«Влияние европейской торговли на местный рынок было огромным» [757]. Династия установила связи с итальянскими торговцами уже в самом начале своего расцвета в X в., когда ее центром являлся Тунис, торговое процветание которого обеспечило основу для последующего завоевания Египта. Становление западного феодализма с этого времени было постоянным историческим фактором на фланге исламского мира. Поначалу морское транспортное сообщение с итальянскими городами ускорило экономический рост Каира; с течением времени военное вторжение франкских рыцарей в Левант нарушило стратегическое равновесие арабской цивилизации на Ближнем Востоке. Преимущества торговли вскоре обернулись несчастьями крестовых походов. Ключевой водораздел в истории исламского мира теперь был близок.
Уже в середине XI в. туркменские кочевники захватили Персию и Ирак, взяли Багдад, в то время как арабские бедуины из Хиджаза опустошили Северную Африку, разграбив Кайруан. Эти сельджукские и хилалийские нашествия обнаружили слабость и уязвимость обширных оседлых территорий мусульманского мира. Новый устойчивый порядок не был сформирован ни в Магрибе, ни на Ближнем Востоке. Сельджукские армии взяли Иерусалим и Дамаск, однако не смогли закрепиться в Сирии либо Палестине. Неожиданное наступление христиан в Леванте в XII в. ускорило общий стратегический кризис на Ближнем Востоке. Впервые границы сферы распространения ислама сжались, так как мелкие государства сирийско-палестинского побережья потерпели тяжелые поражения. Сам Египет, средоточие богатства арабского мира и центр власти в регионе, теперь подвергся прямому нападению. Тем временем династия Фатимидов достигла последней стадии разложения и упадка; к 1153 г. крестоносцы достигли Синайского полуострова. Но среди беспорядка и неразберихи того времени в мусульманском мире начал возникать политический порядок нового типа и вместе с ним наметилась новая фаза развития исламского общества. В условиях противостояния экспансии с Запада то, что произошло впоследствии, было чем-то вроде реакции исламского мира, которая приняла форму крайней милитаризации господствовавших государственных структур Ближнего Востока и соответствующей декоммерциализации экономики региона под властью новых этнических правителей. В 1154 г. Нур ад-Дин Занги, внук тюркского солдата-раба и хозяин Халеппо и Мосула, захватил Дамаск. Отныне христианско-мусульманское соперничество за контроль над Каиром должно было решить судьбу всего Леванта. Борьбу за дельту Нила выиграл посланный Нур ад-Дином на юг офицер-курд Саладин, который завоевал Египет, положил конец правлению династии Фатимидов и основал в своих владениях режим Айюбидов, устроенный по образцу и подобию тюркских государств. Получив вскоре контроль над Сирией, а также Месопотамией, Саладин отразил крестоносцев, вернул Иерусалим и большую часть побережья Палестины. В результате контратак европейцев с моря анклавы крестоносцев были восстановлены; в начале XIII в. военно-морские экспедиции дважды высаживались в самом Египте, захватывая Дамиетту в 1219 и 1249 гг. Однако эти усилия оказались напрасными. Христианскому присутствию в материковой части Леванта положил конец Бейбарс — военачальник, который создал чисто тюркский султанат мамлюков [758], чья власть распространилась от Египта до Сирии. Тем временем на севере сельджуки завоевали большую часть Анатолии, а довершило их дело в Малой Азии возвышение Османской династии. В Ираке и Персии нашествия монголов и Тимуридов привели к созданию татарских и тюркских государств. В условиях общего кризиса европейского феодализма в период позднего Средневековья новая волна исламской экспансии пришла в движение, которое не останавливалось в течение четырех следующих веков. Наиболее яркими проявлениями такого движения были, конечно же, захват Константинополя и наступление осман в Европе. Однако для развития социальных формаций исламского мира в целом имели наибольшее значение общие структурные характеристики новых тюркских государств начала Нового времени. Прототипами этих режимов в позднесредневековый период служили султанат Великих сельджуков в Ираке и, прежде всего, султанат мамлюков в Египте; примерами законченной формы таких режимов являлись три великих империи: Османская Турция, сефевидская Персия и могольская Индия.
