После смерти мужа Тамара Федоровна мало появлялась на публике. К тому же началась травля наших крупных кинематографистов – Сергея Бондарчука, Сергея Герасимова, Льва Кулиджанова, Владимира Наумова, Станислава Ростоцкого… Через десять лет, в 1995 году, к 90-летию Сергея Аполлинариевича, она выпустила книгу воспоминаний «Послесловие». А сама ушла в 1997-м. Все годы после смерти Герасимова я с ней перезванивалась, встречалась.
Их приемный сын Артур Макаров стал киносценаристом. Работал над приключенческими фильмами (сценарий к «Новым приключениям неуловимых» создал вместе с Эдмондом Кеосаяном) и детективами. И сам, как в детективе, погиб при загадочных обстоятельствах на шестьдесят четвертом году жизни. Его обнаружили в собственной квартире связанным, с кинжалом в груди, а виновников смерти так и не нашли.
Печально, когда из жизни один за другим уходят близкие тебе люди…
27 октября 1944 года. Москва
…Нам, как и следовало ожидать, конечно, не устроили завтраков, но могу порадовать: в профкоме с сегодняшнего дня получаю без карточек жареный картофель из подсобного хозяйства и щи без карточек, и приличные, так что хорошо, а вчера вот было дело! Постараюсь коротко. Был просмотр фильма… и так называемый творческий вечер, ну, Лев Владимирович Кулешов выступил, а затем и сам режиссер картины – лауреат Сталинской премии, орденоносец и т. д. Вышел на трибуну и начал на низких нотах приблизительно так: «Я не умею говорить!.. Я не Козинцев, не Трауберг, не Пудовкин, не Герасимов! Я ничего не говорю… что меня не пригласили преподавать на курс ВГИКа! Моя картина – это да!!!» и т. д.
Вдруг заставил нас встать при имени Кулешова, а затем и ради самого себя и т. д. То есть человек был вдребезги пьян! Творил невероятные вещи, а зал был переполнен! Нас бросало то в жар, то в холод. Кулешов вышел и стал выкручиваться, но он-то дипломат, очень тактично это сделал, кое-как выпроводили лауреата и дотянули вечер. Подобные «вечера» могут быть только в кинематографии…
2 ноября 1944 года. Москва
…Сейчас шесть часов вечера, я в читальном зале института. Скоро начнется просмотр «Бемби»…
Пришла телеграмма из Новосибирска:
«Четырнадцатого восемьдесят седьмым вагоне девять выехал Вася Федоров посылкой встреть».
К маме часто приходили начинающие литераторы. Многие из них приезжали в Москву.
Особенно запомнился мне вихрастый парень с завода имени Чкалова – будущий большой поэт Василий Федоров. Это ему принадлежат строки:
Мы спорили о смысле красоты,
И он сказал с наивностью младенца:
Я за искусство левое. А ты?
За левое… Но не левее сердца.
Как мало мы ценим друг друга! Долгие годы, живя рядом, ни разу толком не удосуживалась поговорить с ним. А теперь уже его нет.
21 ноября 1944 года. Москва
…Только что приехали с Олесей и Женей от Сергея Аполлинариевича. Он болен, а мы вчера ему позвонили, и он позвал нас и сам смонтирует нам сцены из «Казаков» Толстого. Я Устиньку буду делать. В четверг еще поедем. У него, бедняги, ни минуты нет отдыха, после нас приехали с передвижкой и прямо перед постелью стали показывать несмонтированные части хроники. Ужас!..
23 ноября 1944 года. Москва
…Поехали вечером к Сергею Аполлинариевичу, а у него уже вселились операторы и свои хроники «пущали», так нам и не удалось поговорить с ним. Велел завтра звонить. А завтра еще мастерство с Аграновичем. Мамочка, почему же меня никак никто развратить не может? Уж все стараются – и Вы с прической, а уж здесь! Мне для роли нужно быть такой, а я не могу – тошнит! И ведь я боюсь, что не сыграю из-за этого. Мне и Агранович говорил, что нарочно будут роли такие давать, а потом подумал и говорит: нет, это глупости, так лучше, можно и в жизни дурой быть, да не сыграть. А можно в жизни не быть трепачкой (так у нас говорят), а на сцене сыграть. Ой, и опять же это я не так написала, а почему так противно говорить об этом?..
Я хорошо материально живу. Вы не беспокойтесь. Скорей бы война кончилась…
9 декабря 1944 года. Москва
…Эти несколько дней не топили в институте и занятия шли спустя рукава, смотрели фильмы, а вот с понедельника затопят институт и приедет Сергей Аполлинариевич (он выздоровел). На улице зима, зима, а я в валенках, в лыжных брюках, в шубке и шали! Хо-хо! Тепло.
