хан были чрезмерно раздуты из-за размера класса самураев). Перетекание огромного богатства даймё в Эдо и Осаку было вызвано дорогостоящим строительством и показной роскошью резиденций крупных феодалов в столице Токугава. По некоторым оценкам, до 6о-8о% денежных расходов хан уходило на санкин котай [623]. В Эдо было более 600 официальных резиденций или ясики, содержавшихся даймё (большинство крупных феодалов имели более трех резиденций каждый). Эти резиденции фактически были обширными поместьями, крупнейшие из которых занимали площади до 400 акров и включали особняки, учреждения, казармы, школы, конюшни, гимнастические залы, сады и даже тюрьмы. Вероятно, около 1/6 свиты хан постоянно проживало в этих резиденциях. В огромной городской агломерации Эдо доминировала концентрическая система таких резиденций даймё, планомерно размещенных вокруг большого замка — дворца самого сёгуната Чиода, расположенного в центре города. Половина населения Эдо жила в самурайских имениях, не менее 2/з всей площади города были собственностью военных [624]. Чтобы поддерживать огромную стоимость этой системы обязательного феодального потребления, правителям хан приходилось переводить свои налоги, полученные главным образом от крестьянства в натуральной форме, в деньги. Излишек риса продавался в Осаке, которая стала центром распределения и торговым дополнением потребительского центра Эдо: именно там купцы управляли товарными складами хан, выдавали кредиты феодалам и вассалам под залог налогов или жалований, спекулировали на фьючерсных товарных контрактах. Вынужденная монетизация феодальных доходов подготовила условия для быстрой экспансии торгового капитала в городах. В то же время классу городских жителей чонин было законодательно запрещено приобретать сельскохозяйственные угодья: следовательно, японские купцы эпохи Токугава были лишены возможности вкладывать свой капитал в сельскохозяйственную собственность, по примеру их китайских коллег [625]. Сама жесткость системы классов, созданной Хи-дэёси, таким образом, парадоксально стимулировала рост чисто городского богатства.
Таким образом, в XVII–XVIII вв. в больших городах формировался в высшей степени процветающий слой купечества, вовлеченный в широкий круг торговой деятельности. Компании чонин накапливали капитал благодаря торговле сельскохозяйственными излишками (продавая рис и такие товары, как хлопок, шелк и индиго), транспортным услугам (интенсивно развивалось каботажное судоходство), производя обменные сделки (в тот период в обращении ходили более 30 валют, поскольку каждый хан выпускал бумажные банкноты в дополнение в металлическим монетам бакуфу), мануфактурное производство текстиля, фарфора и других товаров (сконцентрированных в городских мастерских или разбросанных по деревням с использованием надомного труда), производство пиломатериалов и строительство (частые пожары в городах делали его постоянно необходимым), ссуды денег даймё и сёгунату. Крупнейшие купеческие дома стали контролировать доходы, эквивалентные богатствам большинства влиятельнейших региональных феодалов, на которых они работали в качестве финансовых агентов и которые использовали их как источники кредита. Расширение коммерциализации сельского хозяйства сопровождалось массовой нелегальной миграцией в города, что привело к серьезному расширению городского рынка. К XVIII в. население Эдо составляло, видимо, 1 миллион человек — больше чем население Лондона или Парижа в то время. Осаку и Киото населяли, вероятно, по 400 тысяч жителей; и примерно Vio населения Японии проживала в городах с населением более 10 тысяч человек [626]. Мощная волна урбанизации привела к ножницам цен между продукцией мануфактур и аграрными товарами, учитывая относительную неэластичность предложения в сельскохозяйственном секторе, из которого знать получала свои доходы. И как результат — хронические бюджетные проблемы у правительств бакуфу и хан, долги которых перед купцами, ссужавшими их займами под залог их налоговых доходов, все возрастали.
