Глубоко вздохнул и горячо помолился Пресвятой Богородице и преподобному Савватию Соловецкому. Затем присел на корточки — нужно расслабиться, успокоиться, немного передохнуть.
О поездке на Соловки он мечтал уже давно. Шел двухтысячный год, Соловецкий монастырь восстанавливался, отстраивался, и отец Савватий очень хотел увидеть своими глазами места подвигов своего небесного покровителя, пройти теми же тропами, помолиться в его скиту, поклониться мощам святого. И наконец получилось.
Правда, немного несвоевременно: на Соловки лучше приезжать летом, но он не смог выбраться раньше конца октября. И только после праздника родного монастыря Казанская Трифонова пустынь, дня памяти преподобного Трифона Вятского, двадцать первого октября, удалось выкроить несколько дней и купить билет на поезд до города Кемь. Но за пятнадцать лет служения сначала иереем, затем иеромонахом, а потом игуменом, строителем, духовником монастыря он привык к отсутствию свободного времени и отпуска. Слава Богу, что вообще смог поехать...
Сезон навигации заканчивался — на Белом море начинались ветра и шторма, а в шторм волны там достигали высоты шести метров.
Отслужил молебен преподобным Савватию Соловецкому и Трифону Вятскому (тоже бывал на Соловках, и старцы даже уговаривали его остаться) — и поехал.
Добрался до Кеми, до поселка Рабочеостровск, там — пристань, откуда суда по Белому морю ходили на Соловки. Там же — подворье Соловецкого монастыря. Приехал на подворье, спросил благословение у настоятеля подворья, иеромонаха Симеона. Тот окинул его изучающим взглядом: подрясник, дорожная куртка — так ходят многие духовные лица, от послушника и инока до иеромонаха и архиерея.
В двухтысячном году отец Савватий, черноволосый, высокий, стройный, выглядел совсем еще молодо, и, видимо, впечатление отца Симеона о нем более склонилось к послушнику или иноку, потому что ответил он очень снисходительно:
— Экий ты шустрый, брат! Когда ты собрался на остров? Завтра?! Совсем даже и не факт, что ты туда завтра попадешь! У нас уже вторую неделю шторм — не можем ни на остров, ни с острова уехать!
Отец Савватий не обиделся на снисходительный тон. Ответил только:
— Ну что ж, помолимся преподобному Савватию, Соловецкому чудотворцу...
Что-то в его спокойном ответе насторожило отца Симеона, и он спросил:
— Иеромонах? Давно?
— Рукоположили в священство пятнадцать лет назад, а игумен лет пять...
Снисходительность в голосе иеромонаха поменялась на почтительность, и он перешел на «вы»:
— Простите, отец, устали, наверное, с дороги, пойдемте на трапезу, перекусим, чем Бог послал.
После трапезы отец Савватий отстоял вечернюю службу. Ночью долго не спал — молился. После продолжительной молитвы выглянул в окно кельи — северное сияние чудесными изумрудными сполохами переливалось в небе. На душе стало легко и спокойно — он верил, что преподобные Савватий и Трифон устроят ему эту поездку.
После литургии стал собираться на катер. К большому удивлению отца Симеона, утром стоял полный штиль — после двух недель шторма.
Монастырский катер назывался «Преподобный Зосима», но его не было, и отец Савватий сел на гражданский под названием «Печак». Несколько часов плыли по морю, немного болтало, в борт били волны, но эти волны уже не представляли опасности для катера. Проплывали мимо каменистых пустынных островов.
Братия монастыря приняла его радушно, дали келью. Поразила печка: ее истопили перед его приездом и больше не топили, и она все четыре дня его пребывания в обители грела своим теплым боком, хотя на улице было уже холодно, лежал снег.
Сразу зашел в храм, с благоговением подошел к мощам Соловецких старцев: они все трое — Герман, Савватий и Зосима — лежали в одной большой раке рядышком, сверху — сень, деревянная, резная. В полутьме храма не видно надписей на раке — где
кто из старцев почивает. Помолился своему небесному покровителю, поблагодарил за возможность приехать сюда и стал прикладываться к мощам преподобных — к одному, другому, третьему. Кто же из них преподобный Савватий?
Запах дерева, холод стекла раки — и вдруг — мгновенное — благоухание. Двадцать сантиметров справа, слева — ничего, а от мощей одного из старцев — сильнейшее благоухание. Пахло чудесно, с чем сравнить — непонятно. С цветами? На земле нет таких цветов. Такой невещественный аромат, который даже и не носом — а вроде всей душой чувствуешь, такое духовное состояние... Сначала не придал значения, не понял, и лишь потом то, что почувствовала душа, дошло до головы.
И подойдя ближе, разглядел надпись, увидел то, что уже знал сердцем, — это был он, преподобный Савватий Соловецкий. Приветствовал паломника, своего духовного подопечного, благоуханием. Это было настоящим чудом преподобного Савватия.
Прожил он в обители несколько дней. Заметил, что погода на Соловках меняется очень быстро: темные холодные тучи мгновенно рассеивались, ярко светило солнце, а потом так же мгновенно небо снова заволакивало свинцом и падал тяжелый густой снег. Здесь было много озер, как он узнал, ледникового происхождения и несколько реликтовых — бывших морских лагун.
