Но получилось, что судьба всю жизнь понемногу сближала нас. Это я о моем втором муже – Михаиле Израилевиче Перельмане, с которым вместе мы прожили сорок лет.
Как мы познакомились? Это было уже очень давно, удивительная история. Да и знакомством тогда это нельзя было назвать.
Еще девочкой во время войны с нашим театральным кружком я выступала в госпитале, где работал отец Михаила. Сам Михаил тогда был студентом, учился на втором курсе – на хирурга, начинал оперировать. Это все – в Новосибирске. Но тогда мы не успели познакомиться, только видели друг друга – не более. Разъехались: я в Алма-Ату, потом в Москву, он – в Ярославль. Там с ним случались удивительные вещи. Однажды он проспал бомбежку. Полдома рухнуло, а Михаил даже не заметил. В окрестностях города был лагерь для проштрафившихся начальников. Одному стало плохо, попросили прислать врача – отправился Миша, сделал операцию. Много позже этот спасенный им человек бывал у нас в гостях и рассказывал, как после войны приехал в Москву и на каком-то медосмотре доктора очень заинтересовались его шрамом, выспрашивали, кто и когда делал операцию. Оказалось, в тот раз, спасая человека, Перельман первым в мире прооперировал боталлов проток.
Наше настоящее знакомство с Михаилом произошло в Москве, когда заболела мама. Я обратилась к врачам за помощью, за хорошим специалистом, и случайно нас свели с ним, потому что хирург замечательный.
У мамы случился инфаркт, и я в панике принялась обзванивать знакомых, прося совета. Одна из подруг порекомендовала обратиться к Михаилу Перельману: «Сам он гениальный хирург-пульмонолог, делает уникальные операции на легких и обязательно поможет найти хорошего кардиолога». Мне дали его адрес, в назначенное время мы встретились для разговора у него в кабинете – вряд ли в тот момент Миша узнал во мне актрису. Его не очень интересовало кино, и на мою просьбу он откликнулся просто потому, что привык помогать людям.
Здороваясь, Михаил пожал мне руку, и я сразу отметила, какая у него крепкая, сухая ладонь. Потом обратила внимание на взгляд – умный и внимательный. «Расскажите-ка все по порядку. Да не волнуйтесь так, пожалуйста. Мы постараемся вашей маме помочь». Я сразу ему поверила и успокоилась. К концу разговора мне казалось, что мы знакомы сто лет и что надежнее человека я в своей жизни еще не встречала.
С мамой вопрос решился моментально – ее направили в санаторий для сердечников, и это было спасение. Благодаря Мише мама еще пожила, помогала нам растить сына Наташи, своего правнука Ванечку.
При встрече Перельман вдруг спросил и про меня: «А у вас что? Что-то волнует? Недомогаете?» Я рассказала о бронхиальной астме, о том, что иногда задыхаюсь. Он посоветовал мне специалиста, меня вылечили, на время болезнь отступила. Он поставил меня на ноги, когда я приехала из Сирии с камнем в почках, – очень вовремя, перед съемками в «Русском поле». Так наши отношения стали дружескими, а вскоре вышло, что Миша попал в автоаварию. Он заехал ко мне домой, рассказал о случившемся. И внезапно сказал: «Даже не понимаю, почему я сюда пришел…» Так и остался на всю жизнь, до конца своих дней.
Никакой свадьбы мы не устраивали – просто стали жить вместе, и всё. И оба очень старались, чтобы уход Михаила из прежней семьи не стал ударом для его сыновей. Миша был женат до меня, его первая жена – фронтовичка, патологоанатом. Когда он приехал в Москву из Ярославля, снял у нее комнату, потом женился не по любви. Я ее никогда не видела, но мне казалось, что она все понимала.
Миша любил меня чрезвычайно, и я его тоже. Каждое лето еще до перестройки он возил меня в правительственный санаторий «Нижняя Ореанда», понимая, как это важно для моего здоровья. Но всякий раз маялся: «Ой, вновь необходимо идти к Чазову» (министр здравоохранения в те годы лично подписывал такие путевки).
Жизнь у Перельмана была вполне подвижническая – он известный хирург, академик, создал Научно-исследовательский институт фтизиопульмонологии. Был типичным трудоголиком, всегда много оперировал и домой возвращался выжатым от усталости. Даже в последние годы жизни он не уходил на покой, заведовал кафедрой в институте, преподавал, консультировал в ведущих российских клиниках. Очень талантливый! Когда понадобилось, он легко освоил компьютер, а я так и не решилась – страшно уйти в Интернет навсегда, лучше книжки читать… Всегда в работе, в заботах, Миша еще успевал вести по жизни меня. С ним было легко, это были те отношения, в которых я так нуждалась.
Ради Михаила я тоже изменилась. В молодости была плохой хозяйкой – просто из-за кино, театра у меня не было времени на готовку и уборку, поэтому мне всегда помогала моя мама, которая, когда родилась Наташа, из Сибири сразу приехала на помощь ко мне в Москву. Но вот я вышла замуж во второй раз, и многое решилось по-другому: я уже меньше снималась в кино, и появилось свободное время для домашних дел. Ради мужа я приучила себя быть «жаворонком», чтобы по утрам провожать его на работу.
В молодости я иногда засматривалась – идет пара пожилых людей. Это так красиво. Гармония. И в моей жизни это случилось с Михаилом. Он подарил мне счастье!
