Где он, этот успех, за которым я гналась всю свою жизнь? Это же мираж, Танечка! Мираж... Пустыня и верблюды... И Игорь сейчас где-то там — в пустыне, за миражами гоняется... Я и Димку учила быть таким, каким он стал. Думаешь, я его осуждаю за то, что ко мне не заходит? Что перед отцовским кошельком заискивает? Нет... Ведь это я его таким воспитала! За что же мне его теперь осуждать... Что воспитала — то и получила... Слава Богу, что Лешка вырос другим! А сколько я его ругала, сколько ворчала... Тюфяком звала... Как мне больно, Таня!
— Сейчас, Ирина, сейчас, — укол поставлю...
— Нет, Танечка, это моя душа болит. Я теперь знаю, как она болит... Я сегодня все рассказала Леше. Призналась, что обманула и его, и Леночку. Думаю теперь: не простит мне сынок этого, не простит. Бросит он меня после моих признаний. Ведь я своими руками его любовь разрушила... Ну что ж, думаю, если не простит, значит, так тому и быть. Заслужила я это наказание. Танечка, я так боюсь: Лешка, он не вернется.
Ирина заплакала. И долго еще сидела Таня у ее постели, долго говорили они, пока после укола обессиленная больная не задремала, откинувшись на подушки. Пришла сиделка. Объяснила, что опоздала из-за болезни мужа. И завтра ей тоже нужно уйти пораньше, не сможет она дождаться Алексея. Таня обещала прийти с утра, подежурить до прихода Леши.
Ночью спала плохо. Переживала: сможет ли Лешка простить, вернется ли вообще, не бросит ли мать на произвол судьбы. Утром наспех умылась, есть не хотелось — аппетита никакого не было. Взяла с собой книгу — почитать больной, чтобы отвлечь ее как-то от переживаний. Дверь в соседскую квартиру была открыта, Таня вошла и замерла в коридоре: Лешка был уже дома, видимо, зашел как раз перед ней. Она затаила дыхание и стала молиться про себя, прислушиваясь.
Ирина плакала:
— Прости меня, сыночек, пожалуйста! Может, ты сможешь меня простить? Если не сможешь — я тебя пойму... Но, может, все-таки сможешь? Ну пожалуйста! Я сделала так много ошибок в своей жизни — теперь я это понимаю... Я высмеивала твою мягкость, я тебя тюфяком звала всю дорогу... Пыталась научить тебя быть жестким, напористым. Думала, что иначе ты пропадешь в этой жизни... И никогда не добьешься успеха... Я Леночку обманула. А она страдала. И ты страдал. Но я хотела как лучше... Я — твоя мама... И я всегда любила тебя и всегда буду любить. Всегда буду любить тебя, сыночек! Ты молчишь? Наверное, ты не простишь... Я заслужила это твое молчание. Ты иди, сыночек, иди, ничего, я понимаю, что такое не прощается.
Повисла тишина. И Таня напряглась в ожидании — сейчас Лешка выйдет из комнаты и уйдет. Уйдет навсегда и оставит мать одну. Таня прижала руки к горящим щекам и вдруг услышала:
— Мам, ну что ты?! Куда я пойду?! Я тебя никогда не брошу! Знаешь, я всегда знал, что ты любишь меня. Но иногда, иногда мне казалось — что я не заслуживаю твоей любви, что я недостаточно хорош для того, чтобы меня любили... Я прогонял эти мысли... Я знал, что на самом деле ты любишь меня... Но хорошо, что ты сказала мне об этом сама! Мам... Мамочка! Я так долго ждал от тебя этих слов!
Наступило молчание. Таня почувствовала, что ноги плохо держат ее, и тихонько сползла по стенке коридора. Потом почувствовала, как поднимают ее крепкие руки Лешки, и обнаружила себя в кресле рядом с кроватью Ирины.
— Теть Тань, милая моя, ну что с тобой?! Сейчас я тебе корвалола накапаю! Не нужно корвалола? А почему ты плачешь? От радости?! Да, у нас с мамой сегодня радость! Праздник у нас сегодня! И — знаешь, теть Тань, сегодня я привезу к нам Леночку — помнишь Леночку? Я ее нашел ночью, вся «скорая помощь» мне помогала! По телефону час говорили! Поможешь мне, теть Тань, стол накрыть, ладно?
Таня закончила свою историю и — не удержавшись — всхлипнула. Я тоже с трудом сдерживала слезы.
— Танечка, а сейчас ты с Лешкой и Леночкой общаешься?
— Так как же не общаться-то — они меня сюда и привезли на своей машине. Вот приедут в Оптину в выходные — я тебя и познакомлю с ними. Два сынишки у них растут. Да... За пятнадцать лет много воды утекло... Только Лешка теперь уже не Лешка, а Алексей Игоревич — уважаемый врач, хирург.
Живый в помощи Вышняго
Был обычный осенний день, когда к окнам старенькой избушки на улице Н. подошел высокий полный мужчина лет пятидесяти с маленькими бегающими глазками. Он оглянулся вокруг и тихонько заглянул в окно. Хозяйка избушки и не подозревала о постороннем.
Анна Максимовна, или по-простому баба Нюра, сидела на стареньком любимом диване и вязала носки. Баба Нюра была невысокая, худенькая, седая и казалась хрупкой. Этакая старушка-одуванчик. Но видимость эта была обманчивой: мало было дел, которые не умели бы делать ее до сих пор ловкие, натруженные руки. И голова еще, слава Богу, работала хорошо, умная она была, эта Нюра. Вот только память в последнее время подводила...
В окна стучали мокрые ветки и бил затяжной октябрьский дождь. А в доме было уютно: потрескивали дрова в печке, горела лампадка перед образами, серая кошка Муся дремала рядом с хозяйкой и потягивалась во сне.
Нюра подняла голову, посмотрела вокруг: хорошо дома! Дом старинный, ему лет сто пятьдесят будет. Когда-то здесь было шумно и весело. Нюра прикрыла глаза, и воспоминания понеслись чередой. В последнее время она все чаще вспоминала детство, юность. Забывала недавние события, иногда долго вспоминала, какой день сегодня или что случилось вчера.
А вот далекие воспоминания приходили как будто въяве, вплоть до голосов братишек, запаха маминого пирога, журчанья весеннего ручья, где пускали они детьми кораблики, вплоть до мелодии школьного вальса... Нюра вздохнула: когда прошлое помнишь лучше, чем вчерашний день, это называется одним словом: старость... Как быстро она пришла...
Нюра была юной девушкой, когда погибли родители под колесами грузовика пьяного совхозного шофера. Нюра не отдала в детдом младшеньких: Колю, Мишу, Клаву, вырастила, на ноги поставила. Коля с Мишей до сих пор ее мамой кличут, как и взрослые уже дети Клавы. К ним и поехала Клавдия в гости, навестить. А она, Нюра, осталась совсем одна в этом стареньком доме, таком же стареньком, как сама хозяйка.
— А вот и не одна, — сказала тихо Нюра серой кошке Мусе. Отложила вязание, подошла к иконам, взяла Псалтирь: Жмвый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится, Речет Господеви: Заступник мой ecu и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него... (Пс. 90, 1-2).
Сильный стук в окно прервал молитву. Нюра вздрогнула, подошла: в залитом дождевыми каплями стекле маячило мужское лицо. До хозяйки донеслось:
— Откройте, пожалуйста, мне очень нужна помощь!
Нюра открыла дверь, и нежданный гость с порога зачастил:
— Такое дело, значит, я тут вчера ехал, подвозил одного человека. Колесо спустило, и пока я возился, обронил как-то случайно кассету. А она очень ценная! Я снимал свадьбу своего начальника в Германии. И потерял... Начальник сказал: не найду — уволит! Вот приехал объявление дать, чтобы, значит, кто найдет, вернул. За вознаграждение, конечно! Я за эту кассету... да тыщ десять не пожалею!
— А какую помощь вы от меня ждете? — строго спросила Нюра.
— Да я ведь не местный, разрешите мне ваш адрес в объявлении указать. Кто найдет, пусть вам занесут, а я приеду заберу. Вот телефон вам оставлю свой. Помогите, пожалуйста!
Нюра вздохнула:
— Ну что ж, ладно...
Записав адрес и имя хозяйки, мужчина распрощался. Нюра из окна посмотрела вслед автомобилю и пошла тихонько на кухню. Для себя одной готовить совершенно не хотелось, но все же нужно было сварить хоть какую-то похлебку. Да и Мусю пора рыбкой покормить.
Грибная похлебка была почти готова и по избе разливался аромат грибов, когда в дверь постучали. На пороге стоял молодой симпатичный парень. Он вежливо улыбался:
— Здравствуйте, я по объявлению. Вот как прочитал ваше объявление, так и пришел. Вашу кассету я вчера подобрал, принес в целости и сохранности. Вот, пожалуйста! А мне как раз очень деньги нужны! Семья, знаете ли. Жена, детишки. Вот третьего ждем, — и он улыбнулся открытой доброй улыбкой.
— Третьего... — повторила Нюра и тоже улыбнулась парню. Он ей сразу понравился. Потом подумала:
«Да та ли кассета?» Набрала оставленный ей номер полного мужчины. Тот ответил сразу. Да, кассета была определенно той самой. И на ней было написано: «Германия. Свадьба».
Одна незадача: полный мужчина мог приехать за кассетой только вечером, а обаятельный парнишка не мог ждать: уезжал из города со всей семьей в деревню к теще. То на бензин денег не мог найти, а тут такое чудо: на вознаграждение за кассету он теперь и продуктами в дорогу запасется, и теще с тестем подарки купит. А теща ждет: день рождения у нее, юбилей.
— Юбилей... Продукты в дорогу, — тихо повторила Нюра.
— Вы нас выручите, правда?! — голос полного мужчины в трубке был умоляющим. — Дайте этому пареньку денег, а вечером я вам привезу все десять тысяч... Мы, православные, должны помогать друг другу, правