ывала всяких страхов и решила ехать к ним, но вечером, когда после чая все сидели в комнате, а Варя мыла на кухне посуду, в дверь коротко позвонили. Варя открыла. С растерзанным лицом перед ней стоял Димка.
— Что случилось? Почему вы пропали? Что с тобой?
— Там что, полный сбор? — вместо ответа спросил Димка. — Не хочу я туда. Пойдем в кухню.
Он тяжко, как старик, опустился на стул, оперся локтями о столешницу и несколько секунд молчал, глядя на свои стиснутые руки, потом поднял взгляд на мать:
— Они не поймут. И не захотят понять. А ты поймешь… Понимаешь, я ушел из дома…
— Как это? Что значит — ушел?
— Совсем. Я оставил Лену.
Варя отшатнулась, в ужасе глядя на сына.
— Ну что ты так смотришь на меня? Я больше не могу. Понимаешь? Не могу! Вот и ушел.
— Да почему?
— Я больше не люблю её. И не хочу притворяться.
— Вот так, вдруг? То любовь без памяти, то вдруг «не люблю»?..
— Не вдруг. Началось давно. Может, с год или даже больше. Мне как-то всё начало казаться преувеличенным, напускным, что ли, — и нежность, и заботы, и всякие слова… Ты не думай, я с этим боролся, убеждал, уговаривал себя, думал, что пройдет. А оно не прошло, становилось хуже… Это гасло, как свет в кино. По инерции, по привычке я ещё говорил и делал всё, как прежде, а здесь, — Димка стукнул себя в грудь, — стало пусто! Любовь умерла…
— А Лена?
— Что Лена! Ленка — молодец… Я рассказал ей всё. Мы проговорили, проплакали целую ночь. И она поняла. Она по-прежнему любит меня и не хочет мешать моему счастью.
— Какое же счастье, если ты сам его уничтожил?!
— Я полюбил другую женщину.
— Опять? — ужаснулась Варя. — Какую женщину?
— Милу. С которой мы ездили в Крым.
— Это та самая — лучшая подруга Лены? И она, конечно, полюбила тебя?
— Да.
— И ты не понимаешь, как всё это мерзко?
Димка искоса посмотрел на неё и снова уставился в стол.
— Не надо так, мамочка. Все слова, какие нужно, я уже сам себе сказал. И не один раз. Слова не помогают. И не помогут.
— Опомнись, Дима! Я не знаю, что на тебя нашло — блажь, слабость, затмение… Это пройдет, забудется. Нужно собрать, найти в себе силы, чтобы преодолеть эту слабость. Ведь ты не мальчик уже, Дима, ты — мужчина! Так и веди себя как мужчина!
— Что ж мне теперь — вести двойную жизнь? Врать, выкручиваться, притворяться?.. Это — подло!
— А с Леной так — не подло?
— И с Леной подло, — Димка поднял на мать глаза, по щекам его текли слезы. — Все подло! Только я ничего не могу с собой поделать. Это сильнее меня… Понимаешь?
— Нет! — сказала Варя. — И не хочу понимать. Человек сильнее всего… если он человек.
Варя оперлась о столешницу и закрыла лицо руками. Димка подумал, что она плачет, и осторожно тронул её руку.
— Не надо, мамочка!
Варя опустила руки. На лице её проступили красные пятна, но глаза были сухими.
— Ты решил бесповоротно?
— Да. Две недели я живу у Милы… Только случилось это раньше… давно.
Варя несколько секунд вглядывалась в его лицо, словно отыскивая то, что видела всегда и не находила теперь.
— У меня три сына, — каким-то сухим, отчужденным голосом сказала она. — Сережа вырос настоящим человеком, но он далеко. Борис… близко, но сделался чужим. Остался ты. Других я любила и люблю не меньше, но ты был ближе всех. Все последние силы души своей я вложила в тебя. Ты рос ласковым и добрым. И честным! Ты стал моей последней опорой и надеждой. Ты этого не понимал и понимать не мог, но ты помогал мне жить. Ты делал глупости. Кто их не делает? В восемнадцать лет женился… Это было легкомысленной глупостью, но я поверила в твоё чувство и защищала тебя. А ты бросил жену и ребенка…
— Соня вышла замуж! — поспешно сказал Димка.
— Мужа можно заменить. А кто заменит ребенку отца? Ведь ты после развода ни разу не видел Игоря. Тебе оказалась безразлична не только судьба Сони, но и судьба твоего сына! Да, ты аккуратно платишь алименты. Но что будет думать о тебе твой сын, когда вырастет и поймет, что любовь к нему ты разменял на наличные?.. Значит, у тебя не было и нет никакого чувства… Нет, молчи и слушай! Я всегда защищала тебя. Теперь я должна сказать тебе всё. Ты влюбил в себя чистую, доверчивую девочку. Она без памяти полюбила тебя, а мы все полюбили её. Она отдала тебе всё, что имела, — любовь и судьбу. А ты растоптал их.
— Мамочка, ну не надо так высокопарно! Мне жалко Ленку, конечно, ей тяжело… Но в конце концов от этого не умирают.
— Ну, поставь себе в заслугу, что ты не убил. Ты не зарезал, не задушил… Но ты всё равно убийца! Дважды. Ты убил счастье Лены и мою веру в тебя.
— Мама, как ты можешь?!
— У меня был сын… Ну, пусть легкомысленный, недоучившийся, неустроенный… Но ты не делал подлостей! Я считала тебя честным, порядочным человеком…
— Теперь не считаешь?