В каждом из этих случаев тюркизация исламского политического порядка решающим образом выдвинула на первый план военный компонент исходных арабских систем за счет их торгового компонента. Тюркские кочевники Центральной Азии, которые, начиная с XI в., волна за волной наводняли мусульманский мир, по своему социальному и экономическому происхождению были, очевидно, очень похожи на арабских бедуинов из Юго-Западной Азии, изначально захвативших Ближний Восток. Историческая конгруэнтность этих двух зон кочевания, расположенных выше и ниже «плодородного полумесяца», обеспечивала основу для преемственности мусульманской цивилизации после тюркских завоеваний: собственное прошлое пришельцев дало им возможность в значительной степени приспособиться к ее культурному укладу. Тем не менее между кочевниками Центральной Азии и Аравии существовали некоторые важные различия, которые наложили свой отпечаток на характер всего дальнейшего развития мусульманского общества. В то время как на родине ислама — в Аравии — сочетались пустыни и города, купцы и кочевники, а сама она являлась важным наследником остатков городских институтов античности, в степях Центральной Азии, из которых вышли кочевые завоеватели Турции, Персии и Индии, по сравнению с предыдущим случаем было мало городов и слабо развивалась торговая активность. Плодородная Трансоксиана, расположенная между Каспийским морем и Памиром, всегда была густонаселена и относительно урбанизирована: лежавшие на ключевых сухопутных торговых путях в Китай Бухара и Самарканд были чрезвычайно ценными партнерами Мекки и Медины. Однако этот богатый территориальный пояс, который арабы называли Мавераннахром, исторически был иранским. За его пределами лежала огромная зона степей, пустынь, гор и лесов, простиравшаяся до Монголии и Сибири, в которой практически совсем не было городских поселений. Она становилась родиной все новых и новых племен алтайских кочевников — сельджуков, Данишменидов, гузов, монголов, ойратов, узбеков, казахов, киргизов; появляясь друг за другом, они препятствовали сколько-нибудь продолжительному закреплению оседлости в тюркском мире Центральной Азии. Аравийский полуостров относительно мал по величине и окружен морями; с самого начала вокруг него проходили морские торговые пути и, кроме того, он имел очень ограниченный демографический потенциал. Фактически после первоначальных завоеваний VII–VIII вв. собственно Аравия полностью потеряла свою политическую значимость, пребывая в таком состоянии на протяжении остальной части истории мусульманского мира вплоть до настоящего времени. Центральная Азия, напротив, представляла собой огромную изолированную от морей территорию, демографический потенциал которой постоянно пополнялся воинственными кочевниками [759]. Начиная с позднего Средневековья баланс между кочевыми и городскими традициями внутри классической исламской цивилизации поэтому неизбежно изменялся из-за тюркского преобладания в ней. Военная организация укрепилась, а торговое предпринимательство ослабло. Этот сдвиг не был абсолютным или единообразным, но его общая направленность была очевидной. Медленные изменения характера метаболических процессов внутри исламского мира после крестовых походов были, конечно же, результатом действия не только внутренних сил. Не меньшее определяющее значение имела и внешняя среда, включая такие ее факторы, как война и торговля.
Тюркские кочевники Центральной Азии поначалу установили свое господство на Ближнем Востоке благодаря искусству своих конных лучников; это искусство было незнакомо пользовавшимся дротиками арабским бедуинам. Однако военный потенциал новых империй начала Нового времени основывался на регулярных войсках, имевших огнестрельное оружие и поддерживавшихся артиллерией; таким войскам был необходим порох. Тяжелые пушки для осады были впервые применены египетскими мамлюками в конце XIV в. Тем не менее консервативные кавалерийские традиции мамлюкской армии воспрепятствовали использованию полевой артиллерии или мушкетеров. Османское завоевание Египта стало возможным как раз благодаря превосходству турецких аркебузиров над мамлюкской кавалерией. К середине XVI в. благодаря европейцам османы научились лучше использовать пушки и мушкеты. Сефевиды вскоре убедились в важности огнестрельного оружия после первого поражения, нанесенного им турецкой артиллерией при Чалдыране, и укомплектовали свои войска современным оружием. Могольские войска имели на вооружение артиллерию и пушки с самого начала завоевания Бабура [760]. Распространение пороха на Ближнем Востоке, безусловно, было одной из наиболее явных причин значительно больших стабильности и устойчивости власти в новых тюркских государствах по сравнению с арабскими режимами более раннего периода истории исламского мира. Военная машина Османской империи могла успешно противостоять европейским противникам еще долго после того, как она утратила стратегическую инициативу на Балканах и в Причерноморье. Сефевидские и могольские армии наконец остановили дальнейшие тюркские нашествия на Персию и Индию, как только разбили узбекских кочевников, завоевавших Мавераннахр в XVI в.: отныне стратегический барьер защищал три великие империи исламского мира от волн кочевых племен из Центральной Азии [761]. Превосходство этих империй начала Нового времени определялось, однако, не только военной технологией: оно было также административным и политическим. Монгольское искусство государственного управления в период Чингисхана и его преемников было уже в организационном плане более совершенным, чем в арабском мире; и завоевание монголами значительной части Ближнего Востока, возможно, надолго оставило после себя определенные традиции правления. Как бы то ни было, османские, сефевидские и могольские войска на пике своего успеха являлись воплощением образцовой дисциплины и подготовленности, несвойственным их предшественникам. Их административно-хозяйственная основа оказалась более устойчивой и цельной. Традиционная арабская