Вот как-то везет он из тайги такой кедр, навалил на передок саней, и как раз этот кедр шириной по круп лошади. Я и спросил: «Дядя Петруха, как же ты мог один такое дерево и так ловко на сани положить?» — «А я ведь не один тут был, — отвечает, — мы вдвоем работали!» — «С кем же вдвоем?» — «А со Смекалкой-то! Вот с кем вдвоем». Глядя на него, и я учился — работать вдвоем со смекалкой.