– Что такое?
– Сначала надо придумать шару условия, чтобы он знал, на какую космическую траекторию тебя направить.
Ной снова улыбнулся:
– Конечно.
– Итак, – продолжила я, – если выбьешь страйк, значит, твоя группа затмит Ponyboys. Ваш первый альбом станет мультиплатиновым, вы выиграете все музыкальные награды и в итоге соберете целый стадион «Уэмбли»[30].
– Мне нравится.
– Да. Если собьешь половину кеглей, дела у вас пойдут хорошо. Вы подпишете контракт и будете зарабатывать неплохие деньги, но останетесь неизвестными и будете выступать лишь в небольших клубах.
Ной кивнул:
– И это звучит неплохо. А если я промахнусь?
Я пожала плечами:
– Помимо того, что ты станешь самым ужасным игроком в боулинг, твоя группа никогда не добьется успеха. В итоге даже в тридцать лет вы все еще будете пытаться пробиться в люди и играть на плохих площадках с пустыми танцполами. Ты найдешь работу в офисе настолько ужасную, что половину своего времени будешь оплакивать в туалетных кабинках свой талант.
Ной покрутил шар.
– Вот теперь я чувствую давление, – сказал он. – Я боюсь космического боулинга.
– Ах, ну ты и размазня! Давай кидай!
В этот раз Ной всерьез сосредоточился на размахе. Завел руку назад, наклонился вперед и отпустил шар. Он прокатился по дорожке и сбил все кегли.
Ной подскочил:
– Юху! «Уэмбли», я иду!
Он поднял меня, покружил и впился пьянящим поцелуем в мои губы.
– Ты счастлив?
– Счастлив? Я буду играть на «Уэмбли»! Так сказал шар!
– Молодец. Я рада за тебя.
– Точно. Теперь твоя очередь.
В последующие полчаса мы узнали довольно много о нашем будущем. Я сдам все экзамены повышенной сложности, но все равно окажусь во второсортном университете. Ной узнал, что ожиреет (промазал). Я одержу верх над Рут в соревновании на лучшее будущее. А еще космический боулинг рассказал, что у меня будет двое детей – мальчик и девочка.
Ной взял меня за руку и крепко ее сжал:
– Представь, насколько красивыми будут наши дети.
И я почти упала в обморок, обезумев от обещания, что крылось в этих словах.
– Ого! – сказала я. – Теперь наши жизни более-менее определены. Не думаю, что нас ожидают какие-нибудь сюрпризы.
Ной показал на доску со счетом:
– У нас ничья. Но впереди твой бросок, так что постарайся.
– Хорошо, – я подняла шар, – этот вопрос будет о нас. Если страйк – мы сбежим в закат и будем жить долго и счастливо, как в сказке.
– Лучше бы тебе выбить страйк.
– О, выбью, не волнуйся. Но на случай, если будет сбита половина кеглей, мы все равно останемся вместе, но все будет не так безоблачно. Повзрослев, мы столкнемся с проблемами, но справимся с ними при помощи семейного психолога.
– Хм. Не идеально. Но мне нравится, что мы останемся вместе. Что, если ты не собьешь ни одной кегли?
Я вздохнула и вспомнила о приеме у доктора Эшли:
– Ну, это значит, что мы не сможем быть вместе. Останемся друг для друга первой любовью и будем предаваться воспоминаниям лишь на пьяных вечеринках. Двинемся дальше, познакомимся с другими людьми и будем жить разными жизнями.
Слова застревали в горле. И было видно, что Ноя они тоже терзают.
– Тогда, – пытаясь разрядить атмосферу, сказал он, – пусть все решит боулинг.
Меня никогда в жизни не интересовали спортивные достижения. Но прямо сейчас мне ужасно хотелось выбить страйк. Прищурившись, я посмотрела на кегли, и мне показалось, что они невероятно далеко. Затем вдохнула и прокрутила удар в голове. Подняла шар и побежала к дорожке. Но только я собралась отпустить шар, как почувствовала, что на чем-то поскользнулась. С секунду я раскачивалась из стороны в сторону, пытаясь восстановить равновесие, но не смогла. И шмякнулась на пол. Шар вылетел из моей руки и, пролетев по воздуху, чуть не попал в семью, которая играла на соседней дорожке. А я приземлилась на задницу с громким «Ох!».
Раздался смех. Громче всех смеялся Ной. Но и везучая семейка посмеивалась.
Он встал позади меня и зааплодировал.
– Это было невероятно, – произнес он между приступами смеха. – Ты бы видела выражение своего лица! Хотя страшно подумать, что это значит для нашего будущего. Не знал, что мы должны были придумать значение для броска назад.
Я тоже начала смеяться, но резко остановилась, когда увидела, что к нам мчится угрюмая дама с ботинками. Ее лицо покраснело, а поросячьи глазки выпучились.
– Я же говорила вам, – пыхтя от злости, сказала она, – не устраивать суматоху.
Я посмотрела на свои клоунские ботинки и увидела, что у меня развязались шнурки. Вот что, скорее всего, стало причиной моего падения.
– Но я не специально. Дорожки скользкие.
– Мне все равно. Я хочу, чтобы вы ушли.
Я открыла рот, чтобы запротестовать, но Ной, почувствовав беду, увел меня.
