[4-25], — убедительно доказывают Ю. И. Александров с коллегами в недавней монографии о механизмах некоторых разновидностей регрессии.
Массовый относительно устойчивый «откат» к казалось бы, изжитым формам социального мировоззрения и поведения историки, социологи, культурологи в последние годы настойчиво называют архаизацией[4-26]. После идентификационной неопределенности и чехарды в первые годы советской власти, обостривших с древности актуальную потребность ощутить границы безопасного круга «своих», городские «товарищи» оказались своеобразным «родовым убежищем», гарантирующим защиту, взаимопонимание и придающим уверенность в завтрашнем дне. Большинство участников массовых мероприятий роднило общее крестьянское и солдатское прошлое, равно как и схожие трудности городской жизни. «Только для русского языка представление о том, что люди «имеют общую судьбу», столь значимо, что стало основою для одной из фундаментальных категорий при интерпретации отношений между людьми»[4-27]. Это проницательная Вежбицкая о товариществе, предполагающем общность интересов, доверие, взаимовыручку. Основанные на этих принципах объединения нескольких лиц для совместной производственной, торговой, финансовой и иной деятельности именовались товариществами и расценивались на Руси как добропорядочные организации.
Итак, у слова «товарищ» весьма позитивное семантическое наследство: сходство образа жизни, судьбы, доверие, помощь в трудную минуту и им подобные признаки образовали устойчивый положительный ореол подобного обращения. И все же, уверены, не только отсутствие прошлых негативных коннотаций превратило «товарищ» в массовый символ социальной само- и взаимоидентификации советских людей. По оценке лингвиста Е. В. Урысон, «товарищ, в отличие от друга, оценивается не с точки зрения его преданности и способности понять субъекта, а с точки зрения его способности совместно преодолевать трудности»[4-28]. Главным в «товарище», иначе говоря, является указание на «общее занятие, общую деятельность людей, которая делает их равными, но не на их хорошие взаимоотношения»[4-29]. Последние, естественно, могут сопутствовать требующей сотрудничества общей деятельности, в том числе и той, которая не приносит материальной выгоды участникам. Коллективный субъект такой деятельности, содействующей социалистическому строительству и не преследующей цели извлечения прибыли, Конституция 1936 г. нарекла «общественной организацией». Сегодня подобное объединение (союз, ассоциацию, федерацию, общество, клуб и т. п.) чаще именуют институтом гражданского общества, что сущности этой добровольной группировки не меняет.
Перипетии государственной регламентации создания и деятельности общественных организаций — прерогатива историков[4-30]. В наших штудиях советской городской культуры конца 1920-х — начала 1930-х гг. как пространства коллективообразования важны два факта. Первый. Весьма многочисленные, хотя и не всегда успешные попытки создания разнообразнейших объединений: голубеводства, филателистов, друзей кино, любителей радиотелеграфа, антропософии, счетоводов, русско-японской взаимопомощи, друзей камерной музыки и т. д. и т. п. Регистрировавший уставы НКВД многим отказывал. В 1923 г. — Обществу теоретической и практической педагогики по причине дублирования функции Наркомпроса, в 1924 г. — Обществу экспериментальных психологических исследований при 1 МГУ по причине «политически сомнительной репутации большинства членов-учредителей», Обществу междупланетных сообщений — «вследствие недостаточной квалификации научных сил, составляющих инициативную группу общества», Обществу покровительства животным — по невозможности достичь реальных результатов. Список неразрешенных обществ обширен. Однако, несмотря на отказы и тотальный контроль политической благонадежности, по данным обстоятельного исследования историка И. Н. Ильиной, к началу 1928 г. НКВД РСФСР зарегистрировал 4480 всероссийских и местных добровольных объединений разного толка[4-31]. Это без учета спортивных обществ, подразделений Осоавиахима, МОПРа и ряда других.
Общее количество заявок на создание общества кратно больше. По сведениям Ильиной, за период с 1922 по 1929 г. через НКВД прошло 368 заявлений, из которых 107 удовлетворены[4-32]. Можно вместе со специалистами порассуждать о репрессивной политике НКВД, Агитационно-пропагандистского отдела ЦК ВКП(б), других надзорных органов, ищущих «потенциальных вредителей» в Тургеневском научно-литературном обществе, вегетарианском обществе или Союзе оказания помощи греческим гражданам, проживающим в Турк-республике. Можно, но скучно. «Тем, кто блюдет государство, надо прилагать все усилия к тому, чтобы от них не укрылась его порча»[4-33]. «В идеальном государстве допустима лишь та поэзия, польза от которой очевидна»[4-34]. «За поэтами надо смотреть и обязывать их либо воплощать в своих творениях нравственные образы, либо уж совсем отказаться у нас от творчества»[4-35]. Возможно, регистраторы обществ руководствовались рекомендациями Платона, анализировать «справедливость» которых предоставим политологам. Автоматическое благословение добровольные организации получили разве что от Временного правительства специальным законом от 12 апреля 1917 г. постановившего, что «все без исключения российские граждане имеют право без особого на то разрешения образовывать общества и союзы в целях, не противных уголовным законам».
Регламентация деятельности возникших сообществ — с древности известная и в целом понятная функция любого государства. Принятое в феврале 1928 г. на смену прежним «Положение об обществах и союзах, не преследующих цели извлечения прибыли» с констатацией-предупреждением, что «не подлежат утверждению уставы обществ, угрожающих общественному спокойствию и безопасности», удивления не вызывает. Возмущают трактовка признаков угрозы и соответствовавшая ей правоприменительная практика, включавшая аресты: «лжекраеведов» объявленного «монархической организацией» Воронежского краеведческого общества (1930 г.) или московских филателистов за «обмен с заграницей» почтовыми марками. Но это — предмет другого разговора. Менее понятно иное: почему до начала 1930-х гг., невзирая на трудности, не стихали попытки создания разного рода сообществ? Обостренная социальной и бытовой неустроенностью потребность единения с близкими по непрагматическим интересам соотечественниками? Добровольное общество как отвлекающий от повседневных неурядиц спасательный круг? Или вспыхнувший «стадный инстинкт» — следствие неуемного желания реализовать нежданно открывшийся «личностный потенциал», заслужив одобрение сходных по интересам окружающих? К примеру, опробовать ранее неиспытанные роли спортсмена, актера, астронома, радиоконструктора и разделить удовольствие от их исполнения с товарищами. У членов существовавших в 20-е гг. 323 научных, 108 творческих, 21 спортивного и других обществ[4-36] могли быть, разумеется, и иные мотивы участия в них.
Какой бы ни была мотивация учредителей и участников подобных центрированных на персональных интересах и амбициях собраний, опыт добровольного, равноправного, заинтересованного сотрудничества способствовал «коллективизации» социального поведения горожан. «Коллективизация» же социального мироощущения соотечественников связана, на наш взгляд, с массовым участием в общественных движениях, нацеленных на решение глобальных проблем того времени. Созданное в конце 1923 г. одно из наиболее многочисленных — общество «Долой неграмотность!», в котором к концу 1925 г. состояло 1,6 млн человек.
Общество «Друг детей», занимавшееся ликвидацией детской беспризорности. В начале 1930-х гг. оно включало 13,5 тысяч ячеек. Более 1 млн взрослых выявляли, направляли в детские дома, трудоустраивали, организовывали лечение и обучение беспризорных детей[4-37]. Образованный в 1923 г. Союз обществ Красного Креста и Красного Полумесяца, унаследовавший от возникшего еще в 1879 г. филантропического Российского общества Красного Креста заботы о раненых воинах, пострадавших от стихийных бедствий, бездомных, голодающих. К 1932 г. более 4-х млн человек занимались обустройством пунктов питания, ночлежных домов, колоний для детей-сирот и т. п..
Популярным было «шефство города над деревней». К 1926 г. в 50 учтенных обществах состояло 1,2 млн горожан. В этом году Московское общество в 21 уезде организовало 12 ветеринарных пунктов, 408 опытнопоказательных полей, 205 изб-читален, 267 красных уголков, 340 пунктов ликбеза, 6 клубов, 40 школ кройки и шитья. Осоавиахим — Союз обществ друзей обороны и авиационно-химического строительства в 1927 г. объединил военно-спортивные общества, занимавшиеся военно-технической и политической подготовкой к обороне страны, в том числе посредством игр, походов, прикладных спортивных состязаний. К 1929 г. он насчитывал около 4 млн человек. Всероссийские общества слепых (1929 г.), глухих (1926 г.), борьбы с алкоголизмом (1928 г.), охраны природы (1924 г.) также созданы по инициативе партийно-правительственных органов и пользовались их финансовой поддержкой. Союз воинствующих безбожников (1925 г.), действовавший под присмотром ЦК правящей партии, — наиболее одиозный пример организации формально добровольной, общественной, но отчетливо провластной. В 1930 г. он объединял более 2 млн членов.
Добровольно-принудительное «причащение» рядовых граждан к масштабным государственным проектам борьбы с безграмотностью, детской беспризорностью, алкоголизмом, бездомностью и другими «пережитками прошлого» частично эксплуатировало извечную российскую жалость к сирым и убогим, но к традиционной филантропии не сводилось. Главным объектом заботы с помощью агитпропа представали не частные разновидности униженных и оскорбленных, но весь обделенный прежним режимом простой народ. По сути, граждан привлекали к коррекции его, т. е. собственной судьбы. Коррекции, требующей не столько персональной трансформации, сколько радикального преобразования социальных условий жизни. Рождало ли соучастие в работе общественных организаций симпатию к подопечным соотечественникам? Возможно. Психологи знают: усилия, добровольно затраченные даже на рутинные занятия, нередко оправдываются вдруг открывшейся привлекательностью тоскливого дела. Здесь же и благодарность опекаемых, и поддержка соратников. И все же, полагаем, главным итогом просоциальной общественной активности миллионов послужил не рост межличностной аттракции, а реанимация на государственном уровне старой общинной нормы: коллективное благоденствие — залог и основа персонального благополучия. Это и есть