нтролировавшегося лично государем, которые были распространены повсюду в мире. Усиление политической власти короля сопровождалось не уменьшением экономической безопасности дворянского землевладения, а соответствующим увеличением прав частной собственности. Эпоха, в которую распространилась «абсолютистская» публичная власть, была также эпохой, в которую быстро укреплялась «абсолютная» частная собственность. Это было важнейшее социальное различие, отделявшее монархии Бурбонов, Габсбургов, Тюдоров или Ваза от султанатов, империй или сегунатов вне Европы. Современники, сталкивавшиеся с Османским государством на собственно европейской почве, были хорошо осведомлены об этой глубочайшей пропасти. Абсолютизм не означал конца аристократического правления; напротив, в Европе он защищал и укреплял социальное господство наследственного дворянского класса. Короли, правившие в новых монархиях, никогда не могли перейти невидимые границы своей власти — материальные условия воспроизводства класса, к которому они сами принадлежали. Обычно эти правители знали о своей принадлежности к окружавшей их аристократии; их личная гордость за положение была основана на коллективном чувстве солидарности. Вот почему, в то время как капитал медленно накапливался под пышными надстройками абсолютизма, проявляя нарастающее давление на них, знатные землевладельцы европейского раннего Нового времени сохраняли свое историческое господство с помощью тех самых монархий, которым они теперь подчинялись. Экономически защищенная, социально привилегированная и культурно зрелая аристократия все еще правила; абсолютистское государство примирило свое превосходство с постепенным ростом капитала внутри сложных общественных формаций Западной Европы.
Впоследствии, как мы видели, абсолютизм также появился и в Восточной Европе — более отсталой части континента, которая не имела опыта изначального романо-германского синтеза, давшего рождение средневековому феодализму. Противоположные особенности и временные рамки двух вариантов абсолютизма в Европе, Западного и Восточного, которые создали главную тему этого исследования, каждый по-своему подчеркивают общий конечный характер и контекст обоих вариантов. Ибо в Восточной Европе социальное могущество дворянства не было уравновешено каким-либо влиянием городской буржуазии, как это отмечено в Западной Европе; феодальное господство не было ликвидировано. Поэтому восточный абсолютизм более открыто и недвусмысленно, чем на Западе, отражал состав и функции своего класса. Построенный на крепостном праве феодальный уклад его государственной структуры был груб и очевиден; закрепощенное крестьянство внизу было постоянным напоминанием о формах притеснения и эксплуатации его сохранившегося аппарата насилия. Но в то же время генезис абсолютизма в Восточной Европе был фундаментально отличным от того же процесса в Западной Европе. Точнее сказать, он совсем не был прямым результатом роста производства и обмена, за Эльбой до капитализма было все еще далеко. Именно две взаимопересекающиеся силы незавершенного процесса феодализации, который начался хронологически позднее, не располагая благами античного наследия, и в более сложных географических и демографических условиях, а также усилившееся военное давление со стороны более развитого Запада привели к парадоксальному преждевременному формированию абсолютизма на востоке. С установлением абсолютистских режимов в Восточной Европе, в свою очередь, в целом сформировалась международная система государств, которая определила и провела границы на континенте. Рождение многостороннего политического порядка, как единого поля конкуренции и конфликтов между соперничающими государствами, было само по себе и причиной и последствием победы абсолютизма по всей Европе. Создание такой международной системы, начиная с Вестфальского мирного договора, естественно, не сделало обе половины континента однородными. Напротив, имея с самого начала разные исторические родословные, к собственным финалам абсолютистские государства Западной и Восточной Европы следовали по различным траекториям. Диапазон этих итогов хорошо известен. На Западе испанская, английская и французская монархии потерпели поражение или были свергнуты буржуазными революциями «снизу»; в то же время итальянские и германские княжества были уничтожены запоздалой буржуазной революцией «сверху». С другой стороны, на востоке Российская империя в конце концов была разрушена пролетарской революцией. Последствия раскола континента, символизированные в этих успешных или нет восстаниях, все еще с нами.
