— А, да будет тебе! — строго остановил ее отец. — Пора забыть горе.
— Разве его забудешь, когда напоминают! — сказала тетя Лиза.
И Витька сразу ее понял.
— То, что наш народ испытал, нам забывать нельзя, — сказал дядя.
И они с отцом заговорили, сколько же надо было солдатского труда, чтобы разбить ненавистную всему живому силу фашизма.
— А помнишь, брат, как мы с тобой через Вислу переправлялись? — спросил отец.
— На пароме-то? Как не помнить! — ответил дядя Алексей, и Витька увидел; что спокойные глаза его ожили, сверкнули: — Как-кая ночь была!..
Вот оно! Начинался долгожданный разговор, которого так ждал Витька… И сразу перед ним возникла картина: темная ночь над широкой рекой Вислой, другой берег не видать, лишь где-то далеко в стороне полыхают пожары. Наши отчалили от песчаной полосы, кусты ивняка отошли назад; на пароме, орудия, машины, повозки, бойцы… И отец с дядей…
— А какой был паром? — с волнением спросил Витька.
Дядя обернулся к нему:
— Паром этот из железных понтонов составляется. Понтоны, Витя, вроде как лодки большие.
…И в темной этой ночи не видно, а только слышно, как с воем проносится вдоль реки вражеский самолет — ищет переправу и сбрасывает бомбы одну за другой; бомбы рвутся внизу часто-часто, и, когда попадет на мелкое место, вздымаются и отсвечивают в огне взрывов водяные столбы. Угодит такая в паром — и пропал! А наши все равно переправляются. Вот и он, Витька, стоял бы на том понтоне, сжимал бы автомат в руках и зорко всматривался вперед.
— ….хорошо, что успел на том берегу окопчик вырыть, — продолжал отец. — Хоть согнувшись в три погибели, да укрывался. Слышу — тр-р-ах!. - совсем рядом разорвалась, осколки так и брызнули, точно ветер надо мной просвистел… Спасла мать-земля, спасибо ей. А потом пошли наступать — и пошли, и пошли!
— Мину сразу отличишь по взрыву, — заметил дядя. А Витька-то думал, что все снаряды одинаково рвутся; нет, — оказывается, мина рвется так, будто большое — сухое дерево разом переломят. Это он ребятам непременно расскажет.
Полураскрыв рот, он жадно слушал, иногда быстро взглядывая на мать. Глаза ее как будто следили за тем, что появлялось перед нею: вот они налились слезами, вот в них мелькнула тревога, страх… И Витька понял, что мать, как и он, видит то, о чем вспоминают сейчас отец и дядя. Федюшка — тот сидит безмятежно, вытаращив глаза…
Витька не, раз спрашивал у отца, как они воевали и побороли фашистов. Но в обычное время от отца не добьешься, чтобы он рассказал что-нибудь о войне. «Страшно было, папка?» — спросит Витька. «Во время боя, сынок, всегда страшно». — «А самым смелым как?» — «Тоже так. Им тоже страшно. Только которые опасности еще не понимают, тем вроде кажется, что не страшно…» Нет, видно, бойся не бойся, а если человек знает, за что он в бой идет, то он и страх в себе переборет!
— Я помню, Алеша, когда мы выехали из Познани, заезжали в госпиталь и поотстали немного от своей колонны. Идет поляк, я его и спрашиваю, чтобы проверить себя: «Как ехать на Берлин?» А он показывает перед собой: «Берлин — просто!» По-ихнему «просто» — это значит «прямо». А по-русски выходит, будто до Берлина дойти уже просто. Какое там «просто» — сколько в последних боях полегло товарищей! Знаешь, Алеша, и наши деревенские там были. Да вот мы с тобой сегодня, не доезжая Маркелова, встретили человека, останавливались. Я еще спросил его: «Неужели в район пешком идешь?» А он ответил, что на попутной подъедет.
-‘ Как же, помню, — ответил дядя Алексей. — Невысокий такой, сумрачный.
— Так вот, этот Николай Ломов при взятии Познани первый — и под каким обстрелом, ведь голову поднять нельзя было! — вылез на кирпичную стену цитадели и укрепил там красный флаг. Как мы все тогда бросились вперед…
Ага! Вот он, отцовский-то орден Славы!
— А сейчас-то Ломов… — начала мать.
— А что сейчас? — спросил дядя Алексей.
— Ладно, Алеша, об этом потом поговорим, — сказал отец. — Расскажи теперь о себе.
И дядя стал рассказывать, на каких стройках он работал после демобилизации. Интереснее всего оказалось, что на Украине он восстанавливал электростанцию, которую ему же самому пришлось взрывать при подходе немцев.
— А как вы взрывали, дядя Алексей? — перебил Витька. Ему ясно представилось: в ночной темноте советский офицер под огнем врага бесстрашно ползет взрывать плотину…
Но оказалось все совсем не так.
— Взрывать было не так трудно и не так опасно. Заложили в нескольких местах заряды взрывчатки с электрическими запалами, заранее протянули провода на нужное расстояние, оставалось только крутнуть ручку подрывной машинки… Вот это и было самое трудное.
— Что? Сами могли взорваться? — Витька с волнением подвинулся ближе: он же знает, как разведчики вызывают «огонь на себя»; сколько раз он читал, что на войне так постоянно делается.
