ак бы с удивлением посмотрел на вспухшую, в волдырях ладонь. Фрося, соседка Поликарпа, которую звала Петровна, уходя за утятами, принесла крынку с простоквашей и кусками накладывала на шею и руки Антона.
— И ты возьми, руки намажь, — сказала она Витьке. — Кислое молоко жар вынимает.
Витька увидел, как Антон, осмотрев двор и полусгоревший амбар, перевел глаза на кучу всякого добра, сваленного около избы Поликарпа. Там были мокрые, грязные мешки с мукой, и валенки, и сапоги, и чайники, и ящики с лапшой и вермишелью, и куски ситца, обгоревшие с краев. Петровна уже ходила около вещей, убирая то, что было можно взять. Поликарп стоял посредине двора и ошалело смотрел на пожарище.
— Вот посмотрите, дядя Илья, — охрипшим голосом сказал Антон, показывая рукой на большую кучу спасенных из амбара вещей, и все во дворе слушали его. — Моему отцу приписали… его ославили вором… а оно… все тут налицо… — и заплакал.
Да, Антон был такой же мальчик, как и Витька, но Витька, увидев, как он плачет, понял, насколько слезы его дороже Витькиных мальчишеских слез.
— Ладно, ладно, — сказал Илья Прокопьевич, — все понятно, Антон. Д-да! Все понятно.
Во двор вбежали мать вместе с Федькой, увидели измазанного, в обгоревшей рубашке Витьку и кинулись к нему. Но Витька был цел и невредим. Мать нагнулась к Антону.
— Что же ты так обжегся, парень? — спросила она. — Как же ты не поберегся? Из-за чужого-то добра…
— Он все правильно сделал, — сказал Илья Прокопьевич. — Хотел добыть доказательства, что отец его не виновен… Это, конечно, дело суда — решать, но кое-что мы увидели сегодня и без суда.
КАКИЕ БЫВАЮТ ЛЮДИ!
После пожара у Крота в деревне только и было разговора, что о собранных им запасах. Еще никто не знал о результатах ревизии в лавке сельпо, но все догадывались что следствие, проведенное по делу о растрате экспедитором Ломовым товаров сельпо, навлекло подозрение на заведующего лавкой Поликарпа Кротикова. Теперь говорили уже так:
— В самом деле, у Ломовых никогда новенькой рубашки на мужике не было видно, Антошка в школу три года в одном костюмишке проходил, а Поликарп вон какой дородный, брюки галифе, сапожки новые…
— У заведующего лавкой в запасе пары три сапог имелось. А валенок — и не переносить!
— Да разве он для своего хозяйства берег? Он зимой в Томске по спекулятивным ценам все бы это спустил.
Витька сидел дома, руки его сильно болели; мать присыпала ожоги содой, но кое-где все-таки образовались раны.
— Это когда мы ящик тащили, бутылка разбилась, и что-то огненное полилось… Наверное, водка.
— Спирт загорелся, — сказал дядя Алексей. — Там был у него спирт, а не водка.
Пришла тетка Дарья, села на лавку и сказала, грозя Витьке пальцем:
— Слышал, герой? Тебя в поджигатели определили. Петровна всем говорит, что вы с Антошкой сидели на берегу, курили, она сама к вам подходила. Вы ее будто бы направили к дальним озеркам, а сами и подожгли. А потом испугались пожара и давай веши вытаскивать. …
— И что они за врали! — горестно воскликнул Витька. — И Поликарп этот и Петровна. Ведь чего нет, то они и выдумают…
— Ты не кипятись, — остановила его тетка Дарья. — Люди-то над ней же смеются. Все теперь на виду, все открыто! Никуда не спрячешь, что от продуктов, которые в сельпо присылали, у Поликарпа и мешочки, и ящички, и связочки… А люди-то брали по килограмму да в очереди выстаивали! Антон молодец — сообразил, как Поликарпа всему свету показать. «Тащите, — кричит, — вещи, спасайте!» У парня уж волосы тлеют, а он все таскает…
— А где его отец был во время пожара? — спросила мать.
— Николай, говорят, с утра в район уезжал, какую-то бумагу возил туда прокурору. Приехал на машине вечером, люди с пожара возвращаются. Увидели его, кричат: «Слезай, Николай, поди погляди на своего доброжелателя, он нынче погорелый». А Николай ничего не понял: какой такой доброжелатель? Слез с машины, пошел домой, а там его Антон встречает…
— Мамка, я пойду к Антону? — спросил Витька.
— Маленько погоди, сынок. Завтраком накормлю, и беги.
Скучно было сидеть дома! Позавчера вечером из Инги на колхозной машине заехал за отцом Сергей Иванович: их вызывали на бюро райкома. С ними отправился и дядя Алексей, «Около Усть-Светлой по берегу Оби начали бурить, — сказал он. — Интересно взглянуть, что тут у вас имеется». И Катька сегодня с утра убежала куда-то — Витьке даже поспорить не с кем!
Федя вошел с таинственным видом, сказал: «А я что зна-а-ю! Нашей Катьке медаль хотят дать за Наташку, и еще у нас будет команда пловцов… Матвей сказал».
— Пловцов? — воскликнул Виктор. — А кто же еще будет, кроме Катьки, плавать?
— А Таня.
— Таня! — свистнул Виктор. — Ее, как Наташку, вытаскивать придется.
— Не придется.
— Много ты знаешь!
