[612]. Хотя сёгунат осознавал разницу между номинальной «рисовой» оценкой производства во владениях тозама и его реальным объемом, которая в некоторых случаях имела место с начала периода бакухан, упадок его власти на территориях хан не позволял Эдо исправить ситуацию. Более того, когда коммерциализация сельского хозяйства достигла отдаленных регионов Японии, более компактные и энергичные правительства хан оказались способными установить прибыльную местную монополию на товарные культуры (такие, как сахар и бумага), увеличив доходы тозама, в то время как доход бакуфу от разработки месторождений снижался. Экономическая и военная мощь любого даймё были тесно связаны, так как самураи получали средства к существованию из рисовых доходов. Материальное могущество больших домов тозама было более устойчивым, чем казалось, и оно улучшалось со временем.
В своих владениях все даймё (будь то тозама, шимпан или фудаи) обладали неограниченной властью: действие предписаний сёгуната заканчивалось у границ их феодов. Они выпускали законы, осуществляли правосудие, собирали налоги и содержали войска. Политическая централизация даймё была сильнее в их собственных владениях хан, чем централизация на землях сёгуната тзнрё, так как она не опосредовалась субфеодализацией. Первоначально территории хан были разделены на земли правящих домов даймё и феоды, пожалованные их вооруженным вассалам. Однако во время эпохи Токугава в каждом хан постоянно росло число самураев, которым просто платили жалованье рисом вместо предоставления земель как таковых. К концу XVIII в. практически все вассалы буси за пределами территории сёгуната получали зарплаты рисом из зернохранилищ сюзерена, и большинство из них проживало в городах-крепостях своих господ. Этой перемене способствовал традиционный сдвиг во внутрифеодальных отношениях к полюсу вассалитета, а не бенефиция. Отделение класса самураев от сельскохозяйственного производства сопровождалось его включением в административную бюрократическую систему, как в бакуфу, так и в хан. Государственный аппарат сёгуната с его быстро увеличивающимся количеством должностей и неопределенностью системы департаментов воспроизводился на территориях провинциальных феодалов. Каждый дом даймё стал создавать свою собственную бюрократию, состоящую из самураев и управляемую советом высших вассалов или кашиндан (kashindan), которые, как и совет родзю в сёгунате, зачастую пользовались властью от имени господина хан, часто остававшегося лишь номинальным главой [613]. Класс буси теперь сам стал обладать сложной стратифицированной наследственной системой рангов, только верхние этажи которой обеспечивали высших чиновников для правительства хан. Дальнейшим результатом превращения самураев в бюрократов было преобразование их в образованный класс, все более лояльный владению хан в целом, а не личности даймё— хотя восстания против последних практически неизвестны.
В основании всей феодальной системы находилось крестьянство, юридически прикрепленное к земле, которому было запрещено переезжать или обмениваться своими участками. По статистике, средний размер крестьянского участка был очень маленьким — от 2 до 3 акров, а оброк с него, которые крестьянин должен был выплатить хозяину, составлял 40–60 % продукции в начале эпохи Токугава; к концу сёгуната их размер уменьшился до 30–40 % [614]. Деревни несли коллективную ответственность за налоги, которые обычно выплачивались в натуральной форме (хотя переход к денежной форме встречался все чаще) и собирались налоговыми чиновниками даймё. Так как самураи больше не выполняли манориальных функций, все непосредственные отношения между крестьянством и рыцарством на земле были исключены, за исключением сельской администрации должностными лицами хана. Длительный мир в эпоху Токугава и установление постоянного способа оценки излишков, предназначенных для изъятия, стали причиной впечатляющего подъема аграрного производства в течение первого столетия со времени установления сёгуната. Происходило освоение больших площадей земли с официального одобрения бакуфу, распространялись железные сельскохозяйственные орудия труда. Интенсифицировалось орошение, расширялись площади рисовых полей, широко использовались удобрения, расширялся ассортимент возделываемых зерновых. В XVII в., по официальным оценкам, посевные площади под рисом выросли на 40 %; наделе, реальные объемы недооценивалась из-за уклонений; общее производство зерновых в целом, вероятно, почти удвоилось в этот период [615]. Население выросло на 50 %, составив примерно 30 миллионов человек в 1721 г. Однако затем оно уменьшилось из-за неурожаев и голода, которые уничтожили избыток рабочей силы, а деревни начали практиковать мальтузианский контроль, для того чтобы парировать эти угрозы. Поэтому в XVIII в. демографический рост был минимальным. В то же время рост валовой продукции заметно замедлился: согласно официальным подсчетам, площади обрабатываемых земель увеличилась на 30 % [616]. С другой стороны, поздняя эпоха Токугава характеризовалась более интенсивной коммерциализацией сельского хозяйства. До самого конца сёгуната рисоводство продолжало составлять 2/з аграрного производства благодаря внедрению усовершенствованных устройств для молотьбы [617]. Избыток риса, уходивший в виде оброка сеньорам, в конечном итоге в городах обращался феодалами в деньги. В то же время в течение XVIII в. быстро развивалась региональная специализация: такие товарные культуры, как сахар, хлопок, чай, индиго и табак, производились непосредственно для продажи, их выращиванию часто способствовали монопольные предприятия хан. К концу сёгуната значительная доля сельскохозяйственного производства была коммерциализирована [618], либо прямым производством крестьянами товаров для рынка, либо опосредованно — через продажу феодалами рисового оброка.
Вторжение денежной экономики в деревню и конъюнктурные колебания цен на рис неизбежно приводили к усилению социального расслоения в крестьянской среде. С самого начала эпохи Токугава землевладение в японских деревнях было неравным. Богатым крестьянским семьям принадлежали участки размером больше средних, которые они обрабатывали при помощи зависимых работников и бедных крестьян, замаскированных под родственников. В то же время богатые доминировали в деревенских советах в качестве традиционной общинной элиты [619]. Распространение коммерческого сельского хозяйства серьезно увеличило власть и богатство этой социальной группы. Хотя продажа и покупка земли этой категорией формально была незаконной, на практике в течение XVIII в. бедные крестьяне часто в отчаянии закладывали свои участки деревенским ростовщикам, когда урожаи были плохими, а цены высокими. Таким образом, в сельской экономике появлялся второй эксплуатирующий слой, промежуточный между сеньориальной бюрократией и непосредственными производителями: дзинуси или ростовщики-землевладельцы, которые по происхождению были богатейшими крестьянами или старостами (шойя ) в деревне. Зачастую они увеличивали свои богатства, вкладывая деньги в распашку новых земель, предпринимаемую зависимыми субарендаторами или наемными работниками. Землевладение в мура неуклонно становилось более концентрированным, а родственные фикции отменялись в угоду денежным отношениям между жителями деревни. Таким образом, хотя в течение поздней эпохи Токугава с прекращением демографического роста доход на душу населения видимо увеличился [620], а слой дзинуси расширялся и процветал, оборотной стороной того же процесса было ухудшение положения беднейшего крестьянства. Именно поэтому XVIII–XIX вв., отмеченные повторяющимся смертоносным голодом, стали временем роста народных восстаний в сельской местности. Изначально они носили локальный характер, но со временем приобрели региональный и, наконец, квазинациональный охват, что вызвало тревогу как властей хан, так и бакуфу [621]. Крестьянские бунты эпохи Токугава были слишком беспорядочными и неорганизованными для того, чтобы представлять серьезную политическую угрозу системе бакухан; однако они стали симптомами накопления кризисных экономических явлений в старом феодальном порядке.
Между тем в этой аграрной экономике, как и в феодальной Европе, развивались важные городские центры, занятые торговыми операциями и мануфактурным производством. Муниципальная автономия торговых центров эпох Асикага и Сэнгоку была уничтожена в конце XVI в. Сёгунат Токугава не позволял никакого городского самоуправления: самое большее, были разрешены почетные купеческие советы в Осаке и Эдо, действовавшие под строгим контролем чиновников бакуфу, на которых была возложена ответственность за управление городами [622]. Города-крепости хан также не давали возможности развиваться муниципальным институтам. С другой стороны, умиротворение страны и установление системы санкин котай предоставляло беспрецедентный коммерческий стимул для развития городского сектора японской экономики. Потребление предметов роскоши высшей аристократией быстро развивалось, в то время как превращение рыцарского класса в чиновников, получающих зарплату, повысило спрос на комфорт среди них (как бюрократия сёгуната, так и чиновничество