В высокие и узкие окна алтаря с ажурными решетками бил то ли снег, то ли дождь, а может, это был снег с дождем. Свет от разноцветных лампадок и желтые огоньки свечей в алтаре казались такими добрыми, такими теплыми и родными по сравнению с хмурыми, еле брезжащими сумерками зачинавшегося ноябрьского дня. И воспоминания снова нахлынули, да так ярко, что батюшка даже присел на стул. Да, тогда было такое же сырое и холодное ноябрьское утро. Отец Борис запомнил его на всю жизнь. Пожалуй, оно стало одним из поворотных в его судьбе.
Знаете, как бывает: вот идет-идет человек по жизненному пути и доходит до какой-то развилки. И от этой развилки идут несколько дорог. Да, да, те самые дороги, которые мы выбираем. А с ними — выбираем свою судьбу. Жаль, что часто и не замечаем мы этой развилки, торопимся, несемся на полной скорости. И только спустя годы, вспоминая прошлое, отчетливо видим себя на перепутье, у этого пересечения дорог и судеб.
Тогда тоже была суббота, и вот так же отслужил он литургию. Только храм был пуст. Старая Клавдия жалась к печке, а вечно хмурый Федор сразу после службы пошел за охапкой дров. В храме было холодно, и две старушки с клироса, закутанные в видавшие виды шали, побрели к выходу. Они не успели открыть дверь, как она распахнулась сама, и вместе с порывами ветра и снега в храм вбежала женщина лет сорока пяти. Одета она была не совсем по-церковному: в брюках, в дубленке и меховой шапке вместо платка. Но шапка была несколько набок, дубленка полурастегнута, а по щекам забежавшей в храм текли слезы. Она неуклюже подбежала к отцу Борису и, упав в ноги, зарыдала. Отец Борис с трудом смог успокоить ее, усадить на скамейку и расспросить о случившемся.
Оказалось, что женщину зовут Елизаветой. Дочка ее, Таня, и только что родившийся внучок Егорка находятся в реанимации. Они всей семьей так ждали этого ребеночка! Имена давно придумали. Если девочка — Леночка, а если мальчик — Егорка.
— Наш Егорка родился! Крошечка наш, солнышко ненаглядное! Танечка, доченька моя бедная! Кровиночка моя!
Женщина опять зарыдала, и отец Борис с трудом добился от нее, что роды прошли неудачно, у дочери большая потеря крови, она впала в кому, а ребеночек родился в состоянии асфиксии и с какой-то патологией. Оба на аппарате искусственного дыхания, и мрачный реаниматолог сказал, что прогноз плохой. А знакомая и опытная медсестра, подслушав
совещание срочно собравшегося в реанимации консилиума, шепнула Елизавете, что и дочка, и внучок ее умирают, и вопрос только в сроках отключения аппарата.
— Бабушка наша старенькая сказала мне к вам бежать, в церковь. Велела просить помощи у Бога и ваших, батюшка, молитв! Помогите, пожалуйста, помогите, батюшка! Ну, пожалуйста! Вы можете! Ведь можете?! Вы же священник! Бог вас послушает! Кого же Ему слушать, как не вас! Танюшка моя! Егорушка маленький!
И женщина опять зарыдала. Отец Борис почувствовал, как у него сжало сердце. Ему стало очень жалко эту молоденькую мамочку, так и не увидевшую долгожданного сыночка. Жалко младенца, который умирает, не увидев белый свет, не припав к материнской груди, не встреченный радостью и любовью всей семьи. Его кроватка и игрушки (наверняка купили!) так и не дождутся своего маленького владельца. И еще где-то там ходит молодой муж и папочка, который может потерять одновременно и жену, и долгожданного сына. А вместо радости и счастья все будут долго стоять на холодном ноябрьском ветру у двух засыпаемых снегом холмиков. Эта картина мгновенно пронеслась в голове батюшки, и он взмахнул головой, отгоняя недоброе видение.
— Успокойтесь, Елизавета! Все будет хорошо! Все будет хорошо, понимаете?! Успокойтесь! Господь милостив! Он спасет и мамочку, и младенчика! Будем молиться, просить у Него милости! И Он обязательно поможет!
Елизавета потихоньку перестала рыдать и смотрела с надеждой:
— Да, мама всегда говорила, что Бог есть! А если Он есть, Он вас обязательно услышит! Значит, все будет хорошо! Ведь правда?! Они поправятся?!
Отец Борис проводил женщину до дверей. И устало вздохнув, стал собираться домой. Домой он с недавнего времени не спешил. Матушка Александра, забрав с собой сыночка Кузеньку, уехала к родителям. На приходе этом в небольшом уральском городке батюшка служил уже три года. И все три года служба проходила в пустом храме.
Люди в городке много работали, жили небогато и летом, в свободное время, предпочитали работать на своих дачных участках, выращивая нехитрое подспорье к зиме. А зимой женщины проводили выходные за стиркой и уборкой, пекли пироги и смотрели сериалы, мужчины же собирались в гаражах и под предлогом ремонта пили беленькую. В церковь многие из них попадали уже не своей волей, а ногами вперед: в городке обычным делом была смерть мужчин в этих самых гаражах от удушья, когда, напившись той самой беленькой, они решали погреться, включали мотор и, уснув, уже не просыпались. Но и все остальные тоже пребывали в каком-то страшном сне, когда, похоронив друга, шли выпить за упокой его души в тот же самый гараж.