– Но я не специально, – громко произнесла я, пока мы меняли обувь.
– Тсс! Пойдем. Я куплю нам что-нибудь поесть.
Угрюмая дама проводила нас до выхода, дабы убедиться, что мы ушли.
Снаружи было холодно.
– Неужели это произошло со мной? – спросила я.
Ной приобнял меня:
– Да.
– Серьезно? Меня только что вышвырнули из… боулинг-клуба?
– Точно. Вышвырнули.
И мы засмеялись. Надолго. Пока Ной не притянул меня к себе.
– Я так сильно люблю тебя, Поппи Лоусон, – целуя меня в макушку, сказал он. – Ты делаешь меня невероятно счастливым.
Мне захотелось улыбнуться, но я знала, что пора высказаться:
– Если я делаю тебя таким счастливым, тогда почему ты не остаешься со мной наедине?
Ной повернул меня к себе:
– Что ты имеешь в виду?
– Да так, ничего.
– Поппи!
Я уставилась на ноги:
– Ну, просто… знаешь, я не дурочка. Ты уже давно не приводил меня в свою квартиру. На самом деле после Лондона мы ни разу не оставались наедине. А еще ты распланировал для нас длинный маршрут по несексуальным местам. И я знаю почему.
Ной почесал ухо. Он выглядел растерянным.
– В смысле?
– Секс. Ты стараешься не оставаться со мной наедине.
Ной вздохнул:
– Я просто подумал, что будет легче, если мы станем избегать уединенных мест. Таких, где есть кровать.
– Поэтому мы ходим в боулинг-клубы и блинные?
Ной показал на меня:
– Эй, ты не можешь не согласиться, что было весело.
– Да. Но все равно… Ной, я считаю, что ты ведешь себя нечестно, лишая меня права голоса в этом вопросе.
– В чем?
Я взмахнула рукой между нами:
– В этом. В нас. В сексе. Мне не нравится, что ты решаешь, когда мы будем готовы.
Он покачал головой:
– Нет.
– Знаешь, я тоже имею право голоса. Я не какая-то эмоциональная недоразвитая малолетка, которой ты мог бы помыкать. Я твоя девушка.
– Мне просто не хочется торопить тебя.
– Ты и не торопишь.
– Но я боюсь, что так и будет, если мы останемся наедине.
Я улыбнулась:
– А разве ты не считаешь, что решение о том, когда сдерживать наши порывы, а когда – нет, должно быть совместным?
Он тоже улыбнулся:
– Полагаю, ты права.
– Если я с такой легкостью разгромила тебя в боулинге, уверена, смогу справиться и в спальне.
– Ты права.
– Сколько раз мне тебе это повторять, Ной? Я всегда права.
А потом он сжал меня в крепких объятиях, и мы отправились за едой.
29:2
РЕЙН УЖЕ ПРАКТИЧЕСКИ ПРЕУСПЕЛ в искусстве одновременной концентрации и сна. На самом деле, если бы существовал такой олимпийский вид спорта, как концентросон, Рейн завоевал бы золотую медаль. Он не мог вспомнить, когда в последний раз спал в прямом смысле этого слова. Сон ассоциировался с кроватью, пижамой и будильником. Он же не видел свою кровать несколько недель. Одежду и еду доставляли в лабораторию, душ он принимал в высокотехнологичных туалетных комнатах, а общение с внешним миром, естественно, находилось под запретом и обсуждению не подлежало, пока не разрешится ситуация. Хотя у него и друзей-то не осталось.
Многие отдалились во время его интенсивных тренировок. Оказалось, когда дело касается твоего частого опоздания, причин которого ты не можешь объяснить, у людей не хватает терпения. Правда в том, что они не смогли бы принять правду. Это уничтожило бы все. И всех. Ему самому хотелось бы не знать правду. Им разрешалось заводить друзей и искать девушек среди сотрудников компании, как в каком-то научном сверхстрогом брачном агентстве. В некоторой степени это имело смысл. Рейн не мог себе представить, что заведет подружку и не сможет рассказать ей все. Не говоря уже о том, чтобы услышать в свой адрес слова любви и не иметь возможности ответить тем же. В чем тогда смысл? Его нет.
Рейн через силу обрабатывал данные, которые видел на мониторе. Иго глаза настолько привыкли к ним, что он почти машинально распознавал значения. Это стало почти инстинктом. Доктор Бомонт предупреждала, что так и будет.
Словно услышав его мысли, она появилась возле него.
– Рейн, – сказала она командным голосом, привлекая его внимание.
Он резко пришел в себя и выпрямился.
– Доктор Бомонт? – Затем начал стучать по клавиатуре, чтобы скрыть, что задумался о другом.
Но клавиатура вдруг скрылась под большим рюкзаком. Его громкое приземление стерло остатки дремотного состояния.
– Собирайся.
– Собираться?
Его только что уволили?
– В твоем шкафчике есть одежда. Тебе надо взять столько, сколько потребуется по меньшей мере на две недели.
Он повернулся, чтобы посмотреть на Аниту. Она выглядела ужасно. Волосы, обычно безукоризненно уложенные, были растрепаны, на макушке торчали очки. Ее лицо покрылось пятнами, будто она плакала. Если она вообще умела это делать.
– Я не понимаю… – начал Рейн.
Но Анита его перебила: