Стремясь помочь взрослым, Витька забил в комель добытого бревна топор, чтобы отцу было удобно держать, а сам с дядей стал распиливать бревно на чурки. Комель в срезе был напитан водой, будто сосну только, что при-плавили по реке.
Потом отец колол чурки, и всюду, где под его топором раскалывался вдоль толстый сук, дерево было смолевое и крепкое.
— Вот и добыли смолье! — запрыгал Федя.
Выкорчевали еще два столба; последний был особенно толст и тяжел. Когда его стали резать, пилу зажимало, невозможно было протащить ее. Витька боялся, что отец скажет: «Плохо пилишь», — и, весь красный, старался не давить на пилу.
— Это крень; — сказал отец, — побьемся с бревешком. Дерево это росло криво, и на той стороне, куда кренилось, слои древесины уплотнялись, а на противоположной — расходились. Ни один уважающий себя столяр не возьмется из такой древесины делать путную вещь. Мне случалось тесать из дуговатого бревешка брус и доски пилил: их тут же и поведет. Крень эту ничем не выправишь, хоть под какой угодно груз клади. Бывает она у хвойных деревьев. Давай-ка, Витя, повернем это бревно с другого бока.
И с другого бока зажимало. Когда дерево все же распилили, Витька увидел, как и говорил отец, что на одной стороне слои мелконькие и расположены густо, а на другой — разошлись. Федя водил по слоям маленьким пальцем.
— Вот какая крень! — восхищался он.
Напиленные смолевые чурки раскололи, и Витька поставил их тут же, у изгороди, сушиться.
— Они никуда не денутся, — сказал он дяде Алексею, — их у нас здесь никто не потревожит.
Откуда ни возьмись, вывернулся Володька Малинин:
— Это чтой-то вы тут делаете? Зачем дядя Григорий этот пень добыл?
— За-чем? — протянул Витька. — Во-первых, не пень, а столб. Из него будет прекрасное смолье — вот зачем!
— А смолье для чего?
— Деготь гнать, — соврал Витька и осекся, перехватив строгий взгляд отца.
— Не-ет, рыбу лучить хотите! — закричал Володька. — Да, Витька, да?
Мешок наколотого смолья понесли домой, чтобы высушить в печи. По пути проводили отца до правления колхоза. Дорогой он шел и рассказывал:
— Про смолье даже в сказках сказывают. Было это в то время, когда бог за каким-то делом своим на землю приходил. Застал его дождь в лесу; надо развести костер, чайку согреть. Отодрал он лоскут бересты, зажигает его, а мокрая береста только корчится, свертывается и не горит. Ну, беда! И как-то нечаянно попался ему смолевый сосновый сук. Настругал он смолья и быстро под дождем развел костер. Навесил чайничек, вскипятил и зовет: «Иди-ка, батюшка Смольян, со мной чай пить! А за то, что ты, Корчун, мне костер разжечь не помог, будут тебя обдирать на туеса и будешь ты хранить в них воду».
У самого правления навстречу попался Илья Прокопьевич; он быстро шагал, торопился куда-то. Большая его крепкая фигура поравнялась с Витькой, на лице со впалыми щеками блеснули неожиданно весело голубые глаза.
— Несешь? — спросил он отца, останавливаясь и здороваясь. — Вон сколько у тебя помощников! Пожалуй, толк будет.
— Еще как будет-то, дядя Илья! — похвалился Виктор. — Мы такие столбы вытянули — шибко смолевые, тяже-о-лые!
— Опять ты, Виктор, выскакиваешь вперед взрослых! — строго сказал отец. Он скинул на землю мешок со смольем и поднялся на крыльцо. — Ну. я зайду в правление! А тебе, Виктор, думаю, пора на картошку. Поможешь дяде донести смолье, забрось его в печь, и идите.
Сейчас отец войдет в большую комнату, где на стене под портретом Ленина висит телефон и где теперь каждый день все говорят об уборке урожая, хотя хлеб на полях еще доспевает.
— Хорошо, папа, мы нынче пойдем обсыпать, — скромно сказал Виктор; надо было стараться, чтобы отец взял его лучить.
— Мы пойдем враз с ним, — сказал Федя.
— Надо говорить не «враз», а «вместе», — поправил Виктор. — Сколько тетя Лиза учит тебя, а ты все в толк не берешь!
Дома Виктор застал Таню Махову, мать передавала ей одетого в чистую рубашечку Андрейку. Кума, как звали у них Таню, уносила его к себе, чтобы «водиться» с ним, пока ее подружка Катя будет с Витькой обсыпать картошку. Зато, управившись со своей картошкой, Витька обещал помочь ей на огороде. Таня была беленькая, всегда в чистом светлом платьице, даже загар мало приставал к нежной ее коже, хотя, так же как и все другие ребята, она целые дни бывала на солнце. Витька и Таня учились в одном классе.
— Смотри же, Виктор, — сказала мать, — твое бы дело за Андрейкой глядеть, а раз ты брата Куме сдал, то помни, что обещал Тане помочь.
— Ну!.. — протянул Виктор. — Пусть сама Таня скажет; когда-нибудь не исполнил я того, что обещал?… Скажи, Таня!
Таня помедлила с ответом, потом подняла на Виктора прямой и ясный взгляд:
— Не исполнил один раз… лет, два раза,-
— Что же? — изумился Виктор.
— Это в школе, — пояснила Таня. — Ты обещал мне одну вещь один раз, а потом еще раз обещал.
— А! — вспомнил Виктор. — Это я, правда, забыл.
— Что такое? — спросила мать.
— Нет, тетя Настя, мы сами разберемся с Виктором, — ответила светленькая, легкая девочка с двумя косичками, но так твердо, что дядя Алексей, присутствовавший при разговоре, посмотрел на нее внимательно.
— Ну, разберетесь, так и ладно, — сказала мать.
Витька задумчиво, с тяпкой на плече, пошел вперед, в сторону огорода. Вот Таня сказала, что он два раза не исполнял обещанного. Как же это так? Чего это он не исполнял? Ах да-а…
Витька вспомнил, что и правда, как-то давал Тане слово не болтать зря, чего не знает. Но так пришлось: Витька совсем и не заметил, что не успел он оглянуться, как сболтнул. Этого, конечно, больше не будет. Витька своему слову хозяин.
Тут он пошел медленно и вдруг услышал, как мать, смеясь, сказала:
— Смотрите, Лиза, Алексей, как Виктор идет, не торопится, прямо вольным воздухом идет. Сразу видно, что не на Светлую купаться, а картошку обсыпать пошел.
И все засмеялись ему вслед.
САМОЕ ДОРОГОЕ
Вечером, вернувшись с полей, отец сказал, что на старую Светлую они пойдут сегодня ночью.
— А я? — спросил Виктор, и сердце его метнулось: вдруг не возьмет?
— Можешь проводить до озера, а потом домой! Мы едем с Ильей Прокопьевичем, лодка его больше трех человек не поднимет.
После ужина мать выгребла из печки высушенное смолье, набила им мешок; отец взвалил мешок на плечи и пошел по тропинке за огородами, к озеру.
Дядя Алексей отправился за Ильей Прокопьевичем, а Виктор пошел с отцом. Было одиннадцать часов, но в июльскую ночь небо ровно синело на востоке, а на западе стояла темная туча, и из-под нее, как обрезанная, выступала оранжевая полоса заката. Длинный ряд деревенских домов, темных, резко очерченных, виднелся на высокой гряде на фоне этой полосы. Оттуда слышался лай собак и голоса людей.
Перед собой Виктор видел спину отца с мешком на плече. Ноги отца в больших сапогах с отвернутыми вниз голенищами мерно и уверенно шагали по тропе. Витька шел за ним 8 ногу, успокоенный этим мерным и твердым шагом. Теперь все ладно, теперь-то он уж пошел, назад его не вернут! Раздумывая, он чуть не налетел на коня: кони стояли на лугу у самой тропы, положив морды друг другу на спину и полуприкрыв глаза. Отдыхали.
Чем дальше они отходили от села, тем избы на оранжевой полосе неба становились ниже — их как бы подрезал край высокого берега, на котором стояла деревня. Но звуки, доносившиеся из деревни, были ясны и отчетливы. Вот послышался женский голос: «Поздно не возвращайся», — и Витьке показалось, что кто-то сказал это совсем близко, именно ему.
Около старой Светлой никого еще не было. На воде у кривой, коренастой ветлы была привязана завезенная накануне лодка дяди Ильи. Отец сбросил в нее мешок со смольем, присел на борт и закурил. И снова Витька услышал голоса в деревне; в чистом, тихом воздухе они звучали так отчетливо и близко, что Витька обернулся. «Мамка мне всегда велит раньше возвращаться», — звонко и выразительно проговорил один голос. «А ты уйдешь — пропадешь, да?» — отозвался ему другой, совсем детский голосишко.
Через несколько минут Витька различил негромкие голоса дяди Алексея и Ильи Прокопьевича. Две темные фигуры с веслами и острогой на плечах показались на вершине холма. За ними выступала и третья, поменьше, — тетя Лиза.
— Это вы разговаривали, да? — спросил Витька.
— Нет, мы уже мамке не сказываемся, когда идем, — ответил Илья Прокопьевич, опуская на землю такой же, как принес отец, мешок со смольем и железную «козу». — Наверное, твои же дружки гуторят.
— Тогда это, верно, Митюшка со своим братиком, — решил Виктор.
Илья Прокопьевич при свете электрического фонарика большим ключом отомкнул тяжелый ржавый замок; цепь, обвивавшая ветлу, гремя звеньями, грузно съехала вниз. Потом он стал прилаживать «козу» к носу лодки так, чтобы она выступала над водой. На железные рога «козы» положили смолье, и отел заляпал нос лодки мокрой грязью, чтобы лодка не загорелась, когда зажгут смолье.
Тетя Лиза отошла от пруда и села на склоне берега. Витька подбежал спросить, пойдет ли она с ним по берегу вслед за лодкой…
— Нет, я посижу тут, — ответила она.
Отсюда видно было большое дерево, под которым еще стояла лодка. Отец зажег смолье. Дерево со всеми его ветвями и листьями, освещенное снизу жарким огнем, стало золотым и точь-в-точь похожим на осеннее.
— А я пойду, — сказал Витька и сбежал к воде.
Он пробирался сначала по топкой низинке, стараясь держаться ближе к лодке. Управляемая отцом, сидящим на корме, она медленно и бесшумно двигалась вдоль берега. Илья Прокопьевич стоял впереди, лицом к берегу, опершись зубцами остроги в борт лодки, и всматривался в воду. Позади него стоял дядя Алексей, тоже с острогой, но обернувшись к середине пруда, и тоже пристально смотрел вниз. Смолье жарко горело, освещая дымным пламенем резкие черты худощавого энергичного лица Ильи Прокопьевича и плечи дяди Алексея; черный дым густо относило в сторону, и он тянулся над травой, оседая в ложбинах серым туманом.