Ему рассказали еще, что раз в десять лет из Баренцева моря к острову заходят дрейфующие льды и могут стоять здесь неделю. Если это случается летом, то наступает настоящая зима и замерзают все посадки. А там и так скудная растительность и короткое — месяц-полтора — лето. Потом лед уходит, и снова становится тепло, но все посадки уже погибли.
Холод, сырые туманы, бурные ветры, восьмимесячная темная зима и сорок верст Белого моря, отделяющего своими ледяными волнами остров от обитаемого материка. Все это не сулило никаких житейских выгод преподобным Савватию, Герману, Зосиме. Ничего — кроме уединения и безмолвия, ничем не развлекаемой молитвы и возможности подвига во славу Божию.
На третий день батюшка решил посетить скит преподобного Савватия, поклониться месту его подвигов. Там святой высадился по приезде на остров, там жил, там построил деревянную часовню в честь Смоленской иконы Божией Матери, Одигитрии.
Отец Савватий узнал, что на месте скита сейчас развалины, разрушенный храм и братский корпус, узнал, что там живет один из иноков. В глубине леса не дуют такие сильные ветра, как на берегу, и там построили парники, и этот инок выращивал для братии прекрасные огурцы.
Отец Савватий посмотрел карту, прикинул расстояние — километров двенадцать. Немного. Он умел хорошо ориентироваться на местности, в тайге никогда не терял направление. Помолился на литургии, затем спросил у одного брата направление. Инок скептически улыбнулся — не поверил в серьезность намерений, в то, что паломник пойдет один. Дескать, погуляешь да вернешься. Махнул рукой в сторону дороги к скиту, и отец Савватий пошел. Шел и чувствовал какое-то дерзновение, упование на своего небесного покровителя, что не оставит преподобный Савватий своей милостью.
Дул сырой и морозный ветер, который стих в глубине сосново-елового леса. Сосна — самое устойчивое к ударам стихии дерево. Живет больше ста лет, и эти сосны, что высились вокруг, были старше, намного старше его самого. А уж лишайники-долгожители могли прожить четыре тысячи лет, и наверняка они видели самих преподобных Соловецких старцев. Изредка попадались коряво-разлапистые низкие березы, привыкшие гнуться к земле под тяжестью мокрого снега.
Одиночество пустынного леса, большие камни — валуны, поросшие мхом. Необычно красивый мох — белый, зеленый, голубой. Пронзительно белое небо над головой — осень. Поздняя осень — почти зима в этих краях. Суровая красота Севера. Стояла тишина, безветренная тишина, но ощущения одиночества не было, казалось, что это не пустое место, не пустой лес.
Почудилось на миг — выйдет сейчас какой-нибудь древний пустынник из чащи и сядет на камень, поросший мхом.
Вспомнились слова духовного отца, старца Иоанна (Крестьянкина): «Соловки — это антиминс нашей Церкви». Подумал: можно в любом месте этой тайги копнуть землю — и найдешь мощи мучеников за веру. Здесь ясно чувствовалось неземное присутствие, присутствие Небесной Церкви, близость Неба. Сколько святынь, сколько мучеников на этой земле — Небесное воинство!
Он все шел и шел и постепенно стал уставать. Направо и налево уходили тропки, ответвлялись боковые дороги. Не было никаких примет, никаких знаков, что он на верном пути. Вышел на перепутье: по какой из дорог идти — непонятно.
И в этот миг, чудесным образом, навстречу ему прямо из леса выкатил маленький тракторок, в котором сидели какие-то лохматые, помятые мужички в сапогах, куртках, лыжных шапочках. Откуда взялись они посреди тайги?! Здесь был заповедник, лес не рубили... Может, рыбаки? В общем, эти мужички оказались на перепутье именно в тот момент, когда он его достиг и заколебался в выборе дороги. Остановились, махнули ему рукой, показали правильный путь, и маленький тракторок опять скрылся в лесу. Одно мгновение — был и исчез. Пара минут, и он бы разминулся с ними.
Пошел дальше по указанной дороге. Снова стали попадаться развилки, ответвления, боковые дороги уходили в разные стороны. Стало смеркаться, подмораживало. И сомнения вернулись, стали мучить еще сильнее: правильно ли он идет? Не изменило ли ему его всегдашнее умение ориентироваться на местности? И вообще — не зря ли пошел? Может, это его дерзновение — на самом деле несмирение? Это его упование на небесного покровителя — не вера, а самоуверенность? Усомнился — и стал тонуть в собственных опасениях и сомнениях.
И вот на пике сомнений, когда он уже был готов повернуть назад и вернуться в монастырь, на дороге появилась лисичка. Обычная рыжая лиса с пушистым хвостом. Только вела она себя неестественно для дикого животного, которое обычно убегает от человека: внимательно посмотрела на него и спокойно пошла впереди по дороге, время от времени оглядываясь, будто проверяя — идет ли он за ней. Лисичка шла впереди долго, минут двадцать, будто показывая правильную дорогу.