— Нет, если ты мог сделать такое… Ты думал, я, как всегда, пойму, примирюсь и прощу? Буду защищать перед другими? Я заслонила бы тебя своим телом от пули, от бомбы, но подлости твоей я покрывать не стану…
Варя вскочила и, дернув Димку за руку, заставила его встать:
— Иди! И скажи всем. Посмотри им в глаза…
Она распахнула дверь и вытолкнула Димку почти на середину комнаты. Все изумленно уставились на них.
— В чём дело? — спросил Шевелев. — Что случилось?
— Пусть сам рассказывает, — сказала Варя и изнеможенно прислонилась к косяку.
От них Димка пощады не ждал. С него сразу слетели смирение и растерзанность. Он засунул большие пальцы в карманы джинсов и с вызовом оглядел сидящих за столом отца, тетю Зину и Устюгова.
— Для кворума не хватает братца с супругой… Ничего, вы справитесь сами, — сказал он. — Я пришел, чтобы рассказать банальную историю: он любил её, потом разлюбил и полюбил другую… Конкретно: я оставил Лену и ушел к другой женщине. Подробности опускаю как несущественные. Мама жаждет всеобщего суда надо мной. Вот он я, судите. Приговор мне известен заранее… — криво усмехнувшись, Димка сел на стул верхом и ухватился за спинку.
— Ты что, пьяный? — спросил Шевелев. — Что это за дурацкий балаган?
— Я трезвый. Повторяю: я оставил Лену.
— Ты развелся с Леной? — ужаснулась тетя Зина.
— Ещё нет. Но разведусь. Я разлюбил её и полюбил другую женщину.
— Опять? Это уже растленность какая-то!
— Да, да, тетя Зина! Вы забыли сообщить, что это безнравственно и аморально!..
— Да, безнравственно и аморально! А ты не только не стыдишься своего позора, а ещё бравируешь?
— Я не бравирую. Я только говорю правду. Вы у нас самая большая специалистка по морали. Так вот, по-вашему, соединиться с любимой женщиной — безнравственно и аморально. А остаться с нелюбимой женщиной, спать с ней, делать вид, что ничего не случилось, — это морально? Всё время притворяться, врать ежедневно, ежечасно — это нравственно? Достойно похвалы и восхищения? Да это в сто раз хуже! И что в результате: три несчастных человека, которые неизвестно зачем мучают друг друга…
— А так всего один, — сказал Шевелев. — Удобная арифметика.
— Да! Всего один. Это лучше, чем трое несчастных.
— Бедная птаха! — негромко сказал Устюгов.
— Тебе двадцать восемь лет, ты не мальчик, а мужчина! — воскликнула тетя Зина. — Должны же быть у тебя какие-то принципы, устои!
— У меня один принцип — правда. Не надо врать. Вот и всё.
— Ну да, — сказал Шевелев, — сначала ты поднес свою правду Соне. Теперь Лене. Завтра поднесешь этой новой?.. — Димка молчал. — А если она тебе поднесет такую же правду?
Димка еле заметно повел плечами:
— Значит, мне будет плохо…
— Тебе ещё будет… Но Лене уже сейчас плохо, — негодовала тетя Зина. — Ты о ней подумал? Ты женился — значит, взял на себя ответственность за её судьбу. А ты её искалечил, изуродовал… Он, видите ли, за правду! Правда бывает благородной, но она бывает и подлой!.. Матвей Григорьевич! Что же вы молчите? Вы же умный человек, объясните ему!
— Ум тут не поможет, — сказал Устюгов, — им управляют гениталии, а не разум.
Варя, стараясь не привлечь к себе внимания, ушла в кухню. Шевелев проводил её встревоженным взглядом.
— А почему, собственно, такой хипеж вокруг моих личных дел? — спросил Димка. — Я что, первый или последний? Мало у нас разводятся? Или другим можно, а мне нельзя?
— Мы не можем отвечать за других, — сказала Зина. — А ты член нашей семьи!
— И семья будет решать, кого мне любить?
— Люби кого хочешь. Но люби! А что это за любовь — сегодня одна, завтра другая, послезавтра третья… Ты женился, значит, взял на себя моральную ответственность. Ты же глава семьи, мужчина!
— Он просто бабник, а не мужчина. Это совсем не одно и то же, — сказал Шевелев и поспешно прошел в кухню.
Варя сидела, откинувшись на спинку стула, лицо её было бледно.
— Что с тобой? Снова худо?
— Ничего, сейчас пройдет, — с трудом ответила Варя, попыталась подняться и не смогла.
Шевелев, как ребенка, взял её на руки и понес в комнату. Господи! Как же она исхудала, если так легко её нести! И как давно уже он не носил её на руках… Но эти мысли тут же погасил страх за неё.
Зина и Устюгов вскочили.
— Матвей, — сказал Шевелев, — у соседей этажом ниже телефон. Вызови «Скорую». Попроси стэбовскую бригаду. Варя у них на учёте…
Устюгов выбежал. Зина достала подушку. Шевелев осторожно опустил Варю на тахту. Выпрямившись, он увидел Димку. Прижимаясь к стене, тот испуганно смотрел на мать.
— Уйди с глаз долой, обормот, — сквозь зубы сказал Шевелев.
Не сводя с матери глаз, Димка попятился к двери.
— Может, нитроглицерин? — спросила Зина.
— Не надо, я уже приняла, отлежусь, всё пройдет, — сказала Варя и закрыла глаза.
Устюгов вернулся.
— Машина выезжает, — сказал он, остановившись в прихожей. — Как Варя? — Шевелев пожал плечами. — Я посижу на кухне — может, надо будет в аптеку или еще что-нибудь…
Бригада приехала. Двое молодых, необычайно долговязых ребят внесли большой ящик и ящик поменьше. По сравнению с фельдшерами-акселератами пожилой врач казался маленьким и невзрачным. Он проверил пульс, прослушал сердце, измерил давление.