Рыжевато-золотистый Бучик поправился и прожил еще лет семь. Из монастыря больше не уходил ни на шаг, передвигался, сильно хромая, но обитель охранял ревностно. И когда видел отца Савватия, подходил к нему с огромной благодарностью и преданностью в глазах — даже годы спустя.
Глас хлада тонка
Выдался на редкость славный декабрьский денек — стоял легкий морозец, снег искрился на солнце, белоснежные сугробы мелькали вдоль дороги. Отец Савватий ехал на станцию Комарихинскую к умирающему старичку. Только сам не знал, зачем едет: старичок был совершенный безбожник.
Его жена Мария ходила в храм всю жизнь. Ездила из Комарихинской в Казанскую Трифонову пустынь, когда там еще не было монастыря, а был просто приходской храм Всех Святых. В храме служил известный на Урале, да и по всей стране, старец протоиерей Николай Рагозин, и Мария была его верным чадом.
С мужем Леонидом они жили хорошо, растили двух дочерей. Леонид — работящий, добрый, любил копаться вместе с женой на огороде, сидеть вечерами вместе на завалинке, любоваться закатом над Чусовой, гонять чаи у теплого бока печки. Одна незадача — в отличие от верующей жены он всей душой воспринял атеистическое воспитание, которым в его времена щедро потчевали пионеров и комсомольцев.
Искренне считал религию опиумом для народа и горячо возмущался заблуждениями жены, которая этот самый опиум потребляла, причем в слишком больших, по его мнению, дозах.
Леонид пытался убедить Марию, что ходить в церковь и кормить бездельников-попов — полнейшая глупость, что гораздо лучше вместе поработать в огороде или сходить в лес за грибами. Он не любил оставаться дома один, ревновал жену к ее непонятным отлучкам, злился, гневался и даже потчевал Марию оплеухами, пытаясь «выбить дурь из ее упрямой головы».
Но тут, как говорится, нашла коса на камень. Кроткая, смиренная Мария, простая деревенская женщина еще старой закалки, которая никогда слова поперек мужу не говорила, хождение в храм бросать отказывалась наотрез. По ее просьбе старец, отец Николай, приехал к ним в дом, пытался поговорить с Леонидом, убедить его смягчиться. Но тот был так озлоблен, что даже всеми почитаемого старца выгнал и так разгневался его приходом, что еще и жене досталось.
Старец, конечно, не обиделся на Леонида, наоборот, молился, чтобы Господь помиловал его и спас его бессмертную душу. А на причитания Марии сказал только: «Молись, Мария, — и Господь помилует твоего мужа». И она молилась.
Шли годы. Преставился отец Николай. Через пять лет после его смерти в приходской храм служить назначили отца Савватия. Марии к тому времени уже стукнуло семьдесят лет; небольшого ростика, богомольная и богобоязненная старушка, очень кроткая, смиренная, с печальными светло-голубыми глазами — такой увидел ее отец Савватий. Она продолжала молиться за мужа, но ничего не менялось — он оставался безбожником.
Отец Савватий прослужил уже лет десять в храме Всех Святых, когда одним морозным декабрьским утром из Комарихинской приехала заплаканная Мария и стала звать батюшку к мужу. Леонид тяжело болел и лежал, можно сказать, на смертном одре. И вдруг он стал настойчиво требовать священника. Мария страшно удивилась, стала спрашивать: «Зачем тебе батюшка?!» Очень испугалась, что перед смертью муж захочет поругаться со священником, станет богохульствовать. Но Леонид ответил твердо: «Я хочу покаяться».
Отец Савватий тоже сильно удивился, но взял Святые Дары и поехал в Комарихинскую. Когда вошел в дом, увидел на старинной железной кровати сухонького, маленького старичка — очень слабого, с впалыми глазами и серым лицом. Зная его жизнь и его отношение к вере, отец Савватий растерялся — с чего начать, зачем его позвали?
Но когда подсел к кровати на старый, крепкий еще, с красивой резной спинкой стул, — все само собой уладилось: тяжелобольной оживился, ласково и приветливо поздоровался и сказал, что хочет исповедаться, Мария вышла на кухню.
И когда этот умирающий восьмидесятилетний старик, всю жизнь проживший без Бога, начал каяться, отец Савватий ощутил необычайную благодать — такую, что мурашки пошли по коже. Батюшка никак не мог ожидать подобной исповеди от неверующего человека — это была очень глубокая, искренняя, проникновенная исповедь, будто Леонид всегда ходил в храм, жил церковной жизнью и навык к покаянию. Он говорил ясно, четко, называл грехи без малейшего самооправдания или самосожаления, каялся в том, что жил без Бога. Каялся так, словно он всю жизнь готовился к этому моменту, — очень глубокое покаяние за все долгие годы. Говорил без остановки, долго — и у батюшки появилось редчайшее ощущение, что Сам Господь присутствует при этой исповеди и Сам принимает грехи бывшего безбожника.
Отец Савватий слушал и думал: «Как милостив Господь к кающимся грешникам!», слушал и вспоминал разбойника на кресте и Савла, ставшего Павлом.
