Чтобы младенец своим плачем не мешал пить, в бутылочку наливали разбавленное спиртное. Как он не помер? Видать, такая планида у него была, такая счастливая звезда. К семи годам Славка стал алкоголиком. Он просыпался утром, доедал объедки и допивал оставшееся в доме со вчерашней гулянки спиртное.
Дома было неинтересно, и он шел в школу. В школе смешно, правда, в основном, смеялись над самим Славкой. Дурашливый, одетый в рванье. Пьяный. Одноклассники не дружили с ним: пропащий, совсем пропащий парень. Школьные учителя терпели его присутствие — в школе хоть тепло, а дома замерзнет или, наоборот, угорит. Пусть себе спит на задней парте, все равно не жилец.
Иногда Славка-чех не доходил до школы, падал пьяным прямо на улице. Но — не замерз. Родители от своей пьяной жизни померли рано, и остался Славка один. Да он и раньше был один... Отец и мать почти не разговаривали с ним, не обращали внимания. Они просто жили рядом. А он — жил совсем один. И жизнь эта проходила как во сне, иногда он не мог отличить сон от реальности. Было несколько просветов, когда он не пил, — может, несколько недель в жизни. Но от этого становилось только хуже. Один из просветов — яркий, совсем детский. Славка помотал головой: детское воспоминание так и лезло в трезвую голову.
Тогда была такая же холодная зима. И вьюга. И Славка постоянно мерз. Спал на печке, пытаясь согреться, но печка часто оставалась нетопленной. Однажды утром Славка вышел во двор и увидел: собака Найда, которую недавно отец притащил откуда- то и сразу забыл о ней, ощенилась. И щенки были такие маленькие, смешные, как игрушечные. Славка не стал, как обычно, допивать вино за родителями. Наскоро похватал объедки, все есть не стал — понес Найде.
Недели три Славка не пил: некогда было пить. Нужно было найти еду для Найды, потом найти инструменты, молоток, гвозди, доски, тряпки всякие и утеплить сарайчик, чтобы щенки не замерзли. У них открылись глазки, и они стали еще забавнее. Славка планировал их раздарить, а одного щенка, коричневого, с белым пятном на груди, самого смелого и бойкого, оставить себе. Славка придумал ему кличку — Верный. Лучшего ничего не придумалось. Верный — хорошая кличка
для собаки! И теперь у него будет друг. Настоящий друг. Который не будет смеяться и презирать его, вечно пьяного, дурашливого Славку-чеха. Не будет относиться к нему как к совсем пропащему человеку. Ведь он еще не совсем пропал, нет? Пока жив — есть надежда. А может, он и пить бросит... Когда жить хорошо, интересно — зачем пить?!
Он сидел вечером в сарайчике, и Верный тыкался влажным коричневым носом в ладони, смешно пытался играть, хватая за штаны. Вырастет — будет его, Славкин пес. Большой, сильный, преданный. И он будет любить его, Славку. А ему, оказывается, так нужно, чтобы его хоть кто-то любил. Он как-то никогда не думал об этом раньше. А теперь вот понял: это же так нужно — чтобы тебя хоть кто-то любил...
Учительница по математике при виде трезвого Славки удивилась и позже, в учительской, делилась с коллегами:
— A y Славы-чеха, оказывается, глаза умные... Надо же... Как этот ребенок до сих пор дебилом не стал — просто поразительно... Да...
Старый физик качал головой:
— Мы не знаем всего потенциала мозга, ресурсов интеллекта, так сказать... Может, он умнейшим человеком должен был стать... А так... Слава Богу, что не дебил...
Все закончилось внезапно. Утром Славка, совершенно трезвый, насобирал объедков и отправился в сарайчик. Радостный, открыл хлипкую дверь — ему навстречу метнулось что-то страшное, сбило с ног. Он остался сидеть на снегу. Обернулся, вглядываясь, и понял: Найда. Страшная, шерсть дыбом, обрывок веревки на шее. Найда убежала по снегу вглубь сада и там завыла жутко, протяжно — этот вой потом мерещился ему часто, когда выла вьюга и мела метель.
Сердце замерло, и он уже знал, что не нужно ему идти за Найдой, что ничего хорошего он там не увидит. И все-таки пошел, медленно, проваливаясь в снег. Там, в глубине сада, страшно задрав всклокоченную голову вверх, выла Найда, а у ее лап лежали мертвые щенки. Видимо, отец обнаружил их — в последнее время они уже не мяукали, как котята, а звонко тявкали.
Они лежали такие странные, совсем-совсем мертвые. И среди них — его Верный. Его друг. Славка наклонился и потрогал Верного за маленькую коричневую лапу. Лапка была ледяной и не гнулась. Славка постоял еще немного, положил сверток с объедками на снег, а потом медленно пошел в дом. Он допил, как обычно, вино из полупустой бутылки, потом нашел целую бутылку водки, открыл и пил, пока его не стало рвать.
Вечером отец избил его за эту бутылку. Да, после трезвых недель все стало только хуже. И иногда в кошмарах ему снились страшная Найда, мертвые щенки и ледяная маленькая коричневая лапка. Славка потряс головой, освобождаясь от воспоминаний детства. Пора забыть — много лет прошло с тех пор.
