В окне — даль, хорошо просматриваемая с высоты Митейной горы: опустевшие поля и тронутые золотом леса, Чусовая — холодная, осенняя, серая. Свежий, чуть горьковатый от прелой листвы воздух из форточки, запах дыма от костров. По стеклу блики, солнечные зайчики.
Тогда, почти тридцать лет назад, в окна поезда светило такое же неяркое солнце, стоял один из последних солнечных осенних дней, мелькали желтые, рыжие, золотистые краски деревьев, осенние краски лесов и полей. Он еще не принял монашеский постриг и не был игуменом Савватием, а был молоденьким, недавно рукоположенным иереем. Потихоньку привыкал к «отцу Сергию» вместо просто Сергея, учился быть пастырем.
В свои двадцать с небольшим чувствовал себя очень взрослым. Не просто путешествовал, а вез к преподобному Сергию Радонежскому младшего брата — пятнадцатилетнего мальчишку.
На поездку благословил духовный наставник, владыка Афанасий, по-отечески поцеловал обоих в макушку и отправил с Богом. Купили билеты на поезд, поехали счастливые, радостные. Два брата.
Сам Сергей ходил в храм с малолетства — бабушка, милая бабушка, вечная тебе память, смиренная молитвенница. Привыкнув с детства, ходил и подростком, и юношей, рано уехал из дома, став иподьяконом у владыки, затем дьяконом и в двадцать с небольшим — священником.
А брат родился на семь лет позже, и уже некому было приучить его к храму. И молодой батюшка чувствовал ответственность за парнишку, хотел приобщить его к вере, показать православные святыни, помолиться с ним и за него у мощей преподобного Сергия Радонежского.
Очень переживал, как обычно переживают люди, когда хотят поделиться чем-то сокровенным. Так хотелось, чтобы брат почувствовал благодать Лавры, ее дух, ее святость, понял, почему ему так дорог, так близок преподобный Сергий. Чтобы все прошло без особых праздничных и паломнических искушений, привычных ему самому, но угрожавших стать камнем преткновения для братишки, такого юного, новоначального. Чтобы не обидел никто, не испортил праздника, не оказалось рядом «злой» церковной старушки или не по уму ревностного трудника. Чтобы нашлось место в гостинице...
Троице-Сергиева лавра встретила перезвоном колоколов, далеко разносящимся в прозрачном октябрьском воздухе. В преддверии большого праздника в обитель съехалось множество паломников и духовенства: маститых протоиереев и иеромонахов, солидных игуменов и немолодых архимандритов. Все гостиницы оказались переполнены.
Светило солнце, но холодный ветер заставлял зябко поеживаться, быстро смеркалось, и осенние сумерки пугали возможностью остаться без приюта, без теплого ночлега. С тревогой посмотрел на уставшего мальчишку, решительно взял за руку. За Троицким собором в монастырской стене — старинная полутемная гостиница с узкими окнами, большими многоместными кельями.
Дежурил какой-то трудник, сказал сразу:
— Простите, мест нет.
Посмотрел на них внимательно, смягчился и сказал еще:
— Впрочем, у нас есть два места свободных, но поселить на них не могу — на них бронь, зарезервированы для священника с братом. Вы оставьте вещи здесь, сходите на трапезу, потом на вечернюю службу, а после службы зайдите к нам снова. Подойдет отец-гостинник, может, что-то придумает.
Подумалось: наверное, бронь для какого-нибудь почтенного протоиерея.
Сходили на трапезу, потом на службу, помолились. Вернулись в гостиницу, нашли отца-гостинника. Пожилой, седой инок внимательно посмотрел на дорожную одежду молодого батюшки, на плащ, на подрясник, в котором ходят многие духовные лица, от послушника до архиерея, и спросил:
— Вы кто?
— Священник.
— А это кто с вами?
— Мой брат.
— Вот вас-то мы и ждем! Проходите, вот вам два места!
Чудесно устроились, переночевали. Утром сходили к преподобному Сергию — и все было, как мечталось.
Причастились. Душа — радостью до краев! Брат сияет весь.
Только батюшку беспокоил помысл — заняли чужое, им не предназначенное место. Но никто больше, никакой маститый протоиерей не приехал, никто не претендовал на бронь в монастырской гостинице, их никуда не выставили, и они прожили в этой чудесной келье до отъезда.
Перед отъездом пошли поблагодарить отца-гостинника. Батюшка не удержался, спросил:
— Отец, простите, вы нас поселили на места священника с братом, которые должны были приехать. А кто это?
А тот загадочно улыбнулся:
— Так это вы и есть!
— Да как же о нас узнали?!
— Здесь хозяин — сам преподобный Сергий Радонежский, он и управил! Устроил так, что кому-то из отцов лавры Господь открыл о вашем приезде. Мне и передали: приедут двое, священник с братом. Я говорю: а как же я узнаю, они это или нет? А мне говорят: спросишь — да и узнаешь. Вы и приехали!
И это было умилительным до слез чудом Божиим, посланным для утверждения веры молодого священника и его новоначального брата.
Преподобие отче Сергие, моли Бога о нас!
Особенный день
Снег шел с утра, крупные снежинки неторопливо кружились, укутывая спящий лес и ледяную Чусовую, и все вокруг становилось белым, чистым, праздничным, будто готовясь к Рождеству.
