Наконец-то Витька с Антоном сидели рядом около реки и разговаривали так душевно, как давно этого хотелось Витьке, но как почему-то не выходило раньше.
Они сидели за деревней на берегу. Перед ними была широкая песчаная отмель, хранившая множество больших и маленьких следов. Днем тут купались ребятишки, приходили по воду женщины, полоскали принесенное на коромыслах белье и уходили, медленно поднимаясь с полными ведрами в гору к крайним избам деревни, где стоял и чистенький домик продавца сельпо с большим, крытым тесом амбаром. Сегодня женщины спускались к реке по нескольку раз: был субботний вечер, кое-где уже затопили бани. В сумерках воздух был густо-синий — так, по крайней мере, казалось Витьке, — и в этой чуть мутной синеве, за рекой, мягко лежали отдыхавшие после дневного жара низкие зеленые холмы. Было очень тихо, все вокруг словно чего-то ожидало, прислушиваясь…
Было все уже переговорено о том, как Витька прибежал тогда к избе, чтобы повидать Антона, и подслушал разговор дяди Алексея с его отцом. Витька старался рассказывать обо всем правдиво, но все-таки невольно смягчил слова дяди о том, что он считает виновным Антонова отца в небрежном отношении к своему делу,
Антон все хорошо понял.
— Об этом я и сам думал, — сказал он спокойно, — Нельзя же было, конечно, так оставлять товар, почти без присмотра.
Внезапно со стыдом Витька ощутил, что, смягчив слова дяди Алексея, он совсем убрал ту большую правду, которая была в них. Ведь эти слова и вызвали искренний, хороший ответ дяди Николая… А Витька как передал их? Нет, не так надо, если хочешь помочь другу! И, покраснев, он уже точно пересказал все, замечая, как тяжело хмуриться лицо Антона. Вот теперь он встанет и уйдет…
Но Антон не трогался с места, он сидел молча, не глядя на Витьку.
И тут в желании достичь высшей, необходимой ему справедливости Витька быстро заговорил:
— И еще, Антон… ты неправильно тогда на моего отца обиделся. Он не мог не сказать про дядю Николая, хотя сам нисколько не верит, что он… в том виноват.
Антон повернул к Витьке лицо с таким серьезным выражением глубокого раздумья, что Витька радостно вздохнул: «Правильно, что я все ему сказал…»
— Нет, я конечно, понимаю, что дядя Григории и должен был так поступить… — сказал Антон. — Только бы отцу удалось оправдаться, и, я знаю, он по-другому станет работать.
Витька с уважением взглянул на друга. И вдруг вспомнил, что почти такими же словами Антон тогда говорил ему, что раз дядя Григории коммунист и знал их, Ломовых, жизнь, то он должен был защитить его отца. И вот теперь сам Антон увидел, что Витькин отец не мог поступить иначе. За то время, что они не виделись, в Антоне что-то изменилось, он был не такой, как всегда: не то похудел, не то загорел, лицо у него «обрезалось», глаза стали светлее и взгляд их сейчас так мягко остановился на лице товарища. Особенно хорошо смотрел он, когда успокоенный Витька, чтобы отвлечь друга, стал изображать, как они с ребятами играли в чику перед сельпо и бегали дразнить Крота. Антон не засмеялся, он верно понял Витьку — в этом и была суть.
— А вот, Антон, я чуть не забыл, ты мне скажи, почему Крот продает водку, которой уже давно нет в лавке? И Витька рассказал о приезде Малинина и о его просьбе отпустить бутылку «Столичной».
— Ну что ж Витя, там у него, наверно, не одна «Столичная»… — Антон помолчал, повернувшись к амбару Поликарпа так, будто он хотел рассмотреть, что там в амбаре, хранит продавец. — Ух, ненавижу я этого Крота! Перебил бы ему все окошки в избе, да опять скажут — «хулиган». Я теперь знаю, кто виноват, давно я сердцем чувствую, что он отца подвел. — Антон задумчиво глядел на друга темными глубокими глазами. — Что Крот плохой человек, я знаю… А доказать не могу.
С горы спустилась Петровна, жена продавца, рослая, полная женщина с красным широким лицом. Она уже раза три, пока Витька с Антоном сидели на берегу, проходила по воду, но спускалась к реке против своей усадьбы; сейчас она направлялась прямо к ним.
— Ребята, — сказала она, повертывая к товарищам большое щекастое лицо со смешными темными усиками над верхней губой, — не видали вы, где у меня утка пропадает? Увела утенков и как в воду канула.
Витька ответил, что утка, наверно, на озерке, где же ей быть еще? И Петровна пошла по дороге через березовый перелесок к озерку, обертываясь на ходу к деревне и крича кому-то стоящему наверху:
— Да затопила-а! Топит-ся, говорю, баня-то! Зайди Фрося, посмотри, пока я хожу-у!
— Кричит Фроське, соседке, — сказал Витька, — а Фроську и не слыхать.
И они с Антоном снова заговорили о своем: о работе Антона, о том, как Витька только проводит дядю Алексея и весь август будет возить зерно с комбайна на ток. Вот они и будут работать вместе.
На дороге с полей показалась фигура высокого человека с очень знакомой Витьке походкой.
— Илья Прокопьевич идет, — сказал Антон. — Я на току ему кое-чего помогаю. Эх, Витя, знал бы ты, как он все умеет придумать! Ты бы поглядел, как ловко он подъемник сделал — такие ковшички вверх бегут, зерно захватывают и поднимают в бункер… Мне бы суметь! Самому что-нибудь придумать!
