С утра побежала на съемку, только загримировалась, меня в группу, а там: столы накрыты, кругом цветы, шампанское, огромный торт, и горит сорок одна свеча. Кругом киноаппараты и вся наша группа. Это Сергею Аполлинариевичу исполнился сорок один год. Ждем его. Подъезжает. И только вошел в группу, как на него целый килограмм конфетти, салют, гром, блеск, красота!!! В общем, чествовали его с полчаса. Сергей Аполлинариевич был тронут очень. Потом снимали мой и Ульяны крупные планы, и только в перерыв пошли в буфет, как за нами ассистент: «Живо в машину!!!»
Что такое? Прямо в гриме. И Сергей Аполлинариевич с нами. Приезжаем в театр. И что бы Вы думали! Читают приказ по министерству о благодарности почти всем участникам «Молодой гвардии» и денежные премии. Мне и еще шестерым участникам по семьсот пятьдесят рублей. А Сергею Аполлинариевичу премия – двухмесячный оклад. А потом в театре разгримировались и поехали в Дом кино. Там пообедали (коммерческий обед с хлебом стоит двадцать пять рублей) и смотрели лучшую итальянскую картину, занявшую первое место на Каннском просмотре. Это «Рим – открытый город». По принципу этой картины Сергей Аполлинариевич делает «Молодую гвардию». Я сегодня спросила Сергея Аполлинариевича, он, оказывается, бывал в Кош-Агаче…
24 мая 1947 года. Москва
…В павильоне редкая тишина, пока устанавливают свет, пишу прямо на столе Вани Земнухова (сцена вывода Стаховича из штаба). Сергей Аполлинариевич порадовался, что я пишу письмо, спросил, что пишу, я ему прочла. Сейчас смотрели меня и Улю на крупных планах. И оказалось, очень монтируется.
Привет от всего штаба «Молодой гвардии» вместе со связными…
В годы учебы и на съемках мне иногда приходилось слышать от Герасимова слова, очень тогда удивлявшие: мол, мы-то, студенты, без него проживем, а вот он без нас – нет! Казалось бы – наоборот.
Прошли годы, и только теперь мне стала ясна суть этого признания. Речь шла о том, как важно для художника творческое общение с новым, молодым, еще не окрепшей мыслью, но со свежим мироощущением. Только тот художник современен, кто знает новое поколение и сочувствует ему.
Но тогда мне легче было понять другое – когда в сердцах Сергей Аполлинариевич грозил нам: я вас породил, я вас и убью. Это мне было понятно и ясно. Герасимов любил своих учеников. Видел в них то, что посторонний глаз не сразу заметит. На съемках «Молодой гвардии» в павильоне, пока операторы ставили свет, мы, то есть исполнители ролей молодогвардейцев, что-то рассказывали, показывали в лицах, а так как нас было много и все хотели отличиться, то гвалт стоял такой, что Владимир Абрамович Рапопорт хватался за голову… Сергей Аполлинариевич слушал, глаза у него светились тем особым, присущим ему светом, когда он сталкивался с чем-то ему любопытным. Он и сам много и интересно рассказывал, создавая атмосферу творчества и импровизации.
Съемка – дело очень утомительное, физически тяжелое, роли ответственные. Внутреннее напряжение, которое нес сам материал «Молодой гвардии», было настолько сильным, что разрядка была необходима, а кроме того, атмосфера импровизации держала нас в творческом накале. Я думаю, что Сергей Аполлинариевич специально поощрял нас в наших «кручениях» и «верчениях на хвосте»…
Едем в Краснодон
Мне тогда не давал покоя образ моей героини. А тут в Краснодон ехать надо, и самое страшное было прикоснуться к судьбе Любы Шевцовой. Все думала, как я буду в глаза смотреть ее родителям? Это же так больно все ворошить, так страшно… Просто ночами не спала от переживаний.
Но уже в день нашего приезда в Краснодон я вместе с режиссерами-студентами пошла в дом к Ефросинье Мироновне Шевцовой – матери Любы. До мельчайших деталей помню эту первую встречу с ней. Я очень волновалась. А Ефросинья Мироновна долю минуты смотрела на меня, потом подошла, обняла и поцеловала. И я заплакала.
Спасла меня мудрая мама Любы… Они с мужем встретили меня в палисадничке – действительно как родную. Отец Любки Григорий Ильич тоже тепло принял меня. Он воевал, был тяжело ранен, долго лежал в госпитале и вернулся домой только в 1946 году, когда роман Фадеева о молодогвардейцах уже вышел в свет.
Они провели меня в дом, посадили под портрет казненной дочери, стали чаем поить, расспрашивать о моем житье-бытье. Никакой материнской ревности, даже намека на ревность не было.
То, что Ефросинья Мироновна так хорошо встретила, меня окрылило. Она многое мне рассказывала. Рассказала, как Люба до войны, купаясь за городом на речке Каменке, однажды решила измерить глубину затопленной шахты-бездонки и с камнем на голове прыгнула в ту самую бездонку. Рассказала, как вывели Любу из стен тюрьмы и она, скинув с себя кофточку, бросила ее женщинам, крикнув: «Вам еще пригодится, носите, а мне уже не надо». Это последние слова, которые наши люди слышали от Любы Шевцовой… Отчаянный был у нее характер.
Я потом свой проверить решила и тоже полезла к шахте. Внизу озерцо под обрывом, метров десять. Стою, качаюсь. Шурф не вижу под водой. Герасимов кричит: «Не смей!» Но я шагнула. Хорошо вошла. А вода все холоднее, сердце замерло! Выберусь или затянет… Задрыгала ногами – выплыла. Вижу, Нонна Мордюкова с обрыва сходу за мной!