В Казанскую Трифонову пустынь накануне праздника приехало много паломников с ребятишками, для них готовили рождественскую сказку, подарки, поздравления. Накануне Рождества традиционно ставили елочку, и игумен Савватий как раз собирался поехать за этой елкой в лес.
Пока шел к машине, огляделся: все в монастыре шло своим чередом — в храме читали Псалтирь, на салазках в кельи возили дрова, топились печи, из трапезной доносились запахи капустных пирогов, на конюшне мычали коровы, а рядом с ними задумчиво жевала сено монастырская лошадка Ягодка.
Чего-то не хватало в этой привычной жизни обители, и он быстро понял — не чего, а кого. Утепленная большая будка монастырского пса Бучика пустовала уже пару недель, и некому было сопровождать гостящих на каникулах мальчишек в их зимних забавах и катаниях с горы, некому было провожать машину отца Савватия преданными глазами, радостным повизгиванием и помахиванием хвоста.
Большой рыжевато-золотистый Бучик жил в монастыре давно и был умнейшим и очень добрым псом. Бучик исправно охранял обитель и с удовольствием сопровождал тех, кто уходил ранним летним утром на поле пасти коров. Изредка отлучался по своим собачьим делам в ближайшую деревню, но никогда надолго не задерживался. И вдруг две недели назад ушел — и пропал.
Все в монастыре переживали и очень жалели Бучика. Погиб, потерялся — были только догадки. Отец Савватий печально вздохнул — жалко песика. Завел машину, погрел немного и не спеша выехал за ворота обители. Снег пошел сильнее, и дорогу стало плохо видно.
Проехал несколько километров, почти добрался до леса, как вдруг машина остановилась. Вышел, осмотрел автомобиль: бензин — в наличии, с мотором — порядок, никакой видимой неисправности, но машина не заводилась. Отец Савватий подумал немного, помолился, снова попробовал завести — бесполезно.
Снова вышел из машины. Лес рядом, проселочная дорога пустынна — ни одной машины. Смеркалось, подмораживало. Он хорошо знал, что ничего не бывает просто так, случайно, и стал внимательно осматриваться вокруг. Белые сугробы и особая, зимняя тишина — без пересвистывания и чириканья птиц, лишь ветер гуляет по пустым полям, заметает дорогу. Стал потихоньку замерзать и решил вернуться в монастырь пешком — там взять другую, рабочую машину и водителя на подмогу.
Уже открыл дверцу автомобиля, но внезапно услышал со стороны поля приглушенный вой. Подумал: волк. Прислушался как следует и понял — скулила собака. Хрипло, слабо — взывала о помощи. Внимательно осмотрелся и вдалеке, в поле, заметил в сугробе собачью голову. Подошел к обочине, стал звать, но собака не двинулась с места, продолжая жалобно, чуть слышно сквозь вой ветра скулить.
Отец Савватий вздохнул и решительно отправился в поле по сугробам. Сразу провалился глубже колена и с большим трудом прошел метров тридцать до собаки. Когда добрался до нее — поразился: это был бедный Бучик.
Вокруг его большой головы намело плотный сугроб, и он вмерз в этот сугроб так, что не смог бы встать, даже если б захотел. Отец Савватий вернулся в машину, взял топор, приготовленный для елочки, вернулся и стал осторожно отгребать снег и вырубать лед вокруг песика. Когда попытался поднять большого, тяжелого Бучика, тот заскулил сильнее, почти заплакал от боли — как человек. Стал покусывать руки — тихонько, небольно, как бы давая понять о тяжелой травме. Видно было, что пес ужасно страдал, но контролировал себя, боялся причинить боль своему спасателю.
Отец Савватий снова вернулся к автомобилю, взял покрывало, на покрывале очень осторожно дотащил пса до дороги, занес в салон, положил на заднее сидение. Бучик посмотрел на него благодарным взглядом — и отключился, потерял сознание.
Отец Савватий понял, что произошло: Бучик возвращался в монастырь из деревни, и его сбила машина. В шоке он пробежал по полю метров тридцать, а потом упал и уже не мог двигаться. Постепенно вмерз в землю и был уже почти занесен снегом, когда монастырская машина заглохла как раз напротив него — ни дальше ни ближе.
Отец Савватий снова попробовал завести автомобиль — и он тут же завелся. Такое обыкновенное чудо... Приехали в монастырь, вызвали ветеринара—у Бучика оказались переломаны задние ноги. Его поместили в теплую конюшню, напоили, накормили, принялись заботливо лечить.
А на следующий день ударил сильный мороз — минус тридцать пять, и если бы машина не заглохла рядом с Бучиком в поле, он неминуемо бы погиб.
Отец Савватий привез елку, и на следующий день все обитатели монастыря встречали Рождество. А он думал про себя: «Как милостив Господь! В Свой праздник, в Свой святой день Он не дает никому страдать! В этот день прекращаются войны и заключается Рождественское перемирие, облегчаются страдания узников, болящих и страждущих, и вся тварь славит Господа!»
Да, Рождество — особенный день, и эту истину он почувствовал сердцем, пережив такое чудесное спасение обычного беспородного пса Бучика. Даже такой твари Господь не попустил погибнуть накануне Своего Рождения!