Илья Прокопьевич подходил все ближе, все внимательнее вглядываясь в ребят. Наконец он подошел совсем близко и неожиданно уселся рядом; сапоги его были густо покрыты пылью. Антон, вскочивший ему навстречу, тоже сел.
— Ну, вот и отдохну рядом с молодежью, — сказал Илья Прокопьевич, доставая кожаный кисетик, так складно сшитый, что Витька залюбовался. — Интересуешься? — Голубые глаза Ильи Прокопьевича насмешливо прищурились. — Может, закурить желаешь?
— Да нет! — Витька совершенно смутился. — Я, дядя Илья, не курю еще, мне просто кисетик понравился..
— Не куришь «еще», так и добро, это дело не обязательное. Эх вы. ребята, ребята! Дружба у вас, видно?
— Дружба, дядя Илья! — восторженно ответил Витька, зная, что и Антон сегодня, так же как он, глубоко чувствует эту дружбу.
— А почему ж ты не прибежишь на ток, Антона проведать? Он у нас работник толковый, — дядя Илья ласково смотрел на Антона, — смекалистая башочка. Быть ему механиком! Семилетку кончит — возьму к себе в мастерские. Как, Антон, хочешь?
— Хочется учиться, Илья Прокопьевич! — Антон даже зажмурился. — Ой, как хочется!
— Ты-то будешь, будешь учиться!
Витька насторожился; в голосе Ильи Прокопьевича, ему показалось, заключался как будто другой смысл: Антон-то будет учиться, он смекалистый, а вот Витька, может быть, и не будет учиться… Витька ленивый, он не то что работать, а и проведать друга не пришел.
— Вот, дядя Илья, вы думаете, я ленивый! Я вовсе не ленивый. — Витьке удивительно легко говорилось под ласковым взглядом внимательного к ребячьим делам человека. — И я потому не прибегал к Антону, что у нас дядя с тетей гостят. Я же их столько лет не видел, может, и еще столько же не увижу.
— Нет, парень, ты не ленивый, разве я говорю что. Помню, как ты за нами полночи проходил по берегу.
— Это когда мы лучили, Антон! — обрадовался воспоминанию Витька. — Знаешь, как было интересно! Мы на старой Светлой лучили: дядя Илья Прокопьевич, папка, дядя Алексей… ну и я с ними был. Понимаешь, Антон, рыба в темной воде, ночью, а глядится, как серебряная…
— Ну, видать, вас не переслушаешь! — Илья Прокопьевич поднялся. — Малинин-то на нас судом грозится за эту ловлю… Ты, Антон, приходи завтра на ток, как всегда.
— Можно и я с ним, дядя Илья?
— Приходи.
И механик пошел вверх по дороге к деревне. Ребята долго видели его большую, мерно шагающую фигуру, потом он повернул в переулок и исчез за избами.
Сумерки сгущались, вода в Светлой стала голубовато-серой, кусты потемнели, вниз по течению пролетел, чиркнув крылышком по воде, кулик-перевозчик. Никого не было у реки, кроме притихших ребят. Они поднялись — пора было идти домой.
— Гляди-ка, — сказал Витька, — как солнце-то на закате озаряет…
И показал на бревенчатую стену старого, заброшенного сарая стоявшего правее на берегу. По бревнам багровый отсвет, он переходил слева направо и обратно, будто его мотало ветром, и то нежно розовел, то как бы потухал…
Витька обернулся назад и вдруг вскочил;
— Пожар! — закричал он громко, но почему-то не услышал своего голоса; Антон же сразу понял и обернулся.
Крыша Поликарповой бани, стоявшей рядом с амбаром, была охвачена пламенем, яркие красные языки вились и плясали по ней… Черный дым как будто пригибал их, но они снова вырывались и, обвитые дымом, уносились вверх, тут же рождаясь снова.
В деревне кто-то закричал пронзительным, тонким голосом:
— Пожа-ар! Гори-им!
Как получилось, что Витька побежал, он не понял — просто оказался бегущим рядом с Антоном. Уже на бегу он разобрал, что кричала растрепанная девчонка; она бежала по дороге от усадьбы Крота, видно не соображая, куда и зачем бежит. На крик ее где-то отозвались голоса, стукнула калитка, загремели ведра… Витька, мгновенно перенесенный внезапным событием из медленно текущей действительности в быстрое движение всего его существа, ни о чем не думал и только подчинялся этому захватывающему движению.
Когда Витька и Антон подбежали по проулку к бане, она уже была охвачена пламенем, и в густеющих сумерках бревна ее, огненные и светлые, на секунду вдруг подергивались багрово-красным и, словно кто раздувал их, с треском, как всегда осина, снова светло вспыхивали. Яркое зарево освещало дом Крота, в окнах отражалось красное пламя. Огонь был страшен…
Антон, обогнув угол забора, вскочил в ворота; туда, во двор, уже бежали люди из соседних домов, кричали и кого-то звали женщины. Витька побежал за Антоном — уж оттуда-то он все увидит! — и успел заметить, как по дороге бежит обратно Илья Прокопьевич.
Из ворот видно было, что баня вся осела, передняя стена ее. где была дверь, развалилась, и огонь вылизывает внутри боковые стены. По широкому, просторному двору мимо Витьки металось несколько женщин, суетившихся без толку; не зная, за что приняться, они кричали, что надо заливать, растаскивать… и еще что-то, чего Витька не разобрал. Шофер машинно-тракторной станции Дегтярев черноволосый широкоплечий парень, схватив багор хотел было столкнуть горящие верхние бревна задней стены в огород, чтобы развалить всю баню, но жар был силен. Он отскочил, опалив лицо, и крепко выругался.