Теперь не скажу, что роль Любы была для меня трудной. Я внутренне была готова к такой работе. К тому же рядом были Сергей Аполлинариевич Герасимов и Тамара Федоровна Макарова, они актеров, как птенцов, держали под крылом.
И Ефросинья Мироновна поддержала меня. Она по-матерински отнеслась ко мне, когда узнала, что за мной ухаживает Сергей Бондарчук, очень переживала, как за дочку. Говорила: «Девочка моя, а он тебя не обидит? Смотри, какой он чернявый, на цыгана похож…» Даже отговаривала меня от замужества. Все твердила: «Не ходи за него, не ходи! Знаю эту казацкую породу – любить-то он тебя любит, но от баб его отбоя не жди!»
Июнь 1947 года. Краснодон
…Теперь – как здесь устроились. Я живу на квартире, рядом со знаменитым парком и Домом-музеем Олега Кошевого. За квартиру платит группа. Питаемся в нашей столовой три раза в день. Очень прилично, все вместе. Есть и общежитие, но на квартире лучше. Дают, помимо карточек, еще пятьсот граммов хлеба коммерческого. Потом будут дополнительные пайки. Есть коммерческий магазин. Я думала, здесь хуже. Сейчас дел почти никаких.
Теперь: я, говорят, похожа на Любу. Была у Шевцовых. Отец плакал, и я плакала… Приглашают все время. Скоро съемки…
И наши отношения с Сергеем Бондарчуком обрели определенность. Через письма мы с ним решили наконец объясниться с моей мамой.
10 июня 1947 года. Краснодон
Анна Ивановна! Мне очень хотелось бы увидеть Вас, но сейчас, ввиду многих обстоятельств, это невозможно. Приходится прибегать к письму. При моем неумении писать письма очень трудно выразить на бумаге то, что сейчас меня волнует. Боюсь, что слова окажутся холодными, мало говорящими. При встрече надеюсь восполнить нескладность этого письма «умной» и пылкой речью. Анна Ивановна, я люблю Вашу дочь, хочу всегда быть с ней, быть ее другом и мужем. Благословите и пожелайте счастья в нашей жизни и работе, трудной, большой и светлой жизни честных тружеников.
Мамочка! Я очень давно не писала, это из-за всяких переживаний. Это «послание в Сибирь» Сережа писал фактически два дня, а «обдумывал» недели две. Писал, писал, потом порвал и написал черт-те что. Мамочка моя родная, я очень и очень сейчас хочу Вас видеть. Вчера приехал Сергей Аполлинариевич и спросил, где мама и как она к притязаниям Сергея, а я-то что скажу?..
21 июня 1947 года. Новосибирск
…Я просто не знаю, что и думать. Ничего не знаю… Мне так кажется, пусть и хорошо все будет, но разве сравнишь девичье житье с жизнью замужней женщины? Да, и не эта главная причина моих опасений. Ты рискуешь испортить этим преждевременным замужеством свое будущее, свой творческий путь, так хорошо начатый.
Бабушка без слез о тебе не может говорить, воспринимает все как несчастье, и жалеет тебя, и хвалит, и горюет…
Ах, Инна, Инна, маленькая моя, что-то ждет тебя в жизни… Потом я смирюсь, а сейчас так мне тебя жалко, так ты еще молода, не видела покойной, нормальной жизни. И так много тебе дано, а ты хочешь все подарить, подчиняясь женской доле. Если мне и не удастся приехать, повидаться, то гостинчик ко дню рождения ты все же получишь, туда едет один наш художник писать картину на тему «Молодой гвардии» – В. В. Титков. Ну, будь здорова, счастлива, целую. Мама.
Пришло письмо в Краснодон от Тамары Федоровны Макаровой:
«Мои дорогие и любимые дети, мои друзья!
Шлю вам всем свой привет. Рада, что теперь уже все режиссеры наши в принципе имеют сценарии.
…Я рада и искренне поздравляю Инну и Сережу с браком. Помните, мои дорогие, все постепенно проходит, но дружба на творческой основе остается навечно! Вы достойны друг друга и берегите свои отношения – это очень нужно, чтобы жить долго вместе».
Забегая вперед, скажу, что мы с Сергеем Бондарчуком прожили вместе десять лет. Это были годы нашего становления. Сергей стал народным артистом СССР. Я много снималась у прекрасных режиссеров. У нас родилась горячо любимая дочь Наташа.
Письмо из Краснодона:
…Снимают дворик Тюлениных. На днях ездила на Донец, это в тридцати километрах (здесь у нас Каменка). Я плавала на другую сторону, конечно, со всеми, не одна. У нас ввели режим: в шесть часов подъем, в семь завтрак, с часу до трех обед…
Недавно приходили все родители, в том числе «моя мама». Она трогательна со мной очень. Тут Сергей Аполлинариевич был, он находит, что я даже с ней имею сходство. Ей я нравлюсь. Вы мне писали, что жутковато делать картину рядом с ними; наоборот, они очень хороши к нам. Рядом с экспедицией сейчас палатки с военными и конницей. Но директор запретил кататься верхом, чтобы не упасть. Мальчишки ездят. У нас два дня шел дождь. А сегодня опять жара. Теперь у меня в ведении библиотека и газеты. А читаю сейчас рассказы Дж. Лондона и «Сочинения Козьмы Пруткова». Это нам ЦК комсомола библиотеку прислал. Я Ефросинье Мироновне показывала платья, в которых буду сниматься, ей страшно понравились. Она все говорит, что их, конечно, мне подарят (это правда, шифоновые красивые платья, обещали в премию). Я е