Александра, тоненькая и хрупкая, зябко кутаясь в шаль, говорила:
— Мне страшно бывает за этих людей: они как бы спят наяву. Бездумно проживают день за днем, не задумываясь о Боге, о душе, о смысле жизни, о том, что будет там, за порогом... Отче, давай уедем отсюда, из этого городка. В другой — в большой город. Мы тут с тобой так и не дождемся прихожан. И помощи храму не будет. Как и нам с тобой, отче. Будем всю жизнь в нищете. Кузеньке вон на фрукты даже не хватает денег.
Отец Борис устало молчал. В первый год настоятельства, когда получил первый приход в своей жизни, он очень надеялся, что у него скоро появится паства. И в храм придут прихожане, которых он, как пастырь, поведет по пути спасения. Но храм наполнялся только на Крещение, Рождество и Пасху. На Крещение шли за святой водой, на Рождество — нередко выпив, веселые, дурашливые, а на Пасху — с обязательными яйцами и куличами. В остальное время года храм пустовал.
В этот первый год отец Борис часто перечитывал, иногда даже вслух, для матушки, историю о священнике Георгии (Коссове), который два года служил в селе Спас-Чекряк Орловской губернии в пустом храме без прихожан. Никто не шел на службу к молодому священнику. Лукавый искушал его мыслью бросить все и сбежать. Пугал страхованиями. А батюшка поехал со своей скорбью в Оптину пустынь к старцу, преподобному Амвросию. И преподобный Амвросий, увидев скорбного батюшку, сразу же прозорливо сказал ему слова утешения.
И отец Борис читал вслух эти слова утешения великого старца отцу Георгию, будущему священно- исповеднику. Читал и чувствовал, как сердце отвечает мгновенно взыгравшей радостью.
А отец Георгий писал об этом так: «Как увидел меня батюшка Амвросий, да прямо, ничего у меня не расспрашивая, и говорит мне: “Ну, чего испугался, иерей? Он один — а вас двое!” — “Как же это так, — говорю, — батюшка?” — “Христос Бог да ты — вот и выходит двое! А враг-то — он один... Ступай, — говорит, — домой, ничего вперед не бойся; да храм-то, храм-то большой, каменный, да чтобы теплый, не забудь строить! Бог тебя благословит!” — С тем я и ушел. Прихожу домой; с сердца точно гора свалилась. И отпали от меня все страхования».
По молитвам старца скоро храм этого батюшки наполнился прихожанами, и стал у них добрый и дружный приход. Сам же отец Георгий вырос в настоящего пастыря и стал известен далеко за пределами Орловской губернии. Имея дары прозорливости и исцеления, ревностный пастырь помогал всякой измученной душе.
По свидетельству очевидцев, орловские богомольцы, приезжавшие к великому святому Иоанну Кронштадтскому, слышали от него: «Чего вы сюда приехали? У вас есть свой отец, Георгий Коссов!»
А потом в селе был построен и большой каменный храм, трехпрестольный, потому что старый храм всех прихожан перестал вмещать... А еще стараниями отца Георгия были открыты в селе больница и приют для сироток, а также второклассная школа — единственная в уезде. Вот такая история.
Но на второй год служения отец Борис эту историю постепенно перестал перечитывать. Он все чаще думал, что нету него старца, чтобы так помолиться. А сам он, видимо, недостойный священник. И проповеди, которые он тщательно и подолгу готовил, а потом говорил в пустом храме, звучали, как ему казалось, жалко и неубедительно.
Да, он плохой пастырь. Он слишком молод, вид у него совершенно несолидный, борода, и та растет плохо. И еще он сильно смущается, а когда смутится — начинает заикаться от волнения. Кто будет слушать его — вот такого, нерешительного и застенчивого, вспыхивающего румянцем, когда к нему обращаются за благословением? И молиться он не умеет. Нет у него дерзновения в молитве. Вот и не идут люди в храм.
А к концу третьего года матушка забрала Кузьму и уехала к родителям. Уехала погостить, но не возвращалась уже три месяца. И отец Борис отчаянно скучал по ней и по двухлетнему Кузеньке. Проходя мимо его кроватки, останавливался, брал в руки плюшевого Мишку, любимую игрушку Кузеньки, гладил его по бархатистым ушам, по коричневой пуговке носа, основательно изгрызенной зубками сынишки, и, тяжело вздохнув, говорил Мишке:
— Скоро, скоро наш Кузенька приедет! Вот еще немножко подождем его... Сейчас сыро, слякоть... Ну куда с малым в дорогу... А вот выпадет снежок, все будет белым, Саша с Кузенькой и приедут. Будем на санках кататься, снеговика слепим.
Но сегодня отец Борис не подошел к Мишке. Если бы Мишка мог удивляться, он удивился бы тому, как необычно выглядел батюшка: всегда аккуратный, сегодня он прошел в комнату прямо в ботинках, подошел к иконам и рухнул на колени. А если бы плюшевый медвежонок мог слышать, он услышал бы, как плачет батюшка:
— Господи, прости меня, недостойного! Я ведь так ответил этой несчастной женщине, как будто был уверен, что услышишь Ты мои молитвы! Господи, я сам не знаю, как я посмел ее обнадежить... Я ведь и молиться-то толком не умею... Прости меня, пожалуйста! Не посрами надежды рабы Твоей Елизаветы на милость Твою! Смилуйся, Господи, смилуйся! Ребеночек маленький, Егорка, и мамочка его Татиана... Не оставь их милостью Своей, Господи Боже наш! У меня вот тоже Сашенька есть и сыночек, Кузенька мой милый... А если б они... Пресвятая Богородица, прими мою недостойную молитву... Смилуйся, Владычице, смилуйся, преложи скорбь на радость... Не оставь нас, грешных, не имущих дерзновения, не смеющих взирати на высоту славы Сына Твоего и Бога нашего!