Я была индивидуалисткой и не могла принять ту общественную жизнь, которой жили комсомольцы. Не тянуло меня в эту организацию. Только когда объявили войну, вместо школы ноги сами принесли меня в райком комсомола – проситься на фронт. Да в райкоме не до меня было, я ушла и не вернулась – зачем мне комсомол, я на войну шла записываться.
Но после «Молодой гвардии» мне прямо сказали, что не быть комсомолкой просто неприлично. Это было, когда я уже играла в Театре-студии киноактера. Друзья, коллеги тоже поддержали, говорили: неудобно, надо вступить. И Сергей Бондарчук начал готовить меня в Союз молодежи. Вместе с мужем мы читали передовицы в газетах, изучали партийные документы. Сережа специально бегал, собирал газеты – мы всех комсомольских «лумумб» назубок затвердили. Но наши старания не пригодились – на бюро комсомола, увидев, что к ним пришла сама Любка Шевцова, ребята вскочили, завопили: «Берем!» Меня ни о чем не стали спрашивать и единогласно приняли в члены ВЛКСМ. Смешно получилось! Вот такие плоды популярности.
Но это к слову, так сказать, характеристика эпохи. Я-то другим жила – ролями в кино и театре, семейными заботами – мне было 24 года, к тому времени я уже родила Наташу. И если с работой складывалось как нельзя лучше, то в семье дела обстояли совсем неоднозначно. В отношениях с Сергеем появилось много мелких трещинок, а срастались они тяжело.
Первые, слабые «звоночки» зазвучали еще до замужества, но я была девчонкой, опыта никакого, да и с Сергеем мы были тогда едва знакомы.
Однажды во ВГИКе закончилась очередная репетиция – удачная, и я, лихо скатившись по перилам, с маху чуть не налетела на Сергея. Он у лестницы стоял с потерянным видом. Тревожно стало, я схватила его за плечи: «Что случилось?» Протянул мне телеграмму: «Вот…»
Прочитала: «У тебя родился сын. Женя» – и облегченно вздохнула: слава богу, никто не умер, не заболел. А он мне: «Инна, что делать?» И отчаяние в голосе. Я почувствовала, как начинаю раздуваться от гордости: он просит у меня совета! Приосанилась и серьезно изрекла:
– Как «что»? Надо послать ответную телеграмму с поздравлениями!
В ответ «зачем?» и глаза круглые.
– Зачем, зачем… У нее же молоко может пропасть!
Наверное, я смогла поразить его своей «взрослой рассудительностью», но на самом деле была бесхитростной маленькой дурочкой. Тогда единственное, что имело для меня значение, – большому, умному, доброму Сереже потребовался мой совет и помощь.
Первый раз Бондарчук влюбился, когда ему было девятнадцать лет. Это произошло за два года до войны. Он учился тогда в театральном училище в Ростове-на-Дону и полюбил дочь прокурора. Ее звали Евгения Белоусова. О ней речь впереди, здесь скажу лишь, что потом Бондарчук ушел на фронт, а после демобилизации уже не поехал в Ростов, не вернулся к ней. Отправился в Москву, поступил во ВГИК, на курс Сергея Герасимова и Тамары Федоровны, то есть на наш курс. Там Сергей встретил меня.
Но на этом история с Белоусовой не окончилась. Позже мне сказали, что сразу после демобилизации она навестила Бондарчука в Москве, провела с ним ночь и родила сына Алексея как раз в то время, когда наши отношения с Сергеем начали складываться. А когда Евгения узнала о том, что отец ее ребенка женился, она предприняла все возможное, чтобы вернуть его. После нашей свадьбы подала на Бондарчука в суд, пытаясь доказать, что он не имел права жениться на другой женщине, поскольку до этого несколько лет жил с ней и у нее от него есть несовершеннолетний сын. За спиной у Белоусовой стоял влиятельный папа, и дело неприятно завертелось.
Не знаю, может быть, я как-то предчувствовала эти неприятности… Еще в Краснодоне, когда Сергей настаивал на том, чтобы мы расписались, я все тянула. Не понимала, зачем спешить с регистрацией, если все и так про нас все знают. Был у меня верный аргумент против похода в загс – отсутствие паспорта. Вместо него было временное удостоверение, с которым еще в 1943 году я поехала поступать во ВГИК. Бумажный листок совсем истрепался на сгибах, и Сергей его постоянно чинил, подклеивал. Чтобы получить паспорт, нужна была прописка, а для нее, в свою очередь, требовалось постоянное жилье, но его как раз не предвиделось.
Моя мама Анна Ивановна Герман тоже не очень понимала, зачем мне так рано выходить замуж. Но потом познакомилась с Сергеем, и сомнения у нее отпали.
Отношения у нас с Сергеем сложились очень искренние и доверительные. Он был старше меня, поэтому относился ко мне не только как муж, но и по-отечески. Заботился, переживал. Я тоже во многом относилась к Сереже как к отцу, потому что сама рано потеряла отца. Бондарчук был старше меня не столько возрастом, сколько жизненным опытом – он прошел войну и прекрасно видел, какая я на самом деле. До сих пор странно, что из всех студенток ВГИКа, где одна была красивее другой, он выбрал именно меня, девчонку. Может быть, потому, что ему хотелось заботиться обо мне. И ухаживал мягко, но настойчиво.
