Она рано схоронила мужа. Вырастила троих детей, всех выучила, вывела в люди. Один сын — капитан дальнего плавания, второй — военный, полковник, оба далеко живут, редко приезжают в гости. Только младшая дочь Тамара в селе осталась, главным агрономом, с утра до вечера на работе пропадает, к матери забежит в воскресенье, душу за пирогами отведет — и опять неделю не видятся. Утешение — внучка Светочка. Та, можно сказать, у бабушки выросла.
А какая выросла-то! Красавица! Глазищи серые, большие, волосы цвета спелого овса до пояса, кудрявые, тяжелые, блестящие — сияние даже какое-то от волос. Сделает хвост, пряди по плечам рассыплются — на местных парней прям столбняк нападает. Рты открывали — вот как. Фигура точеная. И откуда у деревенской девчонки такая осанка, такая красота? Баба Валя в молодости симпатичная была, но если старое фото взять да со Светкиным сравнить — пастушка и королева... Умница к тому же. Окончила в городе институт сельскохозяйственный, вернулась в родное село работать экономистом. Замуж вышла за ветеринарного врача, и по социальной программе молодой семьи дали им новый дом. И что это за дом был! Солидный, основательный, кирпичный. По тем временам особняк целый, а не дом.
Правда, у бабушки вокруг избы — сад, все растет, все цветет. А у нового дома внучки пока ничего вырасти не успело — три тычинки. Да и к выращиванию Светлана, прямо скажем, была особо не приспособлена. Она хоть девушка и деревенская, но нежная, бабушкой от любого сквозняка и тяжелого ручного труда оберегаемая.
Да еще сын родился, Васенька. Тут уж некогда садами-огородами заниматься. И стала Света бабушку к себе зазывать: пойдем да пойдем ко мне жить — дом большой, благоустроенный, печь топить не нужно. А баба Валя начала прибаливать, исполнилось ей восемьдесят лет, и как будто болезнь ждала круглой даты — стали плохо ходить когда-то легкие ноги. Поддалась бабушка на уговоры. Пожила у внучки пару месяцев. А потом услышала:
— Бабушка, милая, я тебя так люблю — ты же знаешь! Но что ж ты все сидишь?! Ты ж всю жизнь работаешь, топчешься! А у меня смотри — расселась... Я хозяйство хочу развести, от тебя помощи жду...
— Так я не могу, доченька, у меня уже ножки не ходят... старая я стала...
— Хм... Как ко мне приехала — сразу старая...
В общем, вскоре бабушка, не оправдавшая надежд, была отправлена восвояси и вернулась в родной дом. От переживаний, что не справилась, не помогла любимой внучке, баба Валя совсем слегла. Ноги шаркали по полу медленно, не желая двигаться, — набегались за долгую жизнь, устали. Дойти от постели до стола превратилось в трудную задачу, а до любимого храма — в непосильную.
Отец Борис сам пришел к своей постоянной прихожанке, до болезни деятельной помощнице во всех нуждах старинного храма. Внимательно осмотрелся. Баба Валя сидела за столом, занималась важным делом — писала свои обычные ежемесячные письма сыновьям.
В избе холодновато: печка протоплена плохо. Пол ледяной. На самой теплая кофта не первой свежести, грязноватый платок — это на ней-то, первой аккуратнице и чистюле! На ногах стоптанные валенки.
Отец Борис вздохнул: нужна помощница бабушке. Кого же попросить? Может, Анну? Живет недалеко, крепкая еще, лет на двадцать моложе бабы Вали будет. Достал хлеб, пряники, половину большого, еще теплого пирога с рыбой (поклон от матушки Александры). Засучил рукава подрясника и выгреб золу из печи, в три приема принес побольше дров на несколько топок, сложил в углу. Затопил. Принес воды и поставил на печь большой закопченный чайник.
— Сынок дорогой! Ой! То есть, отец наш дорогой! Помоги мне с адресами на конвертах. А то я своей куриной лапой напишу — так ведь не дойдет!
Отец Борис присел, написал адреса, бегло взглянул на листочки с кривоватыми строчками. Бросилось в глаза — крупные строки, написанные дрожащими буквами: «А живу я очень хорошо, милый сыночек. Все у меня есть, слава Богу!» Только листочки эти о хорошей жизни бабы Вали — все в кляксах размытых букв, и кляксы те, по всей видимости, соленые.
Анна взяла шефство над старушкой, отец Борис старался регулярно ее исповедовать и причащать, по большим праздникам муж Анны, дядя Петя, старый моряк, привозил ее на мотоцикле на службу. В общем, жизнь потихоньку налаживалась.
Внучка не показывалась, а потом, через пару лет, тяжело заболела. У нее давненько были проблемы с желудком, и свои недомогания она списывала на больной желудок. Оказался рак легких. Отчего такая болезнь ее постигла — кто знает, только сгорела Светлана за полгода.
Муж буквально поселился на ее могиле: покупал бутылку, пил, спал прямо на кладбище, просыпался и шел за новой бутылкой. Четырехлетний сын Вася оказался никому не нужен — грязный, сопливый, голодный. Взяла его Тамара, но по своей многотрудной деятельности агронома внуком ей заниматься было некогда, и Васю стали готовить в районный интернат.