Была в Ленинской библиотеке, прочла «Федру» Расина и «Фиесту» Хемингуэя…
18 декабря 1944 года. Москва
…Ну, сегодня был Сергей Аполлинариевич и Тамара Федоровна и еще гости у нас на мастерстве. Сидели с нашим отрывком… Я открыла, что я совершеннейшая дура и глупею с каждым днем. Дело в том, что у меня мысли не по существу работают. Как-то я вместо того, чтобы логически рассуждать и правильно ответить на вопрос, думаю, и вернее, не думаю, а как-то так вегетативной нервной системой ощущаю, как это будет выглядеть, если я так скажу, и в результате… сказать ничего не могу. Это меня пугает. Потом, у меня совсем нет памяти, страшно рассеяна. Дать характеристики образа я не могу, вернее, не могу рассказать что-то о нем, выразить это словами, и, конечно, пойдет исполнение не по той линии. Мне уж и Сергей Аполлинариевич об этом говорил. Прямо ужас! Трудно все-таки очень работать, а особенно по Толстому (это я о «Казаках»)…
А все-таки Сергей Аполлинариевич такую говорит правду. Он так много наговорит за урок, что просто не запомнишь всего (тем более с моей дурацкой головой).
Фильмов видела за это время очень много, были и хорошие и плохие, но особенно говорить не о чем. Поражают техникой и игрой (правда, это обманчиво, часто игра заурядная, но кажется очень хорошей)…
22 декабря 1944 года. Москва
…Только что кончилось мастерство, вернее, беседа с Сергеем Аполлинариевичем. Говорили о Толстом, о работе. Он считает, что если соединить толстовскую прозу, суриковские картины и музыку Чайковского, то это смотрели бы и слушали с одинаковым интересом и старик, и маленький, и дворник, и профессор. Он прав, ведь если человек пишет или играет, а это нравится только интеллигенции, а крестьянин ничего не поймет, если даже это великохудожественное произведение, то не к этому должны мы стремиться. Перешагнув, конечно, через это, так как дай бог, чтобы все, что пишется, действовало хотя бы на кого-нибудь. И вот программой должен быть Л. Толстой, много «толстовского» есть и у Лермонтова в прозе. И у Чехова (в большей степени). Ведь Толстой принимал из современников почти только Чехова и даже говорил, что «о ком сейчас писать критикам, разве только обо мне да о Чехове»!..
Год новый, год победный
31 декабря 1944 года. Москва
…Через полчаса Новый год! Что-то готовит нам 1945 год?!
Я сижу в нашей комнате, убранной, чистой, теплой, светлой, в углу стоит елка. Пишу на столе, по-праздничному накрытом. Встречает все общежитие по комнатам. Значит, нас четверо. А елка! Вот потеха. Сегодня ночью на Лосиновскую улицу выползли с топором за плечами три тени и направились в лесок. Там, при очень напряженной и таинственной обстановке, елка была приобретена. Сейчас зашел Женя (Олесин муж) и сказал, что через десять минут!!!
5 января 1945 года. Москва
…За эту неделю ничего интересного не произошло. Читала «Эмилию Галотти» Лессинга, «Алые паруса» Грина, кое-что Куприна, Чехова и сейчас читаю «Человек, который смеется» Гюго. Все нормально, идут занятия, а с двадцать седьмого уже… сессия!
Вчера получила в магазине четыре килограмма картошки и даже копченого мяса, правда, триста граммов, но я делаю очень вкусный тушеный картофель с лавровым листом. И я имею каждый день обед УДП (усиленное дополнительное питание) и завтра получу лапшу и жиры. Вот!..
Иногда у меня бывают такие минуты, что думаю – не зря ли пошла во ВГИК, а не куда-нибудь в театральную студию, а потом сама же себе и говорю, что и мысли такой не должно быть. Ведь и в любом театре пройти и занять должное место очень трудно, а еще к тому же все театральные студии и институты настолько сейчас измельчали в творческом отношении (сейчас поднялся дикий вой и визг – дали свет, а то сидели с лампой), то есть идут все по протоптанной когда-то уже дорожке Станиславским и боятся, что ли, другого, да если бы и Станиславского систему применяли где нужно, а то считают, что системой актера можно сделать. Нет. Всему и всегда нужны три условия материализма: обстоятельства, время и место… из слов Коклена: «Каждый актер должен быть сам своим учителем». Это, конечно, не исключает того, что кто-то руководить им должен, и вот я считаю, что идейного руководителя лучше Сергея Аполлинариевича не найти нигде в театре, да и не надо. Я сегодня распечатывала Ваши письма, а Олеся увидела эту бумажку и говорит, что у Жени такая же, а Женя, как всегда, сделал умное лицо (мы ехали втроем на репетицию, мы, впрочем, всегда вместе). А ведь у Жени папа тоже писатель, они живут в Алма-Ате, его фамилия и имя Сафаргалий Бегалин, а Женю правильно зовут Мажит, а у Олеси сейчас мама в Латвии, так как отец при госпитале, а госпиталь там. Посылаю в этом письме две фотографии, снимали ребята – операторы первого курса. Только бы не потерялись, а цензура ведь пропустит, в моей физиономии ничего нет такого, что вызывало бы сомнения политического или какого там еще характера в военное время?!
Скоро на экраны выйдет «Иван Грозный». Это-то, говорят, вещь! Я еще не видела. Мамочка, а у Вас почему все время какие-то упадочные мысли о будущем?.. Родненькая, впереди все только самое хорошее, светлое и счастливое!.. Все, что есть сейчас, это самое поганое и плохое, и разлука, и материальные неурядицы, но все это скоро кончится. И мы будем с гордостью вспоминать это время, но ведь мы русские – и поэтому будет казаться, что было уж не так-то и плохо!!!..
16 января 1945 года. Москва
…Вчера играла этюд Герасимову, говорят, ничего, он пойдет на экзамен наравне с отрывками из классики. На дворе мягкий