И Ксюха тоже начала улыбаться и уже почти поверила, что все еще может быть хорошо, что чудеса все-таки бывают. И она уже представила, как сейчас она скажет то, что проговаривала в мечтах много раз:
— Здравствуй, мама! Я тебя нашла! Мне сказали, что ты отдала меня в детдом девятимесячной из-за моей болезни. Но я не сержусь на тебя, мам! Эти врачи — они кого хочешь напугать могут! А я — видишь, здорова! Работать могу и обузой не буду! Я подумала, что тебе будет приятно меня увидеть...
И она уже даже открыла рот, чтобы сказать эти сто раз повторенные про себя слова вслух, но дыхания не хватало, и звук не шел из пересохшего горла.
Зачем соседка заговорила, почему не дала продлиться этой минуте предвкушения чуда?
— Галя, смотри, я твою дочку привела, копия твоя, только сильно уменьшенная!
Улыбка медленно сползла с лица красивой женщины. Появился страх, гнев, негодование:
— У меня нет никакой дочки! Нет и никогда не было! Уходите, уходите отсюда! Сейчас муж придет, не хватало его до инфаркта довести вашими фантазиями! Уходите немедленно!
Соседка стушевалась, испарилась, и Ксюха одна вышла на улицу, пошла по дороге не оглядываясь. Зачем мать так улыбалась? Для чего дала надежду, что все будет хорошо? Не будет хорошо! Ничего не будет!
Пыльная проселочная дорога пустынна, и можно не беспокоиться — никто не увидит плачущую Ксюху. Она присела на корточки, потом опустилась на желтую теплую обочину. Хотелось спрятаться, свернуться в комочек, стать маленькой точкой, улететь отсюда далеко-далеко, не жить, не быть, не чувствовать этой боли.
Почему она ее не любит? Почему? Этих мальчишек — любит, а они такие же белобрысые, как Ксюха, — наверное, это ее родные братики. Вот их — любит, а ее — нет... Может, думает, она совсем больная, неполноценная, обуза? А она не обуза! Могла бы нянчиться с малышами — она любит детей... Могла бы в саду работать, как когда-то в монастыре, она ведь работала!
И они бы жили так хорошо, по вечерам вместе бы пили чай в той большой красивой комнате под зеленым абажуром. А может, Ксюха научилась бы готовить... Для самой себя готовить неохота, а вот для родных людей — она бы научилась. Испекла бы пирог и сказала так небрежно, типа, для нее это пустяк:
— Мам, я тут пирог сварганила с яблоками, угощайся!
И места ей много не нужно — она маленькая, какой-нибудь диванчик или раскладушка... И ест она тоже мало... И пенсия у нее есть... Она бы не была обузой! Почему она не нужна родной матери?!
Ксюха подняла голову к небу, головка маленькая, тощая цыплячья шейка:
— Господи, если Ты есть, помоги мне, пожалуйста! Мне так плохо, Господи, так одиноко! Я совсем никому не нужна! Утешь меня, Господи, пошли мне утешение и помощь! Смилуйся и помоги, Господи, я так устала быть одна и так нуждаюсь в Твоем милосердии...
По небу бежали легкие перистые облака, в вышине пели птицы, легкий ветерок ласково слизывал горячие капли с лица. Ксюха легла на траву, засмотрелась ввысь, сердце застучало размеренней, тише, спокойней. По травинке полз муравей, переполз на руку, задумался, глупый, — куда попал. Ксюха осторожно сдула муравья на травинку, и он поспешно затрусил дальше. Здесь, в траве, было настоящее царство: муравьи, жучки, прилетела синяя стрекоза с прозрачными слюдяными крыльями, застыла неподвижно на васильке. Ксюха закрыла глаза. Теплая земля, ласковое солнце...
Постепенно слезы высохли, и на душе стало легче. Она не сердится на маму. Прощает ее. Мало ли какие у нее там обстоятельства... Может, она сама страдает... Вот, например, Ксюха от другого отца, а малыши от нынешнего... И этот, нынешний, может, не хочет ничего знать о маминой прошлой жизни. Вот мама и испугалась...
Если б не этот страх, она бы наверняка Ксюху приняла — вон, она даже сначала обрадовалась! А потом вспомнила про мужа. Некоторые мужики такие ревнивые, даже дерутся! Ксюха испугалась за маму и почувствовала себя виноватой: могла ведь как-то предупредить заранее, потихоньку, чтобы маму не подвести, а она — здравствуйте, пожалуйста, как снег на голову, да еще эта соседка бестолковая...
Ксюха почувствовала, как на душе стало еще легче. Она решила помолиться и за маму:
— Господи, помоги моей маме, пусть у нее все будет хорошо! Чтобы не было у нее никакой неприятности от моего приезда, чтобы муж не узнал и соседка болтливой не оказалась!
А малыши смешные такие — толстые, белобрысые, так важно машинки катают! Ксюха помолилась и за братьев:
— Господи, пошли братикам здоровья, пускай в нашей семье уж только я одна больная буду!
На душе стало совсем хорошо. Ксюха встала. Тихонько пошла назад, в село, к автобусной остановке.
Попыток больше не осталось
Вернулась в общежитие, легла на кровать и приготовилась тихо и спокойно помереть. К Ленке пора. Легкость и невесомость, сладкая дрема, тишина и покой. Тонкие пальцы отпускают тонкую ниточку...
— Оксана! Оксаночка! Ксюшенька!
Да что ж это такое! Помереть спокойно — и то не дадут. Открыла глаза — Вера Николаевна. Запыхавшаяся, прическа элегантная растрепана. Прямо в общежитие пришла — как и нашла только?!
