Грядущее торжество коллективизма могло быть подготовлено еще одной, на сей раз земной особенностью крестьянского мира — традиционной технологией вынесения приговоров на сходе, в частности, по поводу конфликтов между общинниками. Вспомним о правиле принятия решений двумя третями голосов. Славянофилы возводили его к новгородскому вече, западники указывали на эксцессы реализации. Риттих называет сельский сход «недисциплинированным сборищем», где заправляют мироеды, послушными орудиями которых являются «пьяницы, люди, неоднократно судившиеся за разные преступления, словом, вся та голытьба, завистливо смотрящая на людей трезвых и трудолюбивых, которая своим нахальством и бесшабашностью импонирует благомыслящим членам схода; поэтому понятно, что люди трудолюбивые и скромные избегают посещать сходы, не желая подвергаться скандалам или дракам»[2-144]. «Увлечение сходов угощениями и вызываемые этим обстоятельством злоупотребления подрывают доверие к беспристрастности и обдуманности решений»[2-145].
Н. П. Дружинин аргументированно настаивает: независимость крестьянского самоуправления серьезно ограничена избыточной активностью и даже самоуправством земских начальников в проведении сходов и принятии решений, что запрещено законоположением 12 июля 1889 г. «Так, земский начальник Харьковской губернии Протопопов на сельском сходе грозил перебить половину из около 700 собравшихся, если будет продолжаться шум, на другом сходе угрожал крестьянам, которые будут обращаться к нему с жалобами и прошениями, что «жалобы будут на морде, а прошения на задней части тела»[2-146]. В некоторых многочисленных общинах ряда губерний «приговоры составлялись предварительно в присутствии лишь немногих лиц, а затем подписывались членами схода, вызываемыми поодиночке или при обходе по домам»[2-147]. Указывая на недочеты законодательства о крестьянах, юрист Дружинин с возмущением констатирует: отсутствие четких правовых норм подменяется обычаем, «большей частью воображаемым, мнимым, различающимся по местностям, неуловимым, ничем неудостоверяемым, с неопределенными пределами влияния»[2-148].
Подобные оценки не редкость и явно не лишены оснований. Но пафосный призыв лишить народное правосознание образующих его неписанных норм и правил, базирующихся именно на обычаях, наивен и по-детски запальчив. «... Отказаться от воззрения на крестьянскую среду как на особый мир, <...> требующий особых юридических норм»[2-149], можно, но обычное право в результате такого отказа не исчезнет. Более того, как в те же годы убедительно доказал Л. И. Петражицкий (1867—1931), не санкционированные государством эмоциональные императивные переживания приобретают надиндивидуальный, групповой характер и становятся устойчивыми детерминантами поведения[2-150]. Практика вынесения приговоров к числу безусловных этических императивов позволяет отнести учет интересов односельчан и общины в целом.
Разбирательство конфликтов и споров с непременным участием деревенской общественности (суд стариков, родственников, соседей) свидетельствует о еще одном просоциальном императиве — поиске компромисса, учитывающего амбиции обеих противоборствующих сторон. Сверхзадачей таких коллективных «слушаний» было не столько установление, кто прав, кто виноват, сколько попытка примирить враждующих. Даль: полно судиться, не лучше ль помириться; худой мир лучше доброй драки; с кем побранюсь, с тем и помирюсь; всякая ссора красна мировою; мир да лад — Божья благодать. Мировую сделку крестьяне считали самым справедливым исходом всякого дела. «Испрошение прощения» у пострадавшего — один из вариантов решения общинного суда[2-151]. В последнее воскресенье перед Великим постом повсеместно и неукоснительно соблюдался обычай просить прощения у близких, включая даже покойных.
Если тяжесть содеянного делала «увещевание» на сходе явно недостаточным, сохранению устоев общины служил обычай публично срамить преступника: деготь на воротах гулящих девиц, запряжение в телегу нагими замужних женщин, уличенных в прелюбодеянии, вождение вора по селу голым с украденной вещью под стук ведер и кастрюль. В экстремальных случаях — эпидемии, мор, повторяющиеся пожары, вызывающие подозрения в колдовстве, — поддержание сельской солидарности достигалось посредством самочинных коллективных расправ над «злодеем». Причем убийство колдуна грехом не считалось: покой и порядок в общине могли и должны были быть восстановлены любой ценой[2-152].
