Правда, недоброжелателей тоже хватало. Однажды в Венгрии на открытии программы советских фильмов объявили гимн СССР. Мы, как полагается, встали, но зазвучала растянутая фонограмма. Ничего, вытерпели, дослушали как ни в чем не бывало. И номера в гостинице, где нас поселили, не закрывались. Я на ночь на всякий случай привязала веревку между кроватью и дверной ручкой – дернут, почувствую. Всю ночь под окнами бродил какой-то тип. Мрачноватая была атмосфера. Но в других местах ничего подобного больше не повторялось.
Прошлое не возвращается
При расставании мы с Сергеем не выясняли отношений, не делили горшки и жилплощадь. Было не до этого: разрушалась жизнь, а мы любили друг друга. Но я отчетливо понимала, что возврата к прошлому нет. Словом, его инициативой была наша женитьба, а моей – наш развод.
Бондарчук долго мучился от чувства вины передо мной и нашей дочерью, особенно, наверное, перед Наташей – он всегда очень трепетно относился к ней, много заботился.
Наташе не исполнилось и года, когда я вернулась в театр, тут же одно за другим последовали предложения сняться в кино. Роли были небольшие, но интересные. Я так уставала на репетициях и съемках, что едва хватало сил добраться до дома. Там были свои дела, свои хлопоты – вместе с мамой, которая целый день хлопотала вокруг внучки и на кухне. Если Сергей был дома, то по вечерам ложился на тахту, сажал дочку себе на живот и вслух читал сказки, а та, как завороженная, слушала. Ночами укладывал меня к стенке, а сам ложился с краю – рядом с детской кроваткой. Вскакивал, когда Наташа начинала кряхтеть: пеленал, поил из бутылочки, укачивал. И домашний спектакль «Муха-Цокотуха» он поставил для Наташи, задействовав всех, даже мою маму.
Дочь пошла в первый класс, когда мы с Сергеем уже расстались. Я была на съемках, он сам проводил Наташу в школу. Тогда и потом препятствовать их встречам, разговорам мне и в голову не приходило.
Однажды он приехал к нам на дачу, увиделся с Наташкой, взял рубанок – Сергей всегда любил мастерить что-то руками, сделал верстак. Пошел в дождь, и под дождем он стал делать садовый столик, скамейки. Потом уехал.
Вот как много лет спустя Наташа написала об этом в своей книге «Единственные дни»:
«Лил дождь. Бабушка, боясь грозы, не позволила нам включить свет, и мы сидели с мамой в сумерках, прислушиваясь, как тоненькой струйкой, дребеденя, льется вода в бочку. Я сидела у окна и смотрела на мокрый сад. С детства любила дождь и особенно воздух после дождя. Вдыхаю, впитываю его в себя во всю полноту легких, и мной овладевает такое пьянящее и прекрасное чувство, что, кажется, можно подняться вместе с ветерком – сначала над травой… потом выше к вершинам берез, и еще выше… Мама о чем-то тихо говорила с бабушкой, и я, выждав момент, когда на меня не обращали внимания, незаметно вышла на террасу и настежь открыла окно. Лицо сразу сделалось мокрым от мелких капелек, и я стала усиленно дышать грозой.
Молнии полыхали совсем рядом, но наслаждение было так велико, что оно уничтожило страх перед грозой. На террасе еще слышнее был дождь, стучавший по крыше, хлопавший по лужам в саду, все звуки слились для меня в стройную и прекрасную мелодию, я даже начала в такт ей раскачиваться, взмахивая руками, как крыльями.
Скрипнула калитка, вошел какой-то человек с чемоданом. Несмотря на то, что дождь лил как из ведра, он не спешил к дому, старательно прикрыл калитку, прошел несколько шагов и остановился напротив моего окна. Наши взгляды встретились, из-за сетки дождя на меня смотрели глаза отца. Он вглядывался в мое лицо, потом невесело подмигнул и вошел в дом.
– Вернулся, – тихонько торжествовала ба бушка, – с чемоданишком сбежал.
Отец действительно был похож на беженца, похудевший, даже почерневший от щетины на щеках.
Дождь поутих, и на полчаса выглянуло вечернее рыжее солнце. Отец взял столярные инструменты, вышел во двор и стал мастерить садовый столик, но прежде под березой соорудил себе верстак, на котором стал тесать еловые доски. Доски были мокроватые и от этого благоухали еще больше. Я вдыхала свежий еловый аромат и даже пробовала сосать еловые стружки. В последний раз солнечные лучи брызнули в мокрый сад и осветили и наш дом, и белый, только что срубленный верстак, и черную кудрявую голову отца, и мое мокрое и счастливое лицо. Медленно погасли веселые огоньки, все погрузилось в темноту. Снова стал накрапывать дождик, и хрипло заворчал гром. Отец в полутьме продолжал мастерить столик в саду, долго сквозь сон я слышала стук молотка. На другой день он уехал в город.
И после этого отца я не видела в течение пяти лет!»
Со мной Сергей виделся, но я честно считала, что ребенку будет трудно встречаться с отцом наездами, а затем снова и снова прощаться с ним. Думаю, он внутренне соглашался со мной и не настаивал на этих встречах, хотя звонил регулярно, спрашивал беспокойно: «Как там Наташа?» Он боялся встреч с ней и тосковал. Я понимала, что ему очень тяжело. Поэтому, когда Сергей спрашивал о Наташе, я отвечала, что она в школе, – и это действительно было так.
