24 декабря 1946 года. Москва
С Новым годом!!! С Новым счастьем!!!
Уже начинают шить костюмы и строить декорации для спектакля. Вчера Сергей Аполлинариевич читал вторую серию!!!
Это грандиозно!!! Любины сцены все остались, и кое-что дописано.
В спектакле будет сорок сцен. У меня много натуры, главным образом летней. Очень хорошая роль получилась. Теперь только играть…
2 января 1947 года. Москва
Вы как встретили Новый год?
Только что пришла с посылкой новогодней. Большое за нее спасибо, в ней все в порядке. Вот, по радио отплясывает хор Пятницкого! Гром аплодисментов. А ставила эти танцы Устинова, и она же на днях будет ставить мне «поулочную». Интересно как! Завтра в театр. Репетируем арест Любки. Вчера Сергей Аполлинариевич при всех собственноручно пытался найти мне прическу. Смех!!! Завтра буду встречаться с художницей по кос тюму. Это тоже все с Тамарой Федоровной. Кажется, завтра еще меня фотографировать будут. Приехал Рапопорт – оператор наш. Скоро уже настоящая проба. Да и сам спектакль – это очень страшно. Вчера, когда Сергей Аполлинариевич меня причесывал, то второй режиссер сказал: ей бы в цветном кино сниматься. А Сергей Аполлинариевич говорит: да, говорит, красок много. Будут небось краски: васильковое платье, белые волосы, щеки красные от волнения, глаза в черных накрашенных ресницах, губы тоже чуть подмазаны. Я сейчас, и верно, дико как в глаза бросаюсь. Это уже огромное завоевание по роли…
22 января 1947 года. Москва
…Очень загружена репетициями, плюс танцы. Вот сейчас, например, приехала из зала Чайковского, где три часа подряд «дробила», или «выкаблучивала». Устаю очень, но ничего.
У меня на ногах огромные синяки от танцев…
Я не знаю, как возникла идея поставить прежде спектакль «Молодая гвардия», но репетиции были перенесены в Театр-студию киноактера, где мы встретились на сцене со старшим поколением киноактеров. Здесь репетиции уже шли в том составе, который играл потом в фильме. Репетировал и студент ГИТИСа Владимир Иванов – Олега Кошевого. Не были вгиковцами Г. Юматов – Анатолий Попов, Б. Битюков – Иван Земнухов. С параллельного, бибиковского, как у нас говорят, курса пришли: Н. Мордюкова – Уля Громова, С. Гурзо – Сережа Тюленин, Г. Мгеладзе – Жора Арутюнянц, В. Тихонов – Володя Осьмухин, Т. Носова – Валя Филатова. Но большинство ролей распределилось между студентами герасимовской мастерской. Это: Л. Шагалова – Валя Борц, Г. Романов – Иван Туркенич, С. Бондарчук – Валько, А. Чемодуров – Сергей Левашов, О. Иванова – Надя Тюленина, К. Лучко – тетушка Марина, А. Пунтус – дядя Коля, М. Жарова – Клава Ковалева, М. Крепкогорская – Вырикова, Е. Моргунов – Стахович, Ю. Егоров – Шурка Рейбандт, Г. Шаповалов – Соликовский.
Роли были неравноценны по значению и объему, но работали все с огромным энтузиазмом, потому что не было схематично написанных ролей – за каждым персонажем стоял живой человек во плоти. Сцен в спектакле много, режиссеры над ними трудились разные: Ю. Егоров, С. Самсонов, М. Бегалин, Н. Розанцев, Т. Лиознова, А. Неретнек, А. Манасарова, Ю. Победоносцев, Ю. Карасик, И. Секвенс, К. Бабашкин, Н. Фигуровский, В. Беляев, В. Поваров.
Каждому режиссеру хотелось репетировать больше, поэтому исполнители главных ролей разрывались на части, чтобы успеть ко всем. С утра до ночи мы не выходили из театра, работая буквально до изнеможения. Моими любимыми сценами были: «Поулочная», «Концерт» и сцена в тюрьме – все они требовали большой затраты физических сил. Сергей Аполлинариевич говорил нам, что если уж браться за танец, то так, чтобы это было без дураков. Во ВГИКе уделяют много внимания движению, есть специальные дисциплины: танец, сценическое движение, пантомима и другие. Но для того чтобы плясать «поулочную», я дополнительно работала с танцовщицей из хора им. Пятницкого. «Дробями» занималась до того, что сбивала ноги в кровь, поэтому очень хорошо знаю, какой нелегкий хлеб у наших танцоров в ансамблях.
31 января 1947 года. Москва
…Вчера был первый прогон монтировочный. Я, кажется, многим нравлюсь, меня уже актеры поздравляют. Но много, много еще надо делать. Да, ведь двадцать седьмого января был экзамен по мастерству, то есть приезжал директор, педагоги и смотрели сцены. Я – в «поулочной» и с немцами. Получила «пять» с поздравлениями. Но это еще все чепуха. Главное впереди. Всего четыре акта, сорок девять сцен. Сцена вертится. Завтра с десяти часов утра и до одиннадцати ночи в театре. Если бы Вы знали, как это хорошо!!! Я стала не любить дневной свет. Ухожу рано, обратно – опять ночь. Свет от рамп. Очень хорошо!!!
3 февраля 1947 года. Москва
…Мне достали кастаньеты, я ведь танцую испанский. Спектакль получился огромный. А договор все еще не заключили с нами. Экономят дико на нас. А нас утешают: «Это хорошо, говорят, что вы похудеете, ведь съемки начнут с казни! А мы вот покажем спектакль, устроим банкетик и поедем в Красно дон». Может быть, совесть будет мучить, и заключат до выхода спектакля, а вообще-то бог их знает. В театре Драмы играет Любку – Бабанова, вчера была премьера и все в голос говорили, что… Посмотрим…
Состоявшаяся в феврале 1947 года на малой сцене Театра-студии киноактера премьера спектакля «Молодая гвардия» была событием театральной жизни. Сцена маленькая. Но художник С. Мандель сумел, построив два вращающихся круга, сделать так, что между быстро сменяющимися сценами не было перерыва. Спектакль состоял из множества максимально приближенных по своей стилистике к кинематографу эпизодов. И играли мы без грима. Только после того как одна из опытных актрис сказала мне, что со сцены я слишком бледная, я решилась немного тронуть щеки сухими румянами.
Сцена концерта, вернее испанский танец, перекочевала из «Кармен». Недаром же Фадеев сказал, что Любка – это краснодонская Карменсита. Потому там и кастаньеты и роза, которую я бросала немцам. В сцене концерта «немцы» усаживались в первые ряды зала, впереди зрителя. И когда Иван Туркенич, то есть Глеб Романов, запевал «Степь», мы с Сергеем Гурзо сидели по другую сторону декорации, перед задником, на котором были нарисованы степь, далекие терриконы, вечернее небо с белыми стрелками облаков. Ожидая выхода, отдыхали после «поулочной» и всегда с удовольствием слушали, как разливался соловьем Глеб Романов.
При взгляде на степь мне становилось грустно, а тут еще: «Ах ты, степь широкая, степь раздольная, ах ты, Волга-матушка…» Но вот Глеб переходил на романс «Расскажи, расскажи, бродяга», пел, танцевал, играл на баяне он сам. И делал это прекрасно. Зрители – настоящие и те, что были одеты в немецкие мундиры, – аплодировали ему горячо. Эти аплодисменты были отличной подготовкой к нашему выходу, и когда по нарисованному небу начинали пробегать красные всполохи, как бы отражая пожар, охвативший биржу, мы с Сережей были уже наготове. Нет, что и говорить, выходить в испанском платье с кастаньетами перед целым залом ожидающих тебя зрителей всегда было удовольствием.
На первом нашем спектакле в неположенном месте вдруг раздался смех. В «сцене тюрьмы», когда Уля просит: «Люба, отстучи там нашим от меня», я бросилась к стене и, дважды стукнув, проверила слышимость. Мне не понравился глухой звук, мешала какая-то тряпка. Я ее отстранила и еще раз постучала по доске. Звук был лучше, и я приготовилась передавать текст, но смех, который я все-таки услышала краем у ха, усилился. Хохотал уже весь зал. А мне было важно передать стихи, и я выстукивала: «Во глубине сибирских руд…», так ничего и не поняв до конца сцены. Все выяснилось позже. Оказывается, я отодвинула каменную стену, нарисованную на грубой ткани. Она мне мешала, ну, я ее и отодвинула.
15 февраля 1947 года. Москва
…Сегодня выходной у меня, а вчера была… премьера!!! Был Фадеев и режиссеры!!! Я как отыграла, так и убежала в уборную одеваться, и тут меня на сцену, смотрю – Фадеев, Герасимов, Бабочкин, Роом и другие аплодируют, захожу на сцену – еще больше, а потом поздравления и т. д. И еще приятное – перед спектаклем получила аванс, четыреста рублей. Завтра получу еще тысячу рублей. Это за репетиционный период. А во вторник смотрит министр, и будем заключать договор. На много надеяться нельзя. Завтра спектакль и в понедельник для прессы, а во вторник – художественный совет!!! И министерство! Очень страшно. Меня эти дни снимают все время для витрин, для заграничных журналов и т. д. Да, а позавчера были у Сергея Аполлинариевича, это они на обед пригласили, потом долго сидели в комнате Тамары Федоровны, смотрели журналы со звездами, ели конфеты, гадали. А вчера Сергей Аполлинариевич ко мне без конца подходил, хвалил, говорит – Фадеев в восторге. Черти, что все говорят! Говорят, я вчера концерт рванула. Ну, да у меня там и кроме концерта есть сцены!!! Почти после каждой моей сцены – аплодисменты. Да, а вчера перед спектаклем я была в буфете (теперь нам красота, деньги есть!). И был там Алейников, он все время пытался заговорить, а я не выдержала и брякнула, что была на его шикарном выступлении в Новосибирске. А он говорит, что это очень интересно, что я из Сибири. Я говорю – да, интересно. А вечером он тоже был на спектакле. Вот, поди, кусает локти, что не на десять лет позднее родился… А потом (в час ночи кончился спектакль) мне директор картины предложил подвезти на машине, а я сказала, что хочется со своими быть (неудобно было, так как остальным далеко тоже), и мы пошли по нашей чудесной улице Воровского (Вы ведь ее тоже любите?!). Было тепло, шел снег, и так хорошо было, и не хватало, чтобы мамочка шла с моей премьеры…
Вы пишете, что лежит крупа, консервы, отложены для меня? Очень прошу, наберите с Ниной денег на бутылку вина (сладкого, красного – я люблю такое) и приготовьте хороший обед из этих продуктов и выпейте за мою премьеру!!! Ведь это настоящая премьера в профессиональном театре!!! И не посылайте ничего, больше не нужно. Это совершенно серьезно. Получаю я больше Вас сейчас денег. Я здорова и сыта. Берегите себя.