Перельман никогда не ревновал меня к Бондарчуку – он был очень умным, тактичным. А Сергея даже лечил. Смотрел его анализы, понимал, что рак желудка, советовал: «Сережа, надо срочно оперироваться». Но Бондарчук же никого не слушал – в критический момент взял и уехал за границу на съемки. Тогда в его жизни уже очень многое критично сошлось.
На Пятом съезде кинематографистов Сергею устроили настоящую травлю. Я сидела в конце зала, но флюиды ненависти от гонителей и хулителей Бондарчука, выступавших с трибуны, долетали до самых последних рядов. На съезде все было спланировано.
Тех, кто пытался его защищать, – Никиту Михалкова, Владимира Наумова – заглушали свистом и улюлюканьем. Недалеко от меня, как по команде, вдруг завизжала какая-то баба, даже не закричала – завыла, затопала толстыми, обтянутыми в черные колготки ногами. На нее, не выдержав, рявкнул режиссер Михаил Туманишвили: «Молчать!» Пустое! Была там тетка, которая явно командовала залом. И я пришла от этого в ужас. Спросила у охранника в дверях: «Что происходит?» Он в ответ: «Я давно здесь и ничего подобного никогда не видел…»
Что я могла сделать? В антракте подошла к Михалкову и поклонилась в пояс: «Спасибо, Никита, что защищал моего бывшего мужа!» И он мне вернул поклон.
Сергея сместили с поста председателя Союза кинематографистов, и он как-то сразу стал сдавать. Перельман часто ездил консультировать в ЦКБ, и в начале девяностых годов ему там показали историю болезни Бондарчука. Миша вечером вернулся домой, и у нас состоялся такой разговор:
– Бондарчуку нужна срочная операция.
– Насколько срочная?
– Настолько, насколько возможно.
– Почему же не делают?!
– Говорят, не готовы анализы, но по-моему, дело в чем-то другом.
Спустя несколько дней выяснилось, в чем именно. Сергей выписался из больницы и улетел в Италию, где вот-вот должны были начаться съемки «Тихого Дона». Нарушение контракта грозило огромными штрафами. Когда он вернулся, было слишком поздно. Через какое-то время от одного итальянца, его звали Анжело де Дженти – он вместе с Сергеем работал на картине, я узнала, что у него был точно такой же диагноз – рак желудка. В Италии он возил Сергея на консультацию к своему врачу.
– Ты видишь, какой я! – потом говорил мне итальянец. – Мне сделали операцию.
– А почему Сереже не сделали?
Он грустно так на меня посмотрел и сказал:
– Не знаю.
На самом деле все упиралось в деньги.
В середине октября 1994 года Миша позвонил мне из ЦКБ:
– Инна, тут Бондарчук стоит у моего кабинета. Он совсем слабый – не представляю, как смог встать с кровати и добраться сюда из своего отделения. Позвать его?
В голове пронеслось: «А что я ему скажу? Расспрашивать о здоровье, утешать – глупо…» Не смогла, не решилась и до сих пор мучаюсь вопросом: должна ли я была поговорить с ним в последний раз, узнать, что он хотел сказать?
– Не надо, Миша, не зови. Сам с ним побеседуй, спроси, не нужно ли чего.
Но когда Михаил выглянул в коридор, Сергея там уже не было. Через неделю позвонила Наташа – она была в Киеве на съемках: «Мама, я только что говорила с Аленой. Отца больше нет».
Я не была на похоронах. Потом ходила к нему на Новодевичье кладбище, одна. Там же похоронили их с Ириной Скобцевой дочь Алену…
Мой второй муж очень хорошо знал, что такое жизнь и смерть. Всех, кого спасти не удавалось, Миша оплакивал. За Сергея он тоже переживал… И за меня…
Однажды утром, в марте 2013 года, он, как обычно, ушел на работу, а когда стемнело, позвонил:
– Инна, я в ЦКБ.
– Ты что там делаешь?
А он невпопад:
– Инна, у тебя такая интересная профессия… Работай. Я пойду.
Я поняла, записала палату, наутро обещала прийти, и он положил трубку. Я давно догадывалась, что муж болен. Но Михаил вида не подавал.
На следующий день, пока собиралась, вошли дочь, зять, внук, мой врач. Говорят: «Миши не стало».
Так из моей жизни ушли мои главные мужчины…
Любимый режиссер
В 1975 году я получила предложение сразу от трех режиссеров сниматься в фильме «Пошехонская старина». Первым из них был Николай Бурляев, вторым – Игорь Хуциев, а третьим – моя дочь Наталья Бондарчук.
Да, мой первый муж был замечательным режиссером, но не моим. И можно сказать, что у меня не было мужа-режиссера, как у многих актрис, которых мужья охотно снимали в своих фильмах, делая знаменитыми. Но у меня есть дочь-режиссер.
Оканчивая ВГИК, три молодых режиссера решили снимать свою первую – дипломную – работу по роману Салтыкова-Щедрина «Пошехонская старина». В каждой семье есть излюбленные присказки, свои особые словечки. В нашем доме всегда можно было услышать фразу: «Маменька, для какого декольте сегодня шею мыть – для малого или для большого?» Честно, это любимейший роман в нашей семье, и я подсказала эту идею Наталье и ее мужу Коле Бурляеву. Правда, они сами выбирали новеллы.