При первых встречах Сережа каждый вечер провожал меня до дома – точнее, до комнаты, которую я снимала. От его жилья это было очень далеко, современный молодой человек сказал бы, наверное: «Зачем каждый день тащиться в такую даль?!» А Сергей так трогательно ко мне относился, мне и в голову не приходило, что это не навечно. И он точно знал, что я ему доверяю, как доверяла бы своему отцу.
У нас было много общего: мы вместе учились, вместе снимались. Наконец свадьбу сыграли. Верней, никакой свадьбы не было, поскольку за душой у нас не было ни гроша, – студенты. Но вот вышла «Молодая гвардия». Мы окончили ВГИК, и нас с Бондарчуком зачислили в Театр-студию киноактера, дали по небольшой ставке. Это было спасением, потому что в конце сороковых по всей стране снималось пять-шесть фильмов в год. Сам Сталин дал такое распоряжение: «Лучше меньше, да лучше». Сергею роли в кино вообще не предлагали, меня иногда приглашали, и если такое случалось, он искренне радовался.
Наконец мы поселились в крохотной комнатенке, в коммунальной полуподвальной квартире, где из мебели лишь табуретки, стол, кровать и железная печка, да крысы, сновавшие по дому даже днем. Тогда «звоночек» прозвучал еще раз.
В театре я была занята в нескольких спектаклях. Как-то после репетиции отправилась домой, а вахтер вслед рапортует:
– Тут ваш мальчик был, Бондарчук его забрал.
– Какой мальчик?
– Маленький.
Открыла дверь комнаты – на кровати сидят Сережа и мальчуган около двух лет. Оказалось, из Ростова-на-Дону приехала Евгения Белоусова, оставила сына Алешу в театре на вахте и куда-то исчезла. Алеша мне понравился, он был очень похож на отца – смышленый, не плаксивый. Сразу пошел ко мне на руки и принялся с любопытством разглядывать.
Я умыла его, накормила, уложила спать, и Алеша прожил у нас несколько дней. Вдруг поздно вечером в комнату ввалилась толпа каких-то теток во главе с Белоусовой. Кричат:
– Кто отец?! Где он?! А эта девчонка, – и пальцами в меня тычут, – что здесь делает?!
Но сзади кто-то уже зашипел предостерегающе:
– Вы что? Это же Инна Макарова!
– Да?.. Ну ладно, пусть остается.
Выяснилось, что Евгения ходила по разным инстанциям и писала жалобы: мол, Бондарчук знать не желает родного сына, не платит денег на его содержание. И я возмутилась:
– Что за глупости?! Сергей никогда не отказывался от Алеши! Если бы Евгения хоть раз обратилась за помощью, она бы ее получила. Кто-то может объяснить, в чем загвоздка?
– В документах, их подписать надо.
Сергей подписал, где показала активистка, Белоусова забрала сына и уехала.
Она привозила ребенка для того, чтобы доказать: Алеша – сын Сергея. Мальчик был вылитый Сережа, сомнений у меня не было никаких. Когда заставили обстоятельства, именно я уговорила Сергея со мной развестись, чтобы у ребенка была его фамилия, – в те времена было такое правило: усыновить даже собственных детей можно было, только женившись на их матери. Об Алеше следовало позаботиться, чтобы у него была фамилия, – и другого способа, кроме нашего развода, наверное, не было.
А я за недолгую, примерно с неделю, заботу об Алеше успела полюбить ребенка и после того как простилась с ним, уже захотела своего.
Да и быт у нас начал налаживаться. В 1949 году расселили аварийный дом, где мы жили. Нам, как я уже рассказывала, дали однокомнатную квартиру на четвертом этаже в доме № 4 на Песчаной улице. Я получила ордер, когда Сергей находился на съемках в Киеве, и поехала к нему специально, чтобы показать ключ от нашей квартиры. Радость была огромная.
В Киеве Бондарчук снимался в фильме «Та рас Шевченко». Ему наконец предложили работу в кино – главную роль. После этой картины, а не после «Молодой гвардии», он стал по-настоящему знаменит. «Тарас Шевченко» вышел на экраны, и вскоре Сергей тоже стал лауреатом Сталинской премии.
Пока он был в Киеве, а я в Москве, мы писали друг другу через день, и в каждом письме я читала, как он соскучился, с каким нетерпением ждет моего приезда. И вот билет до Киева у меня в одном кармане, ключ от нового дома – в другом. Я думала, умру от счастья! Как заживем теперь, ведь даже на собственную комнату в коммуналке не слишком рассчитывала, а тут – отдельная квартира! Чужих углов больше не будет, теперь я смогу прописаться, получить паспорт – и мы снова нормально зарегистрируемся.
В этом несказанном счастье мы вместе провели неделю, и в Москву я возвращалась уже не одна – с Наташей под сердцем. Это правда, что все в жизни случается вовремя: едва получили квартиру – Бог тут же послал ребеночка. О своей беременности я сообщила Сергею в очередном письме из Москвы и получила в ответ четыре листа сплошных восторгов.
Трудное ли у меня было счастье с Бондарчуком? Нет, наоборот. Наверное, трудно было бы, если бы я была взрослой. Я же была восторженным ребенком. Звала его «папка». А он относился ко мне как к своей драгоценности. Помню, зимой морозно было, Сергей меня в пальто свое закутывал и на руках нес до трамвая. У меня не было с ним трудного счастья. Нет…