Дожди из этих туч бывали сильные, шумливые, но короткие.
По воде от сильных ветров шла рябь, и река казалась озябшей. Листья тальников под ветром вывертывались наизнанку, тонкие стволы деревьев сгибались, и Витька думал — вот-вот ветер сорвет и унесет всю шапку листьев целиком.
В густых этих тальниках все время слышался шелковый, спутанный шелест летней мягкой листвы совсем еще не тот звенящий шелест, которым деревья говорят об осени, об осени, об осени…
Нет, до осени было далеко, но почему вдруг так посреди лета Витька почувствовал в природе напоминание о том, что не всегда будет стоять жаркое солнечное лето?
А все потому, что дядя Алексей уехал!
Перед отъездом он все-таки взял с собой на Светлую Витьку с Федей, Антона, двух Митюшек и Мишу с Володькой. Они поднялись на лодке далеко вверх по реке, мимо Бархатовой, Минина, Сунгута, до настоящей, нетронутой тайги.
На высоком берегу Светлой в ту ночь, перед тем как повернуть обратно, ребята долго сидели у костра с дядей Алексеем. Огонь горел ярко, освещая лица и ближайшие ветви деревьев; стоило немного отойти от костра — и человека уже было трудно рассмотреть.
Переговорив обо всем интересном, что видели за день, Витька и Антошка наконец примолкли. Хорошо было сидеть так спокойно в темной густой тайге, чувствуя крепкую опору друг в друге..
— Хорошая вышла поездка! — сказал Антошка. — Я знал, что делают в тайге разные ученые люди — уголь ищут или болота осушают, — а вот так ездить по рекам мне больше всего нравится.
— И мне, — сказал Виктор.
Когда дядя Алексей скомандовал всем ложиться спать, Витька долго не мог заснуть. Выглядывая из-под плащ-палатки, которой они накрылись с Антошкой, слушая легкое посапывание спящих товарищей, он смотрел на широкую спину и темный силуэт дяди Алексея, сидящего в растворе палатки и освещенного догорающим пламенем костра. Потом он заснул.
Витька увидел во сне, что он дома, спит у себя на кровати, а мать стряпает у печки. Кто-то — собака или кот — подкрался незаметно, утащил что-то с лавки и ест, причмокивает.
Виктор проснулся и сел: все так же была видна в просвете палатки широкая спина дяди Алексея; костер давно уже погас, и весь лагерь освещался высоко стоявшей в небе луной. Услышав движение в палатке, дядя Алексей не обернулся и лишь сделал предостерегающий жест рукой.
Виктор, приподнявшись, выглянул из палатки: в отдалении, под большой елью на краю полянки, он увидел большого черного медведя. Медведь смешно сидел, немного отвалившись: он обхватил лапой котелок с остатками еды и другой лапой загребал из него кашу и почти человеческим движением подносил лапу ко рту. Обсосав лапу, он снова запускал ее в котелок, наклонив толстую башку, и снова обсасывал. Так он ел долго, когда до него донесся шорох в палатке или, может быть, дыхание человека.
Он повернул голову; посмотрел в сторону палатки, потом бросил котелок, плюхнулся на все четыре лапы и бесшумно исчез в лесу.
— Вот и угостили лесного хозяина! — засмеялся дядя Алексей.
— А как же вы сидели так, не боялись? — спросил проснувшийся Антон. — Это же смелость нужна.
— Как тебе сказать… Думаю, что нет.
— Дядя Алексей сколько воевал — он, конечно, смелый, — сказал Виктор.
— Нет, это не то! Когда вы, ребята, заснули, я сидел перед этой чудесной тайгой и думал, что вот мы, взрослые люди, научились неплохо управлять природой, ее стихийными силами, преобразуем ее. Но для этого человеку надо многое знать в ней, любить и понимать, чтобы своим творческим делом не нанести ущерба творчеству природы. Это нелегкая задача, ребята… Нам надо беречь свои леса, реки, птиц, зверей; нам, советским людям, особенно надо об этом помнить… И вот я внезапно, почти не услышав, увидел перед собой медведя. И то, что он так свободно расположился около нас, чем-то меня обрадовало, как будто доверием к человеку из самой глубины природы. Я просто и не успел испугаться… Замечательная вещь, друзья мои, наша природа! Каждая встреча наша с ней — весной ли, летом, осенью ли, зимой — радостное событие и для такого взрослого человека, как я, а для вас — и того больше. Может быть, вы иной раз и удивлялись, что я постоянно хожу повсюду, что мне все нравится у вас: и ваши кедровники, и поля, и река. Вы даже спрашивали меня, какие места лучше ваших я видал. Но что может быть лучше такой реки, как ваша Светлая, ваши кедровники, эта вот тайга! В них любишь всю свою страну. А ваши поля! В них совсем особенная, берущая за самое сердце красота человеческого труда. И в этом труде виден человек, смелый, упорный, боевой. Вот начинается у вас необыкновенная пора — уборка урожая, когда силы человека и природы соединяются в одном торжестве. Жаль, что я не могу остаться у вас на это время, но вы непременно посмотрите на все без меня…
— А что, дядя Алексей, — спросил Антон, — у вас самое-самое интересное, когда вы строите гидростанции?