Он закрыл дом, повесил сломанный ржавый замок, чтобы дверь не распахивалась от ветра, а воровать в его избушке-развалюшке все равно было нечего. И пошел, с трудом пробираясь сквозь метель, на Митейную гору — в монастырь. Обитель находилась в пяти километрах от деревни, но Славка туда раньше почти не заглядывал: пьяных там не привечали, а трезвым он и не бывал. Но теперь — особый случай: пить все равно нечего и с последнего места работы выгнали. Так что выбор невелик: либо монастырь, либо кладбище на горе, прямо рядом с обителью. Кладбище древнее, ему лет четыреста, не меньше. Но на кладбище рано Славке, нет уж, своим ходом он туда не пойдет, подождет, пока понесут.
С трудом поднялся на гору, прошел, ковыляя, уже совсем замерзший, по заснеженной пустынной обители и постучал в дверь отца Савватия.
Рассказ отца Савватия
Слава-чех, как его все звали, пришел в монастырь зимой, в самые холода, и мы разрешили ему остаться. Было ему под тридцать, может, и моложе, невысокий, худощавый, диковатый. Дали ему келью. Дали послушание: рубить дрова, возить воду с источника на монастырской лошадке Ягодке.
Слава был некрещеным и, пожив немного в обители, походив на службы, захотел окреститься. Я окрестил его. После крещения снял облачение, вышел на улицу, смотрю: сидит у храма на скамейке незнакомый мужчина. Подошел ближе, вгляделся: это же Слава-чех! Я его и не узнал! Благодать крещения сильно меняет людей, некоторые меняются даже внешне. Вот и Слава-чех очень изменился: дурашливость отошла, передо мной был серьезный, степенный мужчина. Я с удивлением заметил, что у него, оказывается, голубые глаза. Осмысленные глаза, умные! Так преобразило его крещение!
Потом первоначальная благодать, видимо, потихоньку отошла, но печать Святого Духа его сильно изменила. Он очень хорошо ухаживал за Ягодкой, подружился с лошадкой, и она, своенравная, его слушалась. Похоже, Ягодка стала первым другом в его жизни.
Пил ли он у нас? Ну, денег у него не было... В монастыре с этим строго, а своей новой жизнью он очень дорожил. Слава-чех прожил в монастыре лет десять, трудился, молился и умер скоропостижно от сердечной недостаточности. Жизнь у него была трудная, страшная, но Господь не попустил ему умереть в пьяном виде, опившись или отравившись, смертью алкоголика.
Несчастный ребенок и такой же несчастный взрослый, он был очень одинок — и Господь привел его в монастырь. Яко отец мой и мати моя остависта мя, Господъ же восприятмя... (Пс. 26,10). И он умер крещеным, трудником монастыря. Его отпели, похоронили на Митейной горе, на краю древнего огромного погоста — там, где было свободное место. Помолились о нем всем монастырем, помянули.
Родственников у него не было, и ни на третий, ни на девятый день никто не сходил к нему на могилку по деревенскому обычаю.
Выпал снежок, и Ягодку выпустили погулять по первому снегу. Через какое-то короткое время хватились — нет нигде лошади! А она никогда не уходила сама из монастыря. Пошли по следам, которые хорошо выделялись на снегу. И удивительное дело — Ягодка никогда не была на кладбище и не могла она знать, где похоронили ее друга, а отправилась прямо к нему.
На погосте лежал ровным покровом снег, скрывая следы недавних похорон, а лошадь прямым ходом, не петляя, прошла через все кладбище ни разу не сбившись с пути, подошла к могиле и встала рядом с ней. Она стояла, склонившись мордой к земле, и как будто плакала. Отцы в монастыре — народ без экзальтации, навыкший к трезвению, но тут и они чуть не заплакали — так трогательно стояла лошадка над местом упокоения того, кто долго за ней ухаживал.
Животные чувствуют благодать, и, видимо, душа нашего Славы обрела милость у Господа — и лошадка безошибочно нашла его могилу, почтила его память. И нам был урок: чтобы мы еще помолились за Славу. И мы отслужили на его могиле панихиду.
Бронь в монастырской гостинице
После литургии народ не спеша потянулся из храма. Теплое солнце, золотая листва, особый осенний прозрачный воздух — все в этот октябрьский день было праздничным, будто и природа радовалась дню памяти преподобного Сергия Радонежского.
После трапезы игумен Савватий хоть и очень устал, но долго не мог уйти в келью: у трапезной толпились паломники — кто ждал благословения на дорогу, кто искал совета, кто желал поздравить с праздником.
— Батюшка, когда благословите теперь приехать в обитель?
— Батюшка, мама позвонила — заболела, прошу молитв!
— Отец Савватий, надо бы поговорить: на работе проблемы большие...
— По строительству, батюшка, можно спросить совет?
И среди многочисленных мужских басов и высоких женских голосов — неожиданный детский, звонкий: дочка паломницы лет девяти в яркой розовой шапочке:
— Батюшка, а у меня преподобный Сергий — самый любимый святой! Я к нему с просьбами обращаюсь, ну, там, по учебе, и он всегда помогает! А вы как к нему относитесь? Он вам помогал когда-нибудь?
Улыбнулся:
— Я к нему с огромным почтением отношусь!
Благословил, выслушал, посоветовал, поздравил, попрощался. Тяжело поднялся по скрипучей лестнице в келью. Наконец остался один. Сегодня предстояло еще много дел. Нужно немного отдохнуть, собраться с силами... Присел в старое кресло. Помогал ли ему когда-нибудь преподобный Сергий?