Однажды, правда, не выдержал, попросился навестить Наташу, я и ответила: «Ну что спрашивать, приходи завтра и увидишь и ее и Алешу». – «Хорошо, приду. А ты как?» – «Ну, придешь и поговорим».
Похоже складывались его отношения с сыном от первого брака. В тринадцать лет Алеша приехал к отцу – повидаться с ним, посоветоваться. Он оканчивал школу, выбирал, что делать дальше. Пришел к Ирине Константиновне Скобцевой, та сказала, что Сергея нет дома, и Алеша остался на улице. Тогда он пришел ко мне, жил у нас какое-то время и потом все равно встретился с отцом. Встреча была хорошая. Бондарчук принял сына, каким тот был – со всем его своеобразием. Алексей до сих пор живет в Ростове. Он очень похож на отца.
Сергей долго не подавал на развод. Эта не определенность повлияла на его отношения с Ириной Константиновной. Когда фильм «Отелло» вышел в прокат – в феврале 1956 года – их не хотели выпускать вдвоем за границу на премьерные показы и тоже вызывали на беседы в ЦК КПСС, именно потому, что Бондарчук официально был женат на мне. Но успех у «Отелло» был огромный. В Каннах и Дамаске фильм был удостоен призов, в Каннах Ирина еще получила приз за красоту, и вопреки советским правилам им разрешили ездить вместе по всему миру. Они уже не расставались после «Отелло», а у нас внутренний разрыв давно произошел.
Надо отдать Сергею должное – он выбрал творчество и такую удобную жену, которая постоянно сопровождала бы его и опекала. И Скобцева опекала его всю жизнь, ездила с ним во все поездки.
А нам, конечно, пришлось оформить развод официально.
…Я собиралась на встречу со зрителями – как раз вышла «Женитьба Бальзаминова» – и вдруг получаю повестку. Пришла в суд, а там уйма народу: всем хочется посмотреть, как Бондарчук с Макаровой разводятся! Сережа спросил: «Как дела?» – «Твоими молитвами. Можно было и без меня все сделать». На разводе меня спросили: «Почему вы так легко расстаетесь с мужем? Ведь у вас ребенок». Я ответила: «Это совсем не легко». И было видно, что мое признание задело Сергея за живое. Все меня пытали насчет алиментов: «Сколько вам надо?» – «Да не знаю! Сколько положено, столько и присудите». Не выдержала я этой казенной показухи и ушла из зала суда.
После развода без судов тоже не обошлось. Помимо двухкомнатной квартиры был у нас земельный участок, где я на свои средства построила домик. Сергей сказал: «Давай я дарственную подпишу на дачу?» Из гордости я возмутилась: «Я построила, а ты мне ее подаришь?» Чтобы вопрос больше не возникал, подала в суд и переписала дачу на себя. Через годы мой внук Ваня перестроил дом, и это любимое место нашей семьи.
Впрочем, никакие неприятности уже не могли ухудшить наших отношений – Бондарчук навсегда остался неотъемлемой частью моей жизни. Как мужчина он перестал меня интересовать с той минуты, когда я предложила расстаться. Но у нас была дочь, общие взгляды на творчество. Сергей бесконечно доверял моему мнению, моему чутью.
В очередной раз мы встретились, когда я вернулась из поездки в Германию. В Западном Берлине нам показали фильм Кинга Видора «Война и мир», который мне не очень понравился – за исключением Одри Хепберн в роли Наташи Ростовой. Я делилась впечатлениями, Сергей сидел, подавшись вперед и впившись в меня глазами, – ловил каждое слово. Он не мог от меня оторваться. Мне подумалось тогда: что это он так?
Позже мы встретились снова, и он признался:
– Я буду снимать «Войну и мир».
– А сценарий кто писать будет?
– Я.
– Ты с ума сошел? Роман такой огромный. Еще сам собираешься играть.
И Бондарчук пригласил к работе над сценарием Василия Соловьева. Вдвоем и писали.
В своих творческих намерениях, в работе Сергей был очень твердым, не жалел даже близких людей – никому не давал поблажек.
Вот Вадим Иванович Юсов бок о бок с Бондарчуком проработал оператором не один день и сделал не одну картину. Дважды Юсов чуть не погиб. На съемках фильма «Они сражались за Родину» идущий на его камеру танк только чудом не покалечил самого оператора. В Мексике на съемках первой части дилогии «Красные колокола» он мог бы сгореть заживо. Спасло опять-таки чудо.
Бондарчук обожал Юсова. Но однажды показал, кто хозяин на съемочной площадке. Но как! Был небольшой грешок в жизни Вадима – очень уж выпить любил. Бондарчук заставил его «завязать» за один день. В Ленинграде в день съемок сцены штурма Зимнего дворца Юсов пришел на площадку гладко выбритым, но сильно порезанным. И начал объяснять Бондарчуку свое видение кадра. Бондарчук внимательно выслушал, принюхался и сказал: «Именно так и будем снимать. Только за камеру встанет ваш ассистент». С того дня Юсов капли в рот не брал.
«Война и мир» Бондарчука и фильм «Женщины» с моим участием вышли на экраны почти одновременно. Вскоре в журнале «Искусство кино» появилось сообщение, что картина «Женщины» собрала денег больше, чем две первые серии киноэпопеи по роману Толстого. А польский «Экран» провел опрос своих читателей на тему, чей проход лучше: мой в «Женщинах» с чемоданом на голове или Софи Лорен в фильме «Развод по-итальянски». Я победила! Мнение Сергея об этой работе я узнала от заместителя директора «Мосфильма»: «Бондарчук, посмотрев “Женщин”, сказал одно слово: “Талантище!”»