сть революцией, и <…> он был готов провести эту революцию революционными средствами» [369]. Историческим результатом войны с Австрией было то, что «именно победы прусской армии произвели решительный сдвиг во всей основе прусского государственного здания», поэтому «в общественных основах старого государства произошел полный переворот» [370]. Сравнивая бисмаркизм и бонапартизм, он прямо утверждал, что конституция, созданная прусским канцлером, была «современной государственной формой, которая предполагает устранение феодализма» [371]. Другими словами, германское государство было теперь капиталистическим механизмом, предопределенным своим феодальным предшественником, но в основе своей соответствовало общественным формам, которые к началу XX в. в большинстве своем подчинялись капиталистическому способу производства; имперская Германия вскоре стала крупнейшей промышленной державой в Европе. Поэтому прусский абсолютизм после многих превратностей превратился в другой тип государства. В географическом и социальном плане, социальном из-за географического, оно медленно продвигалось с востока на запад. Остается определить теоретические условия вероятности такой «мутации»: они будут рассмотрены в дальнейшем.
4. Польша
Противовесом возвышению Пруссии с середины XVII в. был на востоке упадок Польши. Крупнейшая страна региона, которая не смогла создать абсолютистское государство, в итоге исчезла, выразительно доказав от противного историческую рациональность абсолютизма для дворянского класса. Причины, по которым польская шляхта не смогла создать централизованное феодальное государство, кажется, не изучались в достаточной мере; катастрофа этого класса ставит проблему, которая современной историографией еще по-настоящему не решена [372]. На основе имеющихся материалов, предлагающих лишь частичный ответ, можно сделать вывод, самое большее, об отдельных важных элементах.
От позднефеодального кризиса Польша пострадала в меньшей степени, чем другие страны Восточной Европы; «черная смерть» (хотя и не другие эпидемии) в основном обошла ее стороной, в то время как опустошила ее соседей. Монархия Пястов, восстановленная в XIV в., достигла апогея своего развития после 1333 г. в правление Казимира III. С кончиной этого правителя в 1370 г. династия угасла, и королевский титул перешел к Людовику Анжуйскому, королю Венгрии. Живший слишком далеко Людовик был вынужден пожаловать польской знати в 1374 г. «Кошицкий привилей» в обмен на подтверждение права его дочери Ядвиги унаследовать его престол в Польше; в хартии, копирующей раннюю венгерскую модель, аристократии был гарантирован экономический иммунитет от новых налогов и административная автономия в ее владениях [373]. Через 12 лет Ядвига вышла замуж за Великого князя Литовского Ягайло, который стал королем Польши, заложив личную унию между двумя государствами. Этот союз оказал глубокое воздействие на весь последующий ход польской истории. Литовское княжество было одним из самых новых и значительных образований эпохи. Балтийское племенное общество, столь отдаленное в своих болотах и лесах, что в конце XIV в. оставалось еще языческим, вдруг превратилось в государство-завоевателя, ставшее одной из крупнейших территориальных империй в Европе. Западное давление германских военных орденов из Пруссии и Ливонии способствовало быстрому формированию централизованного княжества из племенных конфедераций Литвы; восточный вакуум, созданный подчинением пост-Киевской Руси монголами, позволил начать быструю экспансию в направлении Украины. В период правления сменявших друг друга Гедимина, Ольгерда, Ягайло и Витовта литовская держава достигла Оки и Черного моря. Население этих огромных областей было преимущественно славянским и христианским — белорусами или рутенами; господство Литвы обеспечивалось военным доминированием, превратившим местных феодалов в вассалов. Это мощное, но примитивное государство теперь было связано с меньшей, но более старой и более развитой Польшей. Ягайло принял христианство и переехал в Польшу, чтобы обеспечить унию 1386 г., в то время как его двоюродный брат Витовт остался на востоке, чтобы управлять Литвой; после принятия государя-иностранца польская шляхта добилась установления принципа, по которому монархия должна быть избираемой, хотя на практике она на последующие двести лет закрепилась за династией Ягеллонов.
Новый Польско-Литовский союз вскоре продемонстрировал свою увеличившуюся силу и динамизм. В 1410 г. Ягайло нанес историческое поражение при Грюнвальде тевтонским рыцарям, что стало поворотным моментом в судьбе ордена в Пруссии. В середине века, когда местные немецкие сословия подняли восстание против правления Ордена, Польша возобновила наступление на Пруссию. В 1466 г. решительной победой Ягеллонов завершилась Тринадцатилетняя война. Согласно второму Торуньскому мирному договору, Польша присоединила Западную Пруссию и Эрмланд, Восточная Пруссия стала польским фьефом, которым в качестве вассала управлял Великий магистр Тевтонского ордена, отныне обязанный присягать на верность и военную службу польской монархии. Мощь Ордена была заметно подорвана, а Польша получила территориальный выход к Балтике. Данциг, главный порт всего региона, превратился в автономный город со специальными муниципальными правами, подчинявшийся польской королевской власти. Казимир IV, победитель в войне, правил самым большим на континенте государством.