Два замечания
А. Японский феодализм
В VII в. Япония под сильным китайским влиянием пережила централизацию: реформы Тайка 646 г. положили конец существованию свободных общин, состоявших из групп родовой знати и зависимых землепашцев, и впервые создали единое государство. В административном отношении оно строилось по модели современной ему империи Тан в Китае; новое японское государство, которое стало регулироваться созданным в начале VIII в. (702 г.) Кодексом Тайхо, опиралось на монопольную государственную собственность на землю. Земля делилась на мелкие участки, периодически перераспределяемые среди землепашцев-арендаторов, которые должны были выплачивать государству натуральный налог или отрабатывать барщину. Первоначально используемая в пределах владений императорской семьи, система участков в течение следующего столетия постепенно распространилась на всю страну. Многочисленная центральная бюрократия, состоявшая из гражданского аристократического класса, рекрутируемого на должности по наследству, а не через систему отбора, поддерживала единый политический контроль над страной. Государство было разделено на округа, провинции, районы и деревни, находившиеся под жестким правительственным контролем. Была создана постоянная призывная армия, несмотря на рискованность этого шага для элит. В империи были построены симметрично спроектированные города по китайскому образцу. Буддизм, синкретически перемешанный с местными синтоистскими культами, стал официальной религией, формально интегрированной в государственный аппарат [589]. Однако примерно с 800 г. эта китаизированная империя начала разрушаться под воздействием центробежных сил.
С самого начала отсутствие системы отбора бюрократии, подобной той, что утвердилась у китайских мандаринов, делало государственные должности лакомым куском для их приватизации знатью. Буддистские религиозные ордены сохраняли на пожалованных им землях особые привилегии. В 792 г. была отменена воинская повинность, около 844 г. запрещено перераспределение земельных участков. В провинциях появились «наполовину частные» поместья или сёэны, владения знати или монастырей; первоначально изъятые из государственной собственности, они со временем получили освобождение от налогов и в итоге полную свободу от кадастровых проверок центральных властей. Более крупные из таких владений, часто находившиеся на только что освоенных землях, занимали несколько сотен акров. Крестьяне, возделывавшие сёэны, теперь платили подати непосредственно своим хозяевам, в то время как внутри этой зарождавшейся манориальной системы права на продукцию (главным образом, конечно, рис) приобрели промежуточные слои управляющих или бейлифов. Внутренняя организация японских поместий сильно зависела от особенностей рисоводства, основной отрасли сельского хозяйства. Здесь не было трехполья европейского типа и общинные земли не играли особой роли ввиду отсутствия скота. Крестьянские наделы были намного меньшими, чем в Европе, меньше было и скоплений деревень в условиях относительно высокой плотности сельского населения и нехватки земли. Кроме того, не было настоящей системы разделения на господскую и крестьянскую землю; шики (shiki ), или право на произведенную на земле продукцию, относилось ко всему сёэну [590]. Тем временем придворная аристократия кюге развивала изысканную светскую культуру в столице, где клан Фудзивара надолго установил контроль над самой императорской династией. Но за пределами Киото администрация империи все больше деградировала. В то же время с отменой воинской повинности вооруженные силы в провинциях постепенно становились частью новой военной знати — воинами-самурая-ми или буси, которые впервые стали заметным явлением в XI в. [591] Как чиновники центрального правительственного аппарата, так и владельцы сёэнов на местах собирали отряды таких воинов для обороны и нападений. Междоусобица обострялась по мере приватизации аппарата насилия, так как провинциальные войска буси вмешивались в борьбу придворных клик за контроль над столицей империи и административной системой.
Разрушение старой системы Тайхо достигло кульминации с основанием в конце XII в. сёгуната Камакура Минамотоно Иоритомо. Императорская династия и двор в Киото, а также традиционная гражданская администрация были сохранены новым правителем, который вырос в Киото и демонстрировал большое уважение к их наследию [592]. Но бок о бок с ними был создан новый военизированный аппарат под командованием сёгуна или «генералиссимуса» с центром в собственной столице Камакуре и укомплектованный буси. Реальная власть в Японии с тех пор находилась в руках именно этого правительства. Сёгунат, который стали называть бакуфу (буквально означает «палатка или полевая ставка»), в начале опиравшийся на поддержку 2 тысяч гокэнин— «домашних людей» или личных вассалов Иоритомо, присвоил или конфисковал множество сёэнов для собственного использования. В провинциях были назначены военные губернаторы сюго и земельные управляющие или дзито, отобранные из его вассалов. Первые стали на практике основной местной властью в своих регионах, в то время как на вторых была возложена ответственность за сбор податей с