— Оксана, вставай! Ты уж меня прости... Как ты ушла, я все себе места не находила. Все думала о тебе. С Валей посоветовались... Мы придумали, Оксана! Мы тебя берем на работу! Оформлять официально не станем, а будешь помогать в меру сил.
Ксюха села на кровати. Думала, что успокоилась после поездки к матери. Оказывается, если сегодня уже плакал, то второй раз слезы гораздо легче текут. И они потекли, да так сильно, что Ксюха не могла говорить, только всхлипывала судорожно.
Вера Николаевна перепугалась, стала гладить по голове как маленькую:
— Ксюшенька, ты чего?! Успокойся! А у нас, знаешь, такое мороженое вкусное есть, фирменное, «Березка» называется, такой пломбир белый-белый, как березка, с кусочками шоколада, с печеньем! Хочешь прямо сейчас мороженого? Хочешь? Пойдем-пойдем, не плачь только!
Послесловие. Рассказ Веры Николаевны
Оксана помогает нам в кафе, убирает посуду, помогает официантам во время банкетов. По мере сил. Где живет? А у меня живет. Да. Уже десять лет у меня живет. Я ходила с ней в администрацию, сначала сказали, что помочь нельзя, по закону до двадцати трех лет, а она просрочила. Стала я настаивать, ведь она сирота, своими правами не воспользовалась, должен быть какой-то другой выход. Тогда поставили в общую очередь на жилье для малоимущих. Где-то сто пятидесятая она на очереди. Если учесть, что очередь движется по одной квартире в год, то до этой квартиры она просто не доживет.
Впрочем, сейчас это уже неактуально. Как у меня оказалась? Сначала в гости приходила, потом я стала оставлять ее ночевать. Там, в общежитии, бесконечные пьяные разборки, а она за себя постоять не может.
У меня сын вырос, слава Богу, все хорошо у него, но живет уже своей жизнью, знаете, мужчины — они более независимые... Внуков пока нет. Муж пьет, живем вместе, но в разных комнатах нашей большой трехкомнатной квартиры — как чужие люди. И так мне в последнее время перед встречей с Ксюшей одиноко было... И вот Господь мне ее послал. На все ведь воля Божия!
Не мешает ли? Нет, не мешает. Она какая-то такая... ненавязчивая... Характер у нее такой... кроткий... необидчивый... Простая очень, без заднего умысла...
Она у нас поправилась немножко, больше на узника концлагеря не походит. Как у нее вес сорокакилограммовую отметку перевалил, она стала себя толстой называть. Только со здоровьем все равно неважно: часто плохо себя чувствует, давление низкое, пульс слабый, жару и холод не переносит — синеет и отключается.
Раньше она могла больше пройти, а сейчас ей хочется столько же пройти, а уже не может. Да и то — слава Богу! Она раньше говорила: «Дожить бы до тридцати лет!» Дожила! Сейчас ей хочется еще пожить, говорит: «Вот бы лет пять еще пожить!» Для нее каждый день — подарок от Бога.
Из кардиодиспансера ее тут все преследовали, на операцию требовали ложиться, а я им говорю: «Откуда вдруг такая настойчивость?! Она у вас много лет стояла на учете!» Свозила ее в Москву на консилиум, профессор посмотрел и сказал мне: «Никакой операции быть не может. В детстве нужно было делать. А сейчас поздно. С операционного стола ей не встать». Я заключение нашим врачам отнесла, так затаились как мыши — больше речи об операции не ведут. Отстали.
Мы с ней вместе везде: в храм, по святым местам. На Вышу ездили, знаете Вышу? Там святитель Феофан Затворник подвизался... По вечерам вместе чай пьем... Разговариваем...
Она изменилась, первое время не доверяла мне. Они там, в детдоме, каждый сам за себя. Не привыкли, когда кто-то о них заботится, внимание проявляет. Настораживаются сразу. А потом оттаяла. Научилась обо мне беспокоиться. Как-то я задержалась поздно, а она меня встречает, не спит — волнуется.
Раньше — куртка да кроссовки. Они все так одеваются. А теперь ей захотелось платье... У нее сильный сколиоз, но платье мы ей сшили. На мой день
рождения... Красавица! Я ей говорю в шутку: «Ты меня затмишь!» Смеется...
Готовить? Нет, не научилась. Пельмени даже не умеет варить. В нашей семье я готовлю.
Очень я к ней привязалась. И она ко мне. Как-то сидим, чай пьем, она смотрит так внимательно, думает о чем-то, потом и говорит:
— Вера Николаевна! Не бросайте меня, пожалуйста! Пожалуйста, не бросайте меня!
—Что ты! Я тебя никогда не брошу!
Она и сама не понимает, как мне нужна... Как-то раз она уехала к моей сестре погостить, та ее любит, и так мне одиноко стало! Переживала за нее: холодно было на улице, а она холод плохо переносит. Возвращается, я ей говорю:
— Знаешь, я теперь без тебя свою жизнь больше не представляю.
Она отвечает:
—А если я умру?
Я заплакала:
— Уж ты не умирай, пожалуйста! Как я без тебя буду?!
И знаете что я думаю? Господь послал не меня ей, а мне — ее... Мне так тяжело и одиноко было, и она меня спасла. Не чужой человек рядом. Родной и близкий. У меня дочери никогда не было, материнские чувства — может, это слишком громко будет сказано, все-таки я не растила ее — встретила уже взрослой... Но — родная, это точно.