— Я то зна-а-аю.
Виктор посмотрел на оживленную физиономию Феди, и почему-то ему не захотелось с ним спорить. Он спросил:
— Ну чего же ты знаешь?
— А я тоже буду в команде.
— Ты и?
— А что же? Я бегать буду на короткие дис… дис… как называется?…
— Дистанции! Так это не тебе, а мне надо бегать.
— И тебе надо, — миролюбиво сказал Федя, ласково глядя на брата. — Конечно, тебе надо и бегать и еще прыгать в высоту. Ты же всех перепрыгнешь.
Ну и дела! Виктор даже вскочил: требовалось выразить в движении вспыхнувшее желание быть чемпионом в беге сначала из всей Кедровки… А потом из всего района…
— И мы в вы будем в кружке при школе, — сказал Федя.
— «И мы и вы»! Какие это еще «мы»?
— А я же в школу поступлю. Ну, поступлю? Да? Вот я и буду в кружке.
— Молоко еще на губах не обсохло! — величественно сказал Витька.
Но Федя смотрел так душевно, что спора у братьев опять не получилось.
— Ты будешь легко… легкоатлет! — сказал Федя.
— Ну ладно! — снисходительно ответил Витька и потрепал брата по плечу. Все-таки очень уж хороший мальчуган был этот Федя. — Ну, когда так, поедем-ка мы с тобой за реку!
Братья дружно съездили на тот берег, и Феде пришлось грести и управляться с лодкой самому. Федя все делал очень толково, серьезно глядя перед собой. Интересно было смотреть, как маленькие его руки охватывали толстые весла, ключицы на загорелой дочерна шее выпирали, образуя ямки, маленькая его фигурка мерно отваливалась назад: Федя очень старался, и Витька хорошо его понимал.
Витька решил сегодня проведать жерлицы, поставленные на том берегу. Нехорошо, если без дяди Алексея они будут не просмотрены. И правда, они с Федей вовремя подоспели: огромный окунище попался и отправился под корягу, запутав леску во всяком речном хламе. Феде пришлось раздеться и слазить в воду, чтобы снять рыбу.
Лежа на песке, Витька смотрел, как братишка старательно вычерпывает консервной банкой воду из лодки. Управившись с лодкой, Федя прошел по песку, оставляя маленькие следы с отставленным в сторону большим пальцем, и стал рассматривать, нет ли чего нового на берегу. Первое, что привлекло его внимание, было несколько побуревших осиновых листьев, прибитых к песку недавним дождем.
— Ветер был сильный, — объяснил он Витьке. — Ветер оторвал листья, но это еще не осень.
Он отлепил один листок и вдруг увидел под ним круглое отверстие в песке. Листок служил ему крышей. Федя посмотрел на листок и увидел с нижней стороны его, прилегавшей к песку, постройку из песчинок и сидящего в ней паука.
— Вот здорово! — с восхищением сказал он, прилаживая листок обратно на место. — Смотри, Витя, это он себе сделал верхний этаж и в нем смотровую щель. А это его нора.
Когда Федя снова поднял листок, паука уже не было: он быстро убрался в свою нору, как в подвал.
Витька знал, как любит Федя рассматривать всяких птичек и разных букашек, наблюдать за их жизнью. Поймав какую-нибудь рыбешку, он всегда подолгу рассматривал ее плавники, чешую, цвет. Чтобы сделать приятное Феде, так заботливо перевозившего его на тот берег, Витька стал вместе с ним обследовать устройство паучьей норы. Он и сам так увлекся, что не заметил, как прибежали Володька и Миша.
— А я тебе что покажу! — закричал Володька. — Мне папка сделал. Вот, гляди!
С тех пор как после пожара Витька с Антошкой вернулись домой, оба они в глазах товарищей сделались героями, и товарищи старались развлекать их. То они приносили кедровых шишек, пекли их в золе и съедали, причмокивая от удовольствия, то рассказывали различные новости.
На этот раз Володька принес бумажный четырехугольник, на котором был нарисован солдат с часами в одной руке и подковой — в другой.
— Шел солдат с похода восемьсот двенадцатого года… — начал он.
И, постепенно развертывая хитро сложенный четырехугольник, Володька рассказал целую историю о том, как предприимчивый солдат «продал часы, купил колбасы», потом «продал подковку, купил водки сороковку» и, после того как он, «не пожелав быть царем, сделался пономарем», еще несколько раз менял профессию — побывал извозчиком и перевозчиком и наконец «катался, катался, да чертям в лапы и попался». Но бумажка снова затейливо сложилась четырехугольником, солдат счастливо из всего выпутался и снова зашагал по дороге.
— Папка говорит, что Крот вроде этого солдата, — сказал Володька. — Он на Крота сильно обижается. Зря, говорит, я ему доверился. Он, говорит, сам катался, катался, да чертям в лапы попался! И других еще за собой может потянуть. Вот, говорит, теперь выпутается из своих дел Поликарп или нет — вопрос!
Витька заинтересовался складнем, неуклюже действуя руками, даже сам немного поскладывал: очень смешной был нарисован солдат!
— На, бери складень до завтра, — Володька великодушно передал его товарищу, — а мы будем купаться.
Хотя Витьке купаться и хотелось, но, вспомнив, как плотно и красиво завязаны его руки и к ним приложена душистая, очень лечебная мазь, он не захотел портить свой вид пострадавшего на пожаре человека и не пошел с ними.