Боже, ущедри ны и благослови ны: просвети лице Твое на ны, и помилуй ны... Земля даде плод свой, благослови ны, Боже, Боже наш... (Пс. 66, 2, 7).
Свой долгий рабочий день Полина подкрепляла молитвой: нужно помолиться о семье, о муже на далеком австрийском фронте. О погоде хорошей, об урожае, чтоб Господь благословил труды и заботы наступившего дня. Молитва давала силы, и, неутомимая, легкая, Полина быстро управлялась с многочисленными заботами по хозяйству, двумя детьми — Натальей и Василием, обихаживала дедушку.
А хозяйство большое: донские казаки — народ небедный. Плодовитая земля, огромные сады, мельницы, рыболовные артели. В хозяйстве — коровы, лошади, свиньи, гуси, утки, куры...
— Мам, а сколько у нас гусей и уток?
— Доча, да кто их считал?!
Дед Федор — казачий есаул, это в «Табели о рангах» — обер-офицер. Войсковые есаулы выбирались на Войсковом Круге по два на Войско, назначались адъютантами при войсковом атамане. Дед был казак матерый, служилый, но сражения и победы остались в прошлом, состарился удалой есаул, высокая фигура сгорбилась от тяжелой ноши лет и зим. Седой чуб, седые длинные усы, только брови, густые, нависшие над уже подслеповатыми глазами, — черные.
Семилетняя Наталья, с легкой руки деда Федора просто Таля, на минутку задержалась рядом с любимым дедушкой: старик достал полный казан золотых монет, высыпал их на полотенце, пересчитывал, перебирал, куда-то готовил.
И зачем он достал казан из-под печки? Перепрятывать будет?
— Диду, кто это на денежке?
— Царь, кто ж еще? Глянь, с одной стороны писано: Александръ III Императоръ и Самодержецъ Всеросийский, с другой — десять рублей 1894 год. Царский золотой червонец... А вот глянь, это Его Императорского Величества царя Николая Второго.
Вот интересно! Поиграть бы с этими тяжелыми блестящими кругляшками...
Нет, лучше не надо — от казана идет холодок, потусторонний легкий холодок, враждебный, бедовый, различимый лишь чутким детским сердцем.
Англичане говорят: «Coming events throw their shadow before them» — «Грядущие события отбрасывают тень перед собою». И страшная будущая трагедия уже отбрасывает тяжелую тень на уютную кухню, ползет по столу, тянется хищной рукой к мамке у печи, накрывает лицо деда.
Перехватив тревожный взгляд внучки, дед ласково, но твердо говорит ей:
—Иди, Таля, иди, играй в куколки!
Сам с казаном, с привычной палкой в руках, прихватив еще лопату, пошел в сад. Яблоневый сад огромный: может, пятьдесят яблонь, может, больше... Пошел по каменной дорожке, скрылся из виду. Тень за ним странная потянулась, очень странная тень, не в ту сторону отбрасывается... Эх, не читал старый есаул «Пикник на обочине», да и родятся братья-писатели лишь спустя десятилетия: в 1925 и 1933-м.
Ледяной холодок по спине, а в крохотной девичьей спаленке уютно, солнечно, морок и отошел, забылся, спрятался.
В деревне Каменке и куклы у Тали — каменные. Куколки делались легко: плоские камни (мягкие, хорошо точатся) обтачивались в виде куклы, раскрашивались лица, шилась одежда из тряпочек.
Но играть долго некогда: у нее есть обязанности — нужно встречать корову Зорьку из стада. Детство маленьких жителей Каменки было тесно связано с домашними животными.
Спасение Зорьки
Корова или лошадь, которые вырастают рядом с хозяевами, — это совсем не те животные, что стоят в огромных коровниках и конюшнях. Заботу, внимание и тепло ничем заменить нельзя. Корова, лошадь, собака учатся общаться с человеком, как бы даже и очеловечиваются, перенимают от своих хозяев душевные качества.
Зорька была коровой умной, преданной хозяевам, а уж молоко давала — выше всех похвал!
Дождь закончился, свежий, душистый воздух — прохладой в лицо, вниз — к речке, откуда гонят стадо. Вот прошла мимо соседская Пеструшка, вот Малинка, Красуля и Жданка, а Зорьки — нет!
Таля бросилась искать корову, вышла на знакомое мычанье: отстала Зорька от стада, стоит на другой стороне разлившейся реки. Увидела родного человека и пошла вброд к девчонке. А после дождя река поднялась, и корову понесло по течению. Таля бросилась по берегу, вслед за плывущей коровой.
Зорька плыла как могла и смотрела на девочку глаза в глаза. У Каменки были излучины, и в одной из заводей, где течение слабее, корова смогла задержаться и одним копытом зацепиться за землю. Барахтается, а вылезти не может.
Таля, не раздумывая, бросилась в воду, схватила корову за рога и, хоть и маленькая, но цепкая, хваткая, стала тянуть на берег. Вода доходила девочке до груди, но бросить Зорьку она не могла. Слабые детские ли усилия помогли или корове не хватало лишь легкого толчка, но Зорька, поднатужившись, вышла из воды. Стояли они рядом и тряслись от пережитого страха, потом еле живые поплелись домой. Мамка, узнав о происшествии, заплакала:
— Да если б ты сама утонула?! Да бросила бы ты корову эту, нехай она себе плывет!
— Как же я Зорьку брошу — она на меня так смотрела!
И еще одно спасение Зорьки
Как-то пастух провинился, недоглядел: корова объелась свежескошенной травы и ее стало пучить. Раздуло брюхо, пропала жвачка. Стоит Зорька, широко расставив копыта, одышка у нее сильная, глаза выпучены — того и гляди помрет. Мамка плачет.
Ветеринар сказал бы, что раздувшийся рубец давит на диафрагму, а диафрагма давит на легкие, вызывая асфиксию, и если такой корове не оказать помощь, через два-три часа она погибнет. Но в Каменке ветеринаров отродясь не водилось и слов заковыристых, типа «асфиксия» никто не знал.
Зато рядом жила соседка, тетка Дарья, и из конюшни, от Топаза, уже ковылял, опираясь на свою суковатую палку, дед Федор.
Тетка Дарья кричит:
— Гоняйте корову, гоняйте! А то издохнет, как пить дать — издохнет!
Таля схватила палку и стала гонять корову, бьет Зорьку и плачет. И корова плачет. Кое-как стала по двору ходить.
Дарья прибежала, кулаком живот корове массирует. Дед принес веревку толстую, пахучую, дегтем смазанную, в рот корове засунул — слюна пошла, жвачка потихоньку стала восстанавливаться — все дед знает, не только про лошадей, но и про коров.
А Таля все Зорьку гоняет, палкой по спине охаживает. Та шибче стала ходить, газы отошли потихоньку, спал живот. Так и спасли корову.
Заботы Тали
В сенках курица-наседка на корзине. Вот-вот должны вылупиться желтые смешные цыплята. Таля ждет не дождется, а цыплят все нет. Тогда она берет большую корзину в руки. Курица бьет крыльями, клюется, слетает с насиженного гнезда, истошно кудахча, и девочка с трудом заносит корзину в избу через высокий порог.
— Толку с тебя нет никакого, — по-взрослому ворчит на наседку Таля. Трогает пальцем печку — теплая. Ставит корзину на печь: — Так-то вернее будет! Давайте, цыплятки, вылупляйтесь!
Через час с огорода возвращается мамушка:
— Ах ты, окаянная, всех цыплят загубила! Никто теперь не вылупится!
Таля весь вечер рыдает так горько, что ее не решаются наказывать — сама себя наказала.
Зато через пару дней уже мамка гонялась за ней с веником. А дело было так. В обязанности Тали входило напоить поросят. Уходя из дому, Полина напомнила:
— Доча, напой скотинку!
«Сначала искупаюсь», — решила Таля. Маленькие загорелые ступни отбивают дробь по горячим камушкам. Донское раскаленное солнце, теплая речка, дети, гуси — все намешано, и ты — бултых туда! Мокрые тугие косички бьют по плечам, капли воды дрожат на коже, а в них переливается радуга.
Счастье, абсолютное счастье! Она так ясно, так отчетливо чувствует себя живой, сильной, такой же живой, как это солнце, и высокое голубое небо, и жаворонок, что заливается от радости бытия в вышине.
Два часа пролетели незаметно. Уставшая, она возвращается домой, а навстречу уже несется дикий охрипший крик жаждущих поросят, уже обезвоженных, чуть не погибающих. Таля бросается их поить, а они все орут возмущенно. При виде этой картины вернувшаяся с работы мамка хватается за веник, гоняясь за дочкой по двору:
— Что ж ты скотину-то чуть не загробила?!
Вечером Таля пожаловалась деду:
— Диду, а мамушка меня веником била!
— Что ты врешь! Я тебя даже не догнала!
— Доченька, да разве ж можно дите веником бить?!
И дед гладит правнучку по русой головке. Таля снова счастлива.
Школа и груши
Вася, старший брат, с Талей почти не общается, у него свои друзья-казачата, он уже ходит с нагайкой, посещает «беседы», игры-тренировки, урочище. Они с сестренкой живут в разных мирах.
У Тали есть подружки-соседки, но все старше, чем она, кто на год, кто на два. И вот они идут в школу, которая устроена в доме обер-офицерской жены Лукерьи Петровны Пышкиной, а Талю не берут — маленькая еще, подрасти годок.
Лукерья Петровна строгая, учит пятнадцать девочек Каменки азбуке, арифметике, Часослову, Псалтири. Она уже научила нескольких маленьких казачек читать и даже писать, а это для каменцев верх успеха в обучении.
День Таля просидела одна, второй, на третий день, с утра пораньше, тихонько собралась в школу. А что с собой взять? Нужно чем-то задобрить учительницу и подружек! Таля осторожно, потихоньку от мамки достала из-за печки большую холщовую сумку. Думала- думала. Ура! Придумала!
Бежит в сад и наполняет сумку доверху спелыми желтыми грушами. С трудом тащит сумку за собой. Приходит раньше всех в класс и всем входящим дает в подарок грушу. Что ты, Таля, разве можно в школе есть груши?! Они такие сладкие, сочные, сладкий сок стекает по пальцам. Ах и вкусные! Входит Лукерья Петровна — и Таля протягивает ей самую большую грушу. Учительница хмурит брови, но груша такая солнечная, такая сочная...
Урок сорван, но, к удивлению мамушки и деда, тетка Лукерья разрешает девочке приходить в школу, и Таля учится вместе с подружками читать и писать. Хорошо, когда у тебя растут в саду такие вкусные груши!
Топаз
Жизнь Тали вся проникнута молитвой: молится мамушка, дед часто читает Псалтирь. Таля дремлет и, приоткрыв глаза, сквозь сладкую дрему видит и слышит: уютно горит лампадка, а дедушка неторопливо перед божницей читает наизусть: