Если кратко и сухо: главный вклад Тенниса в социологию, согласно «Социологической энциклопедии», — «открытие двух типов социальных отношений и связей — был развит Э. Дюркгеймом в концепции органической и механической солидарности»[6-15]. Согласны. Уточним только: репрезентацией первой Теннис считал общину, второй — общество. Причем и первая, и второе трактовались не как реальные объединения, а как категории, характеризующие полярные варианты человеческих взаимосвязей. Общественная связь задана определенной целью, общностная — насыщенной эмоциями жизнью[6-16]. «Семейная жизнь составляет всеобщий базис тех способов жизни, которые свойственны общности»[6-17]. Общность — совокупность «мы», мир единой, общей судьбы, здесь расположенность, память о взаимно доставленных радостях, благодарность, забота[6-18]. Она есть форма родства — общий дом, оберегающая крыша, общее хозяйство, еда, мертвые предки, «общий страх и почитание еще больше сплачивают мирную совместную жизнь и совместное действие»[6-19]. Ощущение близости к общности и соучастия в ее делах могут поддерживаться и на расстоянии, «питаясь одной лишь памятью»[6-20].
Примерами реализации идеи общности могут служить трудовые или культовые товарищества-братства. «Предельным и наивысшим выражением, которое способна принять идея общности»[6-21], является религиозная община. В содружествах «общность духа под держивается общим трудом или профессией и, стало быть, общей верой»[6-22]. И как предупреждение: «Постоянная близость и частота контактов подразумевают <...> и взаимную поддержку, и утверждение, и взаимное ущемление и отрицание; и лишь до тех пор, пока проявления первых преобладают, такие отношения можно называть отношениями общности»[6-23]. Возможные неравенства статусов членов общности нивелируются ее «воспитывающей волей»[6-24], обеспечивающей консенсус, взаимопонимание. Последнее покоится «на сокровенном знании друг друга в той мере, в какой оно обусловливается непосредственным участием одного существа в жизни другого, склонностью к со-радованию и со-страданию»[6-25].
Если «отношения общности» определяются чувством, то «общественные связи» — необходимостью, целью, договором. Здесь «каждый выступает только за себя, а в состоянии повышенной напряженности — и против всех прочих. <...> Каждый запрещает другому прикасаться и приближаться к себе, поскольку это расценивается как проявление враждебности»[6-26]. «Никто не станет что-либо предпринимать ради другого, никому не придет в голову позволить или подарить другому что бы то ни было, разве что ради ответного позволения или подарка»[6-27]. Такие связи характерны для стирающего индивидуальность города — олицетворения общества, собрания своекорыстных личностей. Для большинства малоимущих отечество оборачивается «разве что «очагом и алтарем» в виде отапливаемой комнаты где-нибудь в верхних этажах или «милой родиной» на камнях уличной мостовой, откуда им открывается зрелище чужого, недостижимого великолепия, тогда как их собственная жизнь... распределяется между тяготами фабричного цеха и удовольствиями трактира»[6-28].
Судя по ранее процитированному автобиографическому роману Сорокина, российское малоимущее большинство, довольствующееся теплым ночлегом и трактиром, его симпатиями, мягко говоря, не пользовалось. Но ведь именно оно, а не «благородное, мудрое и созидательное меньшинство» образовывало те «рабоче-социалистические коллективы», которые точно, но опрометчиво были квалифицированы социологом как «знамение времени». А ведь знамением они стали именно потому, что впервые в нашей социальной истории продемонстрировали, причем в массовом порядке, возможность преодолеть непреодолимую противоположность целесообразных общественных и жизненных «общинностных» отношений. Видимо, именно жизненная неприязнь к торжествующим идейным противникам не позволила начитанному Сорокину, сославшись на Тенниса, прийти к этому выводу. А ведь именно чувство страны, воспринятой как родной дом, требующий обустройства собственными руками, и определило психологическое своеобразие социалистических коллективов как социальных институтов нового типа.
Н. К. Крупская уход в небытие советского строя и радикальное изменение психологии его ячеек могла бы счесть следствием деградации руководящей роли правящей партии и ее представительств на местах, бюрократизировавших донельзя идеологическую работу. И в чем-то была бы права. Всесоюзным Макаренко генеральные секретари КПСС и вправду не были. Но возложить на них всю полноту ответственности за трансформацию духовной культуры советского общества и его отдельных подразделений было бы явным упрощением. Хотя бы потому, что забота о благополучии ближних не была ни коммунистическим, ни марксистско-ленинским новшеством. Новшеством была попытка сопричастность общему благу сделать нормой гражданского поведения, а коллектив определить как место и субъект совместного культового действа причащения. Таинства не произошло. Но заслуживает доброй памяти. Не исключено, что его бывшие участники смогли передать «факел» социальной справедливости ширящемуся общественному движению добровольцев.
У человеческой памяти долгое и вполне материальное «эхо». Г. Зиммелю за сто с лишним лет до обнаружения т. н. зеркальных нейронов удалось предугадать нейрофизиологическую основу эффекта резонанса: «Известное возбуждение, находящееся в пределах нашего кругозора, вовлекает нас более или менее в свою сферу, и орудием его являются звенья чувственного выражения аффекта и симпатически-рефлекторного подражания ему. <...>... Подражание есть одно из главных средств для взаимопонимания. <...> Подражание чужому действию нередко дает нам впервые ключ к его внутреннему пониманию, поскольку чувства, которые прежде вызывали это действие и у нас, впервые воспроизводятся путем такой психологической поддержки. <...> Подражание другому дает нам возможность побыть в его шкуре, по крайней мере, настолько, насколько оно означает частичное тождество с ним»[6-29].
Если вам, читатель, удалось благодаря нам побывать в шкуре своих здравствующих и ушедших предков — наш труд был ненапрасным. Мир им.