А тем временем внутри самой Польши, в конце XV в. наблюдается усиление политических и общественных позиций дворянства за счет монархии и крестьян. Чтобы обеспечить наследование своего сына, в 1425 г. Ягайло пожаловал в «Бжецком привилее» принцип neminem captivabimus — юридический иммунитет от ареста по произволу. Казимир IV, в свою очередь, был вынужден пойти на дальнейшие уступки землевладельческому классу. Долгая борьба периода Тринадцатилетней войны сделала необходимым наем войск из всей Европы. Чтобы получить денежные средства для оплаты наемников, в 1454 г. король пожаловал аристократии «Нешавский привил ей», который создавал основу для регулярных conventiones particulares (сеймиков), которые должны были проводиться дворянством в их округах; отныне никакие войска и налоги не могли собираться без их согласия [374]. В правление его сына Яна Ольбрахта в 1492 г. было учреждено общенациональное собрание или сейм, который был связан с провинциальными и окружными собраниями (сеймиками) землевладельческого класса. Сейм представлял двухпалатное собрание, состоявшее из палаты депутатов и сената; первая формировалась путем избрания депутатов от сеймиков, вторая состояла из высших церковных деятелей и светских сановников государства. Города не были представлены ни в одной палате; появившаяся тогда польская сословная система была исключительно аристократической [375]. В 1505 г. Радомская конституция формально освятила власть сейма: закон nihil novi лишил монархию права издавать законы без согласия сословий, а власть королевских чиновников была предусмотрительно ограничена [376]. Но созыв сейма все же остался прерогативой монархии.
Именно в этот период было также введено юридическое закрепощение крестьян. Петрковскиие статуты 1496 г. ограничили трудовое передвижение из деревень одним крестьянином от каждой общины раз в год. Дальнейшие дополнительные меры закрепощения принимались в 1501,1503,1510 и 1511 гг., что было признаком затруднений при их выполнении. Наконец, в 1520 г. последовал указ о феодальных повинностях, который устанавливал барщину для польского włoka, или крепостного, до 6 дней в неделю [377]. Крепостное состояние крестьян, которое в течение XVI в. становилось все более жестким, заложило основу нового процветания шляхты. Дело в том, что польская знать получала большие доходы от бума балтийской торговли зерном, чем какая-либо другая социальная группа в регионе. По мере того как помещичье хозяйство сталкивалось с увеличением спроса на экспортном рынке, крестьянские участки становились все меньше. Во второй половине столетия объем зерновых, экспортируемых из страны, удвоился. В период расцвета торговли зерном в 1550–1620 гг. инфляция на Западе обеспечила землевладельческому классу огромные неожиданные доходы от условий торговли. В более длительной перспективе подсчитано, что в 1600–1750 гг. объем рыночной продукции магнатов утроился, дворянства — удвоился, в то время как у крестьян упал [378]. Однако эти доходы не были полезным образом реинвестированы. Польша превратилась в житницу Европы, но техника пашенного земледелия оставалась примитивной и обрекала на низкие урожаи. Увеличение сельскохозяйственной продукции было достигнуто скорее экстенсивными методами, особенно в пограничных землях юго-востока, чем интенсивными нововведениями в обработке земли. Кроме того, польская аристократия, более чем какой-либо другой правящий класс в Европе, использовала свое экономическое могущество для проведения систематической антигородской политики. В начале XVI в. статутами был закреплен потолок цен для местных производителей в городах, где торговые сообщества были преимущественно немецкими, еврейскими или армянскими. В 1565 г. иностранных купцов пожаловали невероятными привилегиями, результатом чего стало ослабление и разорение местных торговцев [379]. Торговое процветание того времени все еще сопровождалось ростом городов, а богатые господа основывали собственные частные города, в то время как другие дворяне превращали в деревнях кузницы в мельницы. Но в действительности повсюду муниципальная автономия городского патрициата подавлялась, а вместе с ней — и шансы на развитие промышленности. Только германский порт Данциг избежал уничтожения шляхтой средневековых городских привилегий: монополистический контроль над экспортом, который он впоследствии получил, еще сильнее задушил города в глубине материка. Все более монокультурная аграрная экономика, которая импортировала товары ремесленного производства с Запада, создала аристократический прообраз заморских владений, характерных для XIX в.