— Самое интересное? — Дядя подумал немного. — Такие, друзья мои, великие дни бывают в нашей работе, что и не расскажешь! Для чего мы бетонной плотиной пeрегораживаем реки? Чтобы скопить огромные массы воды и чтобы в руках человека она послушно направлялась туда, где в ней нужда. И вот идет работа: тысячи человек в нейучаствуют, они год за годом возводят величайшую плотину. Трудно это? У-y! Сколько дней, в жару, под солнцем, и в морозы, на студеном ветру, проводят люди на своей стройке! Передвигаются машинами тысячи тонн земли: там, где была гора, стало ровное место; где были крутые овраги — поднялись горы земли. Все разворочено! И вот начинается новое устройство на огромном пространстве, уже наметился среди непонятного хаоса какой-то порядок, потом все начинает складываться, устраиваться. … По сравнению с той великой переделкой земли, которая идет на строительстве, человек кажется маленьким. А на самом деле он могуч, он — творец, этого… Я видел в безводной степи, как люди стояли, ждали воду. Для нее заранее приготовили русло, но оно было еще сухое. Солнце пекло, а люди стояли, ждали: им объявили, что вода уже пошла. И вот скачет верхом человек и машет рукой. Подскакал, крикнул: «Вода идет!» И все устремили взгляд навстречу воде… И увидели, как, медленно накопляясь и переливаясь вперед, приостанавливаясь и снова вырываясь, приближается вода, которой раньше здесь совсем не было и с которой шли к людям здоровье, богатство, жизнь. Увидеть, как люди кидаются на колени и омывают руки и лицо этой мутной еще, усталой от дороги водой, смеются и плачут, — это и есть самое большое, что может человек унести с собой на всю жизнь как лучшее, дорогое! Тогда вдруг понимаешь, какое святое дело — труд человека!..
Как удивительно говорил с ними в ту ночь дядя Алексей!
А потом все поехали в Устъ-Светлую провожать на пароход дядю Алексея и тетю Лизу; и тут Витька в первый раз в жизни увидел Обь.
Витька ждал, что он увидит большую, широкую реку. Что особенного — их Светлая в половодье тоже широко разливалась. Но, когда они с Антоном, сопровождая дядю Алексея, подошли к берегу великой сибирской реки и дядя Алексей сказал; «Здравствуй, Обь!» — Витьку охватило очарование от всей слитной могучей массы воды, неудержимо идущей куда-то далеко вниз, к океану. Вода эта прошла уже огромный путь, и идти ей предстояло еще тысячу километров или больше, принимая в себя бесчисленные притоки, и небольшую Светлую среди них. Чем дальше, тем берега этой сейчас залитой солнцем реки будут все больше расходиться — Витька слышал: Обь в устье так широка, что с одного ее берега не видно другого. Какая же огромная сила воды придет к океану!
Сегодня ожидали пассажирский пароход сверху. Витька уже различал за далекой зеленой полосой острова тонкую струйку дыма, словно легкий серый мазок на голубом небе. Заговорившись с Антоном, он и не заметил, как из-за поворота показался пароход и постепенно стал виден с левого борта во всю свою длину, белый и нарядный. Он шел очень легко, быстро приближаясь, и все яснее обозначался большой полукруг у него над колесами с надписью крупными буквами: «Александр Невский». Пароход начал поворачивать к пристани, все укорачиваясь в длину. И теперь шел прямо на Витьку — узкий, высокий, разбрасывая в стороны от носа буруны воды. Витьке было видно одновременное движение колес с обоих его бортов. Блестели на солнце огромные окна салона верхней палубы; там, около окон, стояли люди и смотрели на берег.
Пароход продолжал поворачиваться и подходил к пристани, вырастая в длину. Теперь он был виден с правого своего борта. Только дым, идущий из трубы, тянулся по ветру все в том же направлении, и казалось, что он остается на том же месте, пока пароход поворачивается.
Потом бросили трап, с парохода пошел народ. С верхней палубы кто-то из стоящих там людей крикнул:
— Алексей Васильевич, вы с нами?
— С вами, конечно! — весело отозвался дядя Алексей, махая фуражкой.
И Витька вдруг так остро и ясно почувствовал, что вот дядя был целый месяц с ними, а теперь уезжает и потом будет работать с теми людьми, которые на такой большой реке и с такого большого парохода узнали его и окликнули.
Дядя Алексей был свой человек здесь. Вот он с тетей, Лизой сейчас поднимется по трапу и надолго уйдет из Витькиной жизни…
— Ну, до свиданья, Витя, сказал дядя, прощаясь с ним, — теперь мы будем работать недалеко от вас, видеться будем часто.
И Витька как будто заглянул в какую-то новую для него жизнь, очень широкую, но оттуда было недалеко и до Витьки, и до Антона, и до Феди, и до обоих Митюшек.
И, жалея расстаться, но уже надеясь, что это ненадолго, Витька обнял дядю Алексея.
С высокого берега, где стояли Витька с Антоном и Федя с Митюшкой, им хорошо было видно верхнюю палу, ту, где стояли дядя Алексей с тетей Лизой. Витька долго смотрел на них, пока пароход не стал медленно отваливать, увозя их, как казалось Витьке, не очень далеко: ведь сказал же дядя Алексей, что теперь они будут работать на Оби!
А пароход повернул и теперь легко шел по стремительной воде в синеющую просторами даль.