Константин Федорович, полагаем, несколько переоценил значение круговой поруки как решающего фактора общинной жизни. Ее отмена высочайшим повелением 12 марта 1903 г., возложившим ответственность за уплату сборов на каждого отдельного домохозяина, радикальных изменений статуса схода как органа регуляции крестьянского труда и быта не вызвала. Упразднение угрозы лишиться имущества за долги соседа, естественно, сказалось на стратегии сбора налогов, но это лишь одна из функций общины и мира.
Определив последний как «ответственное перед государством коллективное лицо»[2-32], Головин, возможно, счел ее главной. И, видимо, не он один. «Крепостная зависимость от помещиков сменилась кабальной зависимостью от фиска. Назначением крестьянина стало — служить податным животным»[2-33], — метко заметил историк и экономист Б. Б. Веселовский (1880—1954). Согласимся на мгновение с этой в то время молчаливо разделяемой многими саркастической оценкой. Подобная миссия предполагает трудоспособность, а следовательно, прокорм рабочей силы. По данным обстоятельного исследования экономиста-аграрника К. Р. Качоровского (1870 — после 1937), 65 миллионов человек в начале XX в. жили и работали в общинах, сообща владеющих землей, на равных правах предоставляемой в пользование крестьянам[2-34]. Поскольку «общинная земля кормит три четверти нашего крестьянства»[2-35], именно практика ее уравнительных переделов учеником и последователем Качоровского П. Вениаминовым (П. Г. Архангельским) названа «душой» общины[2-36]. Общины, где уравнительное землепользование в какой-либо форме («по душам», «по едокам», по числу рабочих рук в семье и пр.) регулярно практикуется, актор окрестил «живыми». По данным земских переписей 1897—1902 гг., в 35 губерниях Европейской России, где были обследованы почти 74 тысячи общин (3582780 семей, до 22 млн человек) «живых» оказалось 64%, проживало же в них 75% семей, обрабатывавших 83% земли, находящейся в общинном владении[2-37]. В целом на рубеже XIX—XX вв. беспередельное пользование мирской землей осталось лишь в 12% общин, в 86% установились и окрепли уравнительные порядки, причем 19% из них избрали принцип «по едокам»[2-38].
Экономические последствия переделов — вне наших интересов и компетенции, квалификация же их как «души» общины заслуживает психологического комментария. Но прежде любопытный факт в ответ на вопрос: «Набираются ли две трети голосов из тех крестьян, которым передел выгоден, так как приносит прирезку земли?»[2-39] Голосование по переделу в 32 общинах (6590 хозяев) Острогожского уезда Воронежской губернии: «за» — 4924 голоса (75%), «против» — 25%. А теперь самое интересное: 72% голосов «за» принадлежали крестьянам, получавшим выгоду, 5% — тем, кому он был ни в убыток, ни в прибыль, оставшиеся же 23% подали те, которым он был в убыток[2-40]. «При каждом переделе от одной трети до одной четверти крестьян голосуют за него не для того, чтобы получить прибавку земли, соглашаются на него вопреки своей хозяйственной выгоде»[2-41]. Почему же? Автор называет два резона: «Крестьяне стоят за общинное владение <...> потому, что оно полезно для будущих поколений и справедливо»[2-42]. В поддержку — мнение крестьянина Ярославской губернии: «К подворному владению желают перейти лишь те, которые только себе желают, а до других им дела нет. По-моему же, совершенно невозможно, потому что у одних будет густо, у других пусто, а у третьих ничего. Имея отдельную собственность, всякий должен ее охранять от соседа; и затем некоторые семьи уменьшатся, а некоторые увеличатся; одних делать счастливыми, других несчастными; и вечные скандалы. Я нахожу это совершенно невозможным, всматриваясь в будущее»[2-43].