После исповеди батюшка особоровал Леонида и причастил его — старик с благоговением слушал молитвы и песнопения, сам крестился и молился. А вернувшаяся с кухни Мария тихонько плакала рядом — она была так поражена, что не могла слова вымолвить, только слезы лились ручьями по ее морщинистым щекам. Сбывалось то, о чем она мечтала долгие годы, на что уже почти не надеялась — и что теперь происходило так просто, так естественно, будто исповедь и покаяние ее мужа были для него самым обычным делом, будто он всю жизнь сам ходил вместе с ней в храм. Такое тихое, неприметное чудо — как легкое дуновение ветра: Глас хлада тонка, и тамо Господь (3 Цар. 19, 12).
Отец Савватий закончил читать молитвы, глянул на умирающего и поразился — лицо его изменилось на глазах: серые щеки порозовели, тусклые глаза стали светлыми, сияющими. Леонид помолодел, будто в его умирающее тело влилась новая жизнь. Батюшка перевел взгляд на Марию — она стояла как громом пораженная и с изумлением смотрела на мужа. Потом хрипловатым от волнения голосом робко спросила:
— Леня, это ты?! Что с тобой, Леня?! Я тебя не узнаю!
Она действительно не узнала своего мужа, и на кровати на самом деле лежал совсем другой мужчина — не богохульник, не атеист, там лежал и кротко улыбался верующий человек. Мария подошла к кровати и встала на колени рядом с ним. Она плакала, а муж ласково гладил ее по голове.
Отец Савватий возвращался по заснеженной дороге в монастырь и думал: «Молитвы старца, отца Николая, подвиг Марии, ее вера, ее терпение и благодать Божия изменили этого человека, и можно надеяться, что Господь не лишит его Царствия Небесного, как покаявшегося разбойника. Из умирающего безбожника-добычи ада —он стал верующим. Это Господь восхитил его душу из пропасти — и спас».
Через неделю Леонид умер, перед самой смертью еще раз причастился. И по его кончине отец Савватий и Мария не чувствовали скорби — на душе была духовная радость, малая Пасха.
Небесные уроки
Огарок свечи догорал, и тьма вокруг аналоя сгущалась. Пустынный разрушенный храм — и вокруг, на десяток километров, — безлюдная, холодная северная тайга. Вверху, под разрушенным куполом, вдруг что-то сильно грохнуло, поток ледяного ветра налетел на одинокого молитвенника, громкий непонятный шум злобно загрохотал вокруг, сжал тисками страха сердце, заставил его биться часто, неровно. Дыхание перехватило, и единственным спасением было — не останавливаться, читать акафист дальше вслух, не позволяя страхованию овладеть душой.
Отец Савватий возвысил голос, перебивая непонятный шум, и громко, с дерзновением дочитал акафист Пресвятой Богородице — Одигитрии, Путеводительнице, в честь которой был основан храм.
При последнем «Радуйся, Богородице Одигитрие, христиан упование!» — шум внезапно стих. Отец Савватий почувствовал, что страх и напряжение отпустили. Он согрелся и ощутил теплоту и умиротворение во всем теле. И стало совсем не страшно.
Подумал про себя: «Вот куда ты пришел — ты пришел на место пустынных подвигов твоего небесного покровителя. Сейчас здесь, на этом острове, живут и молятся иноки, а тогда, шесть столетий назад, он был совершенно безлюдным. И твой небесный покровитель показал тебе: вот как я здесь жил, терпел многочисленные страхования, холод и голод пустынного жития, смертный страх ежедневно и ежечасно. Ты теперь хоть маленькую капельку почувствовал того, что я здесь перенес».
И он как будто прикоснулся к жизни преподобного Савватия, Соловецкого чудотворца.
Но искушение на этом не закончилось. Огарок догорел, и полная тьма воцарилась вокруг. В заколоченные окна храма не проникал даже тусклый свет луны. Нужно было идти к двери тем же путем, каким он дошел до аналоя в глубине храма, — через доски, палки, кирпичи, разбросанные на полу.
Пошел в полной темноте — и вскоре уткнулся в кирпичную ледяную стену. Взял вправо — стена, пошел влево — стена. Несколько раз на ощупь походил вдоль стен — но двери не было, она таинственным образом исчезла! Он оказался пленником в ледяном пустом храме.
Единственный человек на километры вокруг — инок скита, с которым он только что познакомился, сидел в келье, может, уже спал и мог спокойно проспать до утра, не беспокоясь о незваном госте. Стало опять страшно — до утра он замерзнет.
Двинулся дальше. Прошел еще немного вдоль стены — и увидел просвет. Обрадовался и пошел к просвету, — но это оказалась не дверь, а выход к полуразрушенному братскому корпусу, соединенному с храмом. Здесь было чуть светлее. Чувство острой опасности заставило замереть — и вовремя: в нескольких сантиметрах от него зияла глубокая яма, подвал. Еще один шаг — и он оказался бы в этой яме.
Господи, помилуй! Куда двигаться?! Как выбираться?! Он уже видел лес и небо в пустых оконных проемах корпуса, и так не хотелось снова заходить в темный храм, но другого способа выйти из него не было, и он опять вернулся в темноту. От усталости и изнеможения дрожали ноги. Двинулся вглубь храма, ощупывал все стены в темноте — дверь таинственным образом исчезла.
Ну что ж — если Господь попустит, странное искушение может настичь даже дома, в теплой знакомой келье, ничего удивительного, что оно произошло здесь, в разрушенном одиноком ночном Савватиевом скиту.