Усугубление денежного дефицита в среде знати конца эпохи Токугава, однако, не означало соответствующего подъема социальной группы чонин в общественной системе в целом. Сёгунат и даймё реагировали на кризисное состояние своих доходов, аннулируя свои долги, вымогая большие «подарки» из купцов, сокращая рисовое жалованье подчиненных самураев. Чонин юридически были во власти знати, которой они предоставляли кредиты, а их прибыль могла безо всяких оснований быть изъята в виде обязательного «добровольного» приношения или путем введения специальных налогов. Право эпохи Токугава было «социально неполным и территориально ограниченным»: оно действовало только во владениях тэнрё, ему не хватало реально работающей судебной системы, и оно было направлено главным образом на наказание преступников. Гражданское право находилось в зачаточном состоянии, власти бакуфу неохотно следили за исполнением законов, воспринимая свое участие в тяжбах между частными сторонами как особую милость [627]. Следовательно, безопасность имущественных сделок никогда не была надежно обеспеченной, несмотря на то что крупные города сёгуната и предоставляли купцам защиту от давления даймё, хотя и не от бакуфу. С другой стороны, сохранение системы бакухан препятствовало появлению единого внутреннего рынка и мешало росту торгового капитала в национальном масштабе, притом что расходы на санкин котай достигли пределов. Контрольные пункты хан и пограничники препятствовали свободному движению товаров и людей, главные дома даймё следовали протекционистской политике ограничения импорта. Главным фактором в судьбе класса чонин в Японии стал изоляционизм Токугава. С 1630 г. Япония была закрыта для иностранцев, за исключением голландско-китайского анклава в Нагасаки, японцам было запрещено покидать страну. Эти закрытые границы стали удавкой, препятствовавшей развитию торгового капитала в Японии. Одной из фундаментальных предпосылок первоначального накопления капитала в ранней новой Европе была существенная интернационализация обмена товарами и эксплуатация, начиная с эпохи Великих географических открытий. Ленин постоянно и верно подчеркивал, что «нельзя себе представить капиталистической нации без внешней торговли, да и нет такой нации» [628]. В итоге политика изоляции сёгуната препятствовала возможности перехода к капиталистическому способу производства собственно в системе Токугава. Из-за отсутствия внешней торговли активность коммерческого капитала в Японии постоянно сдерживалась, капитал развивался в направлении паразитической зависимости от феодальной знати и политической системы, ею созданной. Его заметный рост, несмотря на эти непреодолимые ограничения его экспансии, был возможен только благодаря плотности и емкости внутренних рынков, несмотря на их разделенность. Япония, в которой проживали 30 миллионов человек, в середине XVIII в. была более населенной, чем Франция. Но не могло существовать «капитализма в одной отдельно взятой стране». По существу, изоляционизм Токугава обрек чонин на подчиненное существование.
Рост городов, вызванный системой санкин котай, завершился в начале XVIII в. вместе с прекращением роста населения в целом. Ограничительные официальные монополии были разрешены сёгунатом в 1721 г. Примерно с 1735 г. в крупных городах бакуфу прекратились строительство и расширение [629]. К тому времени коммерческая инициатива от банкиров и купцов Осаки фактически уже перешла в руки более мелких региональных оптовиков. Они, в свою очередь, в конце XVIII в. овладели монопольными привилегиями, и предпринимательская активность сместилась глубже в провинции. В начале XIX в. именно слой сельских торговцев-землевладельцев дзинуси стал самой активной деловой группой, получавшей доходы от отсутствия гильдейских ограничений в деревне на внедрение таких отраслей промышленности, как изготовление сакэ и шелковые мануфактуры (в эту эпоху они переместились из городов) [630]. Таким образом, наблюдалось прогрессивное распространение коммерции, которое в большей степени изменило деревню к концу эпохи Токугава, чем трансформировало города. Само перерабатывающее производство оставалось очень примитивным: как на сельских, так и на городских предприятиях разделение труда было минимальным, отсутствовали крупные технические изобретения, относительно небольшой была концентрация наемной рабочей силы. Фактически японская промышленность носила в основном ремесленный характер, оборудование было скудным. Экстенсивному развитию организованной торговли никогда не сопутствовал интенсивный прогресс методов производства. Промышленные технологии были архаичными, их совершенствование было чуждо традициям чонин. Процветание и энергичность японского купеческого класса способствовали возникновению особой городской культуры с высокой художественной утонченностью, прежде всего в изобразительном искусстве и литературе. Но они не стимулировали никакого роста научного знания или инноваций в политической мысли. Творчество чонин в рамках порядка бакухан было ограничено областью воображения и развлечений; оно никогда не поднималось до научного сомнения или критического мышления. Купеческому сообществу как классу не хватало интеллектуальной самостоятельности или корпоративного чувства собственного достоинства: оно было полностью погружено в условия существования, сложившиеся в силу феодальной автаркии сёгуната.