Комментария заслуживают не сами по себе бесхитростные, хотя и не без морализации, рассуждения деревенского жителя начала XX в., а породившая их старинная идея об имущественном равенстве как залоге психологической гармонии взаимоотношений собственников. По заверению Аристотеля[2-44], первым предложил сделать земельную собственность граждан равновеликой Фалей — политический деятель родом из Халкедона на Боспоре Фракийском, живший до Платона и Аристотеля. Согласно историкам античности, «попытка осуществить это предложение была предпринята в Херсонесе Таврическом ок. 375—350 гг. до н. э.»[2-45] и, возможно, поспособствовала процветанию города в конце IV в. до н. э., завершившегося спустя несколько десятилетий по ряду объективных причин, в том числе — узости аграрной базы, не отвечавшей запросам растущего населения[2-46]. Рекомендованные Фалеем манипуляции с приданым (богатые дают, но не получают, бедные получают, но не дают) если и были реализованы, внутренней социальной смуты предотвратить не смогли. Называя имущественное равенство «до некоторой степени полезным во взаимных отношениях граждан»[2-47], Аристотель полагает: решающего значения оно не имеет, поскольку не выравнивает человеческих вожделений: «Вожделения людей по природе беспредельны, а в удовлетворении этих вожделений и проходит жизнь большинства людей»[2-48]. «Кроме того, — резонно замечает философ, — люди вступают в распри не только вследствие имущественного неравенства, но и вследствие неравенства в получаемых почестях»[2-49]. Добавим: и по многим иным поводам.
Вопреки славянофильской мифологии земельные переделы не обеспечивали имущественное равенство домохозяев. Дифференциация в сфере земледельческого хозяйства, социальная стратификация, классовое расслоение крестьянства отмечались не только леворадикальными авторами[2-50]. Иными словами, в общине бок о бок соседствовали зажиточные, середняцкие и бедняцкие дворы, причем обитатели последних нередко служили батраками у состоятельных односельчан[2-51]. В конце XIX в. в 50 губерниях Европейской России отходничеством — постоянной или сезонной работой по найму вне собственного земельного хозяйства — было занято более 7% сельского населения[2-52]. Частично это был кустарный промысел, в том числе артельный; частично — участие в строительных и дорожных работах в качестве чернорабочих; частично — работа на фабриках и заводах близлежащих городов. Однако большинство (67,4%) тех, кто указал работу по найму как основное занятие, являлись батраками — сельскохозяйственными рабочими, «деревенским пролетариатом», как называл их В. И. Ленин. В 1913 г. накануне войны в целом по России его численность составляла примерно 4,5 млн человек[2-53].
В современной литературе пролетарскими иногда называют хозяйства, где нет рабочего скота. «По данным военно-конской переписи 1812 г. в Европейской России они составляли 31,6%. Хозяйств, имевших одну лошадь, насчитывалось 32,4%, сельскохозяйственное производство могли поддерживать при этом в основном крестьяне нечерноземной полосы, а в Черноземье требовалось на обработку того же количества земли как минимум две лошади. Поэтому эта категория крестьянства была беднейшей. 2—3 лошади имело 29,7% крестьян, входивших в группу среднего крестьянства»[2-54]. По сведениям из того же источника к 1917 г. 11,4% деревенских дворов Европейской России являлись безземельными, 18,4% — беспосевными, 34,6% — безлошадными[2-55].
Материальное неравенство, аккуратно названное Б. Н. Книповичем (1890—1924) дифференцированностью, — повседневная реальность деревенского быта, не корректируемая приговорами сходов. Они гарантировали лишь равенство прав пользования коллективной собственностью общины. Не более. Была ли эта собственность объектом всеобщей заботы, объединяющей крестьян? Чем-то «нашим», требующим сотрудничества и определяющим сплоченность односельчан? Или ее ценность продиктована прежде всего надеждой на использование в личных целях? «К тому, что составляет предмет владения очень большого числа людей, прилагается наименьшая забота. Люди заботятся всего более о том, что принадлежит лично им; менее заботятся они о том, что является общим, или заботятся в той мере, в какой это касается каждого. Помимо всего прочего, люди проявляют небрежность в расчете на заботу со стороны другого»[2-56], — так Аристотель оценил отношение древних греков к «коллективному добру». «... Те, которые чем-либо владеют и пользуются сообща, ссорятся друг с другом гораздо больше тех, которые имеют частную собственность»[2-57], — интегративный потенциал общности имущества вызывал у философа большие сомнения. Похоже, их разделяют и многие отечественные общиноведы. О чем речь?
Хозяйственные решения деревенского схода в основном регламентировали место, время и содержание работы отдельных домовладений. Большинством голосов «сход решает, где будет луг, где выгон, где пашня, на сколько полей разделять общинную землю; тот же сход постановляет, какой именно хлеб и где сеять, когда начинать покос, сев, жатву и другие работы, к какому сроку должна быть снята трава с луга и хлеб с поля»