И тогда в коляске старого «Урала» к дочери приехала баба Валя. За рулем восседал толстый сосед дядя Петя, одетый в тельняшку, с якорями и русалками на обеих руках. Вид у обоих был воинственный. Баба Валя сказала коротко:
— Я Васеньку к себе возьму.
— Мам, да ты сама еле ходишь! Где тебе с малым справиться! Ему ведь и приготовить, и постирать нужно!
— Пока я жива, Васеньку в интернат не отдам, — отрезала бабушка.
Пораженная твердостью обычно кроткой бабы Вали, Тамара замолчала, задумалась и стала собирать вещи внука.
Дядя Петя увез старого и малого до хаты, выгрузил, а потом почти на руках транспортировал обоих в избу. Соседи осуждали бабу Валю:
— Хорошая такая старуха, добрая, да, видимо, на старости лет из ума выжила: за самой уход нужен, а еще ребенка привезла... Это ж не кутенок какой... Ему забота нужна... И куда только Тамарка смотрит!
После воскресной службы отец Борис отправился к бабе Вале с недобрыми предчувствиями: не придется ли изымать голодного и грязного Ваську у бедной немощной старушки?
В избе оказалось тепло, печь основательно протоплена. Чистый, довольный Васенька, сидя на диване, слушал пластинку со старинного проигрывателя — сказку про Колобка. А бедная немощная старушка
легко порхала по избе: мазала перышком противень, месила тесто, била яйца в творог. И ее старые больные ноги двигались живо и проворно — как до болезни.
— Батюшка дорогой! А я тут это... ватрушки затеяла... Погоди немножко — матушке Александре и Кузеньке гостинчик горяченький будет...
Отец Борис пришел домой, еще не оправившись от изумления, и рассказал жене об увиденном. Матушка Александра задумалась на минуту, потом достала из книжного шкафа толстую синюю тетрадь, полистала и нашла нужную страницу: «Старая Егоровна отжила свой долгий век. Все прошло, пролетело, все мечты, чувства, надежды — все спит под белоснежным тихим сугробом. Пора, пора туда, где несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание... Как-то метельным февральским вечером Егоровна долго молилась перед иконами, а потом легла и сказала домашним: “Зовите батюшку — помирать буду”. И лицо ее стало белым-белым, как сугробы за окнами.
Домашние позвали священника, Егоровна исповедалась, причастилась и вот уже сутки лежала, не принимая ни пищи, ни воды. Лишь легкое дыхание свидетельствовало: душа еще не улетела из старческого неподвижного тела.
Дверь в прихожей раскрылась: свежий порыв морозного воздуха, младенческий крик.
— Тише, тише, у нас тут бабушка умирает.
— Я ж младенцу не заткну рот, она только что родилась и не понимает, что плакать нельзя...
Из роддома вернулась внучка старой Егоровны, Настя, со смешным, красненьким еще младенцем. С утра все ушли на работу, оставив умирающую старушку и молодую мамочку одних. У Насти еще толком не пришло молоко, сама она, неопытная, не умела пока приладиться к дочери, и младенец истошно орал, сильно мешая Егоровне в ее помирании.
Умирающая Егоровна приподняла голову, отсутствующий блуждающий взгляд сфокусировался и обрел ясность. Она с трудом села на кровати, спустила босые ступни на пол и стала шарить слабой худой ногой в поисках тапок.
Когда домашние вернулись с работы, дружно отпросившись пораньше по уважительной причине (умирающая, а может, уже испустившая последний вздох бабушка), то обнаружили следующую картину: Егоровна не только не собиралась испускать последнего вздоха, но, напротив, смотрелась бодрее обычного.
Она решительно передумала помирать и бойко ходила по комнате, баюкая довольного, умиротворенного наконец младенца, в то время как обессиленная внучка отдыхала на диване».
Александра закрыла дневник, глянула на мужа, улыбнулась и закончила:
— Моя прабабушка, Вера Егоровна, меня очень полюбила и просто не могла позволить себе умереть. Сказала словами песни: «А помирать нам рановато — есть у нас еще дома дела!» Она прожила после этого еще десять лет, помогая моей маме, а твоей теще Анастасии Кирилловне растить меня, свою любимую правнучку.
И отец Борис улыбнулся жене в ответ.
Катя-попрошайка
Еще дули сырые февральские ветра, но солнце уже пригревало по-весеннему, оживились птахи, в солнечный полдень с крыш свисали прозрачные хрустальные сосульки. Громкий спор отец Борис услышал еще на улице. На крылечке стало слышно лучше, причем почти только одну уважаемую тещу Анастасию Кирилловну. Голос жены Александры изредка звонко возражал и опять перекрывался звучным басом тещи. Его жена и ее мама были совершенными противоположностями. Сашенька пошла в отца: легкая фигура, тихий голос, покладистый характер. Анастасия Кирилловна же вдвое шире мужа, с почти мужским басом, да и характер командирский.
Но, несмотря на любовь к командованию, было за что ценить его тещу. Добрейшей души человек, трудяга, веселая, душа любой компании. Легко пляшет, а поет — заслушаешься. Как затянет «Из далека долго течет река Волга» — аж слезу пробивает, такая мощь, такая сила. Муж и дочь в ней души не чаяли.
Приезжая в гости, теща могла запросто за пару педель ремонт сделать, картошку посадить, огород вскопать, сарай поставить. А также построить всех: Александру, семилетнего внука Кузьму, соседей и друзей. Правда, отца Бориса не строила — уважала священнический сан.