Прямо перед дядей Алексеем красовался теперь Витькин облупленный нос, блестящие глаза Кати и — над столом — подпертые ладонями щеки Федюшки. И, может быть, оттого, что дяде — Витька это безошибочно чувствовал — были милы три пары уставившихся на него глаз, он сказал серьезно, с сердечным дружелюбием:
— Нет, товарищи мои; совсем не то. Взрывать-то приходилось свое кровное, дело рук своих. И не только моих лично, а рук нашего народа. Понимаете, в чем трудность),
— Понимаю, дядя Алексей, — сказали вместе Витька и Катя.
— А потом ее совсем восстановили? — торопясь узнать, спросил Витька.
— Лучше прежнего сделали.
Витька смотрел во все глаза: что-то еще додумывалось, доходило в его голове, чтобы совсем стало понятно.
— А вы, дядя Алексей, все сами строите, на электростанциях?
— Нет, брат Виктор, я инженер-строитель, делаю — свою работу. Другие работы делают другие инженеры, каждый по своей специальности.
— Но вы, дядя Алексей, наверное, делаете самую главную работу?
— На своем месте каждая работа главная, — ответил дядя, усмехнувшись Витьке: наверное, догадался, что ему хочется видеть дядю «самым главным».
Витька хотел бы и еще расспросить, но разговором завладел отец — стал рассказывать о разных неполадках в их колхозе.
Такой поворот беседы не понравился Витьке: ни к чему отец ввернул про колхозные неполадки. Что значат их деревенские дела рядом с замечательными гидростанциями, которые строит дядя Алексей! Витька задумался и не заметил, как разговор взрослых пошел куда-то мимо него. Неожиданно он услышал голос отца:
-. …Тебе, Алеша, крепко отдохнуть надо.
— А вот недельки, три поживу у тебя, да и потом далеко не уеду: большие дела будем развертывать на Оби. После вас я еще проеду по Оби посмотреть место будущей работы.
— Да уж лучше нигде не отдохнешь, чем у нас! Здесь ты дома!
— Я это знаю, брат, — ответил дядя. — Глядишь, еще и порыбачим с тобой. Я по-прежнему любитель. Только как это у нас с тобой выйдет? Приехал-то я в самое горячее для вас время…
Витька пододвинулся поближе. «А дядя Алексей и правда усталый. Вот и в Москве люди устают».
— Ну, раз уж вы приехали, — сказал он, — конечно, порыбачите вместе. Правда, папа?
— Витька, не встревай в разговоры взрослых, — строго сказал отец. — Сколько раз я тебе это говорил! Подай-ка мне лучше спички и табак… Время, Алеша, горячее, работаю я сейчас учетчиком-заправщиком первой тракторной бригады, но, думаю, кое-когда освобожу себе вечерок. Вот когда начнем уборку, не прогневайся: тогда я не вижу дня… А тебе задание, Виктор: сбегай к дяде Мише, узнай, не привезли ли ему лодку. У меня-то обласок слишком уж верткий.
Маленький Федюшка «по малолетству» давно уже дремал, положив голову на стол. Мать встала, отнесла в кроватку Андрейку, потом подняла на руки Федю и, смеясь, сказала:
— Что милее отца-матери? Сон.
УТРО ВИТЬКИ
Витька открыл дверь из сеней и остановился на ступеньках, щурясь от яркого утреннего солнца. Под крыльцом стукнула ножками и шарахнулась недавно остриженная матерью овца. Она выставила глупую голову между ступеньками, и Витька толкнул ее босой ногой. Он поглядел вниз и увидел, что ноги у него очень темные, но не от грязи, а оттого, что они загорели и потрескались от частого пребывания в воде и высыхания на воздухе. Этими ногами Витька дохаживался до того, что кожу их было больно тронуть. Когда он засыпал, мать брала густую сметану и намазывала их. Как-то весной Виктор в компании товарищей долго бродил с сеткой на холодных заливных озерах, и, когда дома мать на ночь стала мазать ему ноги сметаной, он вскочил и заорал на всю избу — так щипало.
Дядя Алексеи вчера в бане засмеялся, увидев Витькины ноги, но потом посмотрел на Федю и покачал головой: тут налицо была уже форменная грязь. Когда они с дядей залезли на полок и стали париться березовыми вениками, дядя Алексей сказал племянникам:
— Мылом мойтесь, мылом! Да ноги-то крепче потрите!
Вышли вчера из бани чистые, розовые, ноги все-таки маленько посветлели, но разве их доведешь сразу до чистого! Вот осенью Витька с Федей будут ходить в школу в башмаках и калошах, которые отец им купил, тогда с них можно спрашивать чистоту.
Дядя Алексей еще спал, а Витьке хотелось, чтобы дядя скорее встал и Витька будет ему все показывать. Потом на рыбалку вместе пойдут: отец ему рассказывал, как они с братом рыбачили в детстве.
Только вот он еще не успел повидать Антона и не знает, что же у них случилось… Вчера утром, еще до приезда гостей, к матери зашла соседка — тетка Матрена; уселась, как всегда, на лавку, пощелкала принесенные в горсти тыквенные жареные семечки, потом еще поглядела круглыми своими глазами, из какой муки мать стряпает, и тогда выпалила:
— Николая Ломова под суд отдали!;
— Да что ты! — воскликнула мать. — За что же?.
— Сколько веревочке ни виться, конец будет, — многозначительно сказала тетка Матрена. — Набрал, натащил всего-всего! Года три уж, поди, возит товар в сельпо!
— Да что же это за беда! — ахнула мать. — Просто не верится: все его уважали, доверяли ему.