Способность крестьянского мира к восстановлению временно утраченного status quo, как и ряд других его ранее отмеченных социально-психологических свойств, поразительно полно соответствуют семантике слова «мир» в праславянской языковой культуре. Исследование В. Н. Топорова[2-153] (1928—2005) позволяет даже сказать, что психология общины генетически закодирована в этой семантике. Славянское mir возводят к индоевропейскому msi, фиксирующему две идеи: 1) положение основы, укрепление ее, воздвижение неких образцов единства и устойчивости, соединение, скрепление, связывание»; 2) гибкость, динамичность, «идея «смягчения», сглаживания противоречий, а затем и согласия, лада, договора и далее — союза, сотрудничества, дружбы, любви»[2-154]. Первая идея акцентирует единство мира, вторая — его изменчивость, предполагающую необходимость созидания целостности, спокойствия, чаемой идеальной гармонии. Сходную смысловую трактовку обнаруживает и славянский языковой материал: семантика «мира» как покоя, согласия, лада при углубленном рассмотрении свидетельствует не о некоем исходном, первоначальном состоянии, а о благоприобретенном результате упорядочивания ситуации несколькими субъектами. Причем в русском языке «уже в ранних текстах слово миръ обозначает особую рано институализировавшуюся форму социальной жизни крестьянства — общину, крестьянский мир»[2-155].
Перенос образа мира с космологии на социальную жизнь произошел, по оценке ученого, уже в раннеславянскую эпоху, в VI—X вв. Свидетельством антропоцентричности, «очеловечивания» представлений о мире является появление на рубеже тысячелетий русских мир-имен: Радимир, Вадимир, Владимир, а в XI в. — Судимир, Творимир, Остромир. На этих именах, доказывает В. Н. Топоров, — «отсвет сакральности», проекция т. н. основного мифа о мире как итоге победы Громовержца над силами хаоса и распада, что восстанавливает согласие, примирение, покой[2-156]. Имя наделяется предписывающе-программирующей функцией — ответственностью за стабильность мира. Проанализировав фольклорный (пословицы, поговорки, присказки и т. п.) и литературный (художественные сочинения, публицистика, земские отчеты и пр.) материал, исследователь заключает: «Идея единства-единения в той или иной степени пронизывает бо́льшую часть всего корпуса речений о мире — созывание-приглашение, собирание-схождение-съезд, слаживание-умирение-примирение и т. п. с разных сторон подчеркивают эту общую идею»[2-157]. Ее реальным воплощением являются мирской съезд, сход, сходка.
Возможно, миром исходно называлось сакральное место собрания (перед храмом, у стоящего отдельно большого дерева или специально воздвигнутого столба, у колодца, вырытого посередине селения), впоследствии же целое — община — стало именоваться по его «сердцевине»[2-158]. «В этом контексте сходка может называться мирской не только потому, что на нее сходился мир — народ, но и потому, что она происходила в ритуальном центре, который мог носить название мир»[2-159]. Не исключено, сходка — периодическое воспроизведение первоначального божественного акта единения людей в «первичные времена», «когда мир, отбросив разногласия, преодолев размирье, ищет согласия, примирения»[2-160]. Христианизация Руси обогатила древнюю «мир-идеологию» богословской идеей Пресвятой Троицы — духовным ориентиром строительства общего дома, где «любовь, братолюбие, взаимность, общежительство, с одной стороны, смирение, кротость, молчание как угашение агрессивных потенций Я <...> ради другого и других и единения с ними, с другой стороны, собственно, и воздвигают ту непреодолимую преграду, которая встает на пути «ненавистной раздельности мира»[2-161]. Если учесть исключительную популярность св. препод. Сергия Радонежского (1314—1392), учредившего основанный на этих принципах и быстро распространившийся в Северной Руси тип общежительных монастырей — традиционный объект массового паломничества православных, изложенный выше «духовный ориентир» утратит налет кажущейся декларативности и обретет свой подлинный статус живого образца. Провозглашенные и отчасти реализованные Сергием Радонежским идеи о необходимости единства русского народа глубоко повлияли на древнерусскую культуру XIV—XV вв. Ими, пишут, вдохновлена знаменитая «Троица» Андрея Рублева — икона, особо почитаема на Руси.
День Пресвятой Троицы был не только праздником единения живых в многолюдных обрядах растительного и метеорологического характера, но и временем общения с душами умерших предков. Суббота накануне Троицы повсеместно считалась днем поминовения усопших. «В это время обычно посещали кладбища и там окуривали могилы, служили панихиду и устраивали трапезу, крошили на могилу яйца и хлеб...