л низко склоненной седой головы. Баба Катя почувствовала, как острым кольнуло сердце, подошла ближе, присела рядом:
— Бедный ты мой Семушка... Что же ты? Как? Где живешь? Отсидел?
— Отсидел, тетя Катя.
— Как там, в тюрьме-то, тяжело тебе, чай, было?
— Всякое было. Да я радовался, когда тяжело. Ждал, что облегчение душе будет, если тело-то помучится. Не было облегчения. Стало легче, когда в Бога поверил. Теперь знаю, что в раю Нина. А я уже на земле свои мытарства начал проходить. Знаю, что молится она там за меня, — по молитвам ее милосердной души Господь мне Себя открыл. Я вот сейчас все вспоминаю — так это ведь не я был совсем. Будто не со мной это происходило... А отвечать — все равно мне.
Баба Катя задумалась:
— Так ты теперь верующий?! Что — и в церкву ходишь?
— Хожу. Я после зоны в монастырь поехал. Только там меня не взяли — и правильно сделали, куда мне, с моими грехами, в братию... Старец сказал: «В монастырь тебя пока не возьмем. Иди-ка ты в приют при обители — ухаживай за больными, за калеками». Я и пошел. Живу там, что скажут — делаю.
— И — как?
— Старец за меня молится, так думаю. Стараюсь потяжелее работу на себя взять, по ночам встаю к больным. За кем ухаживаю — тоже молятся. По их молитвам надежда появилась.
— На что надежда-то?
— На милость Божию. Простите, тетя Катя, отвык я много говорить—устал. Дай вам Бог здоровья! Сейчас еще поработаю да и пойду. Ненадолго приехал — могилку поправить, памятник поставить.
— Хорошо, сынок, работай... Я тоже пойду.
Вернувшись к себе, еще долго оглядывалась. От седого чуть тянуло ладаном, лицо его было светлым. И весь он — какой-то легкий, тихий — действительно, совсем не походил на прежнего мрачного, темнолицего Семена.
— Катя-Катеринка, ты моя малинка!
— Пришел, старый! Где носило-то тебя?! Еле на ногах ведь держится — посмотрите на него!
— А кто там у Нины?
— Не узнал?! Это Семен!
— Какой Семен?! Совсем моя Катя-Катеринка слепая стала! Ничего общего с Семеном! Я что — соседа бывшего не узнаю, что ли?!
— Говорю тебе — Семен!
— А вот сейчас проверим!
И расхрабрившийся от стопки — пошел к седому.
До растерявшейся бабы Кати доносилась только брань, которой потчевал ее дед соседа. Тот стоял молча, потом, не изменившись в лице, чтскго ласково ответил.
Дед развернулся и поковылял назад. Вернулся — довольный:
— Я же говорил тебе — не Семен это! Кабы Семен был — я бы тут уже пятый угол искал! Я его и так и этак — а он хоть бы разок сругался! Отцом назвал... Другой это человек, Катерина!
И баба Катя не стала возражать мужу.
Кто мой ближний?
Стучат... Так громко стучат. Кто стучит, зачем? Таня с трудом открыла глаза, выкарабкиваясь из тяжелого, беспокойного сна. Стучали в дверь:
— Вставайте! Вставайте, выходите!
Таня подвинула Надюшку, которая перебралась к ней ночью на постель, взяла со стола сотовый — половина второго.
— Одевайтесь, берите документы, деньги, ценные вещи, выходите — вода поднимается!
Люди, разбудившие ее, пошли дальше, слышно было, как они стучали в соседские двери.
Таня встряхнула головой, прогоняя сон. Сон не желал уходить — может, этот стук в дверь ей просто приснился?
А начиналось все так хорошо! Они долго ехали на поезде. По дороге, когда дочка спала, Таня открывала любимого Паустовского, «Черное море», и читала медленно: «Над голым хребтом... показываются белые клочья облаков. Они похожи на рваную вату. Облака переваливают через хребет и падают к морю, но никогда до него не доходят. На половине горного склона они растворяются в воздухе.
Первые порывы ветра бьют по палубам кораблей. В море взвиваются смерчи. Ветер быстро набирает полную силу, и через два-три часа жестокий ураган уже хлещет с гор на бухту и город.
Он подымает воду в заливе и несет ее ливнями на дома. Море клокочет, как бы пытаясь взорваться».
Прочитав страницу, Таня откладывала книгу, смотрела на спящую дочку, следила за солнечным зайчиком, пляшущим по теплому боку вагона, вздыхала с облегчением: как хорошо, что они едут на море в августе, — никаких ураганов!
Турбаза, море, солнце. Их с Надюшкой поселили в корпус с названием «Ореховая роща». Это потому, что рядом с корпусом была тенистая аллея из ореховых деревьев, фундук рос прямо над головой, падал на землю. В тени деревьев на улице — стол, вокруг цветы — розы. За столом потом ели сладкие сахарные арбузы. Комната в домике тоже уютная, вешалка на двери в форме скрипичного ключа — такой сказочный домик, в окна которого стучались ветки ореховых деревьев.
В родной Воркуте такого не увидишь! И море — совсем рядом. Вода красивая, чистая, голубая, под вечер синяя. Воздух свежий, морской, иногда — розовый. А еще они ездили в дендрарий, гуляли у водопадов! Ели от души фрукты. Подкармливали ласковую серую кошку со смешными котятами, прозвали ее Муськой. Котята были слишком малы и прозвищ получить не успели.
В столовой их соседями оказались бойкая рыжая разведенка Света с пятилетней дочкой Дашей, высокий крупный мужчина с таким же крупным сыном лет семнадцати — серьезные, вежливые. Немного портили впечатление от отдыха два молодых человека, которых Таня про себя называла «горячие кавказские парни». Они говорили с легким, почти незаметным акцентом, и совершенно нельзя было определить их национальность: грузины, дагестанцы, осетины? Чужаки. Непонятные чужаки. Крепкие, шумные, они сразу же начали улыбаться Тане и Светке, подмигивать, угощать детей шоколадом. Таня знала, что знакомиться с ними нельзя: и мама дома предупреждала не связываться с лицами «кавказской национальности», и сама знала, что лучше держаться от них подальше.
Светка одному из них, помоложе, сказала что-то резкое, и они ей больше не улыбались, а Таня неумела грубить и так и терпела все эти улыбки, и комплименты, и даже сладости, незаметно оказывавшиеся у Надюшки в руках. Дальше комплиментов, правда, дело, слава Богу, не шло, и Таня постепенно успокоилась — что делать, видно, у них такой стиль общения...
Ей было приятно общаться с высоким мужчиной, Владимиром Ивановичем, и его сыном Савелием, отвечать на их неторопливые реплики о погоде, о местных достопримечательностях. Владимир Иванович был свой, понятный, можно сказать, родной. И все, что он говорил, тоже было понятно и близко: что купил, какие сувениры, что здесь дорого, а что дешевле, чем в их северных краях.
В дверь снова постучали:
— Быстрее! Собирайтесь, выходите!
Таня опомнилась, глянула на соседнюю койку, там спала Даша. Светка уже несколько раз по вечерам отпрашивалась у Тани на танцы, просила присмотреть за своей дочкой. Даша у нее была крупной, толстенькой и спокойной, спала очень крепко, беспокойств не доставляла, а трехлетняя Надюшка все равно часто перебиралась спать к маме и уютно сопела рядом...
Ну вот... Разбудили, испугали... Ну, вода поднимается — и что? Земля вся сухая, вода просто уйдет в землю, и ничего не будет. Так сказал таксист днем, когда они с Надюшкой ездили на экскурсию. Он показал на столб в море — смерч — и усмехнулся:
— Ваша турбаза ведь «Торнадо» называется? Вот вам и торнадо. Где вы еще такое увидите? Смотрите и любуйтесь!
— А это не опасно?
— Чего тут опасного?! Всю жизнь тут живем!
Таня повторила сама себе тихонько: «Чего тут опасного?!», оделась, приготовила одежду Надюшке, Даше. Взяла расческу, причесалась, закрепила заколкой густые каштановые волосы, которые так и норовили рассыпаться тяжелыми прядями. Подумала: что взять? Собрала в сумку документы, деньги, сотовый. Взять фотоаппарат или нет? А чемодан? А подарки? Она купила много подарков: маме, подруге. Сувениры. Купила очень вкусное кизиловое варенье, дешевые яблоки, помидоры, продукты в дорогу: двухнедельный отпуск у моря уже приближался к концу.
В дверь постучали в третий раз:
— Что же вы не выходите?! Скорее! Рынок на том берегу уже смыло!
Голос был очень тревожный, и Таня вдруг почувствовала страх. Он подступил мгновенно, пошел снизу и окатил всю — до самой макушки. Стало холодно ногам, глянула вниз и ахнула: на полу появилась вода — опа заливала грязными языками пол и неприятно лизала босые ступни. Руки стали мгновенно ледяными, мелко задрожали. О чем это она — какие помидоры, какое варенье?!
Таня стала будить детей. Надюшка проснулась сразу, села на кровати, послушно подавала ручки и ножки для одежды, и с ней Таня справилась быстро. Но на полу вода была уже по щиколотки, и Надюшка наотрез отказывалась идти сама. Даша никак не хотела просыпаться, а когда Таня все-таки разбудила ее, заревела басом, обхватила шею, мешая ее одевать.
Когда Таня наконец справилась с детьми и вышла на улицу, вода поднялась еще немного и была уже выше щиколоток — холодная, грязная, обвивала ноги, мешала идти.
Таня стояла у забора и никак не могла понять: что делать дальше? Куда нужно идти? Вот глупая, почему она так долго раздумывала, собиралась?! Но ведь никто не предупреждал, никто не говорил об опасности!
Идти, честно говоря, она особо и не могла: испуганная Надюшка не желала слезать с рук, обвила ручонками шею, мешала смотреть, даже дышать стало тяжело, а Даша мертвой хваткой вцепилась в правую ногу, не давая двинуться с места. Таня попыталась поднять на руки и Дашу, но не смогла: девочка была очень тяжелой, и нести двух детей на руках сил явно не хватало.
Никто ничего не объявлял, никуда не звал, мимо в темноте в разные стороны двигались люди, громко кричали что-то друг другу, шумела вода, дул сильный ветер, заглушая их крики. Все эти люди были заняты собой и проходили мимо, никто не обращал внимания на Таню с детьми. Никому не было до них никакого дела, совсем никакого... Они стояли у забора, и Таня думала с отчаянием:
— Зачем, зачем она взяла путевки в этот злосчастный «Торнадо» с таким говорящим названием?! Почему решила продлить путевку на два дня? Продлять не хотели, а она так настаивала... Если бы уехала на два дня раньше, ничего бы не случилось... Вот и не верь после этого знакам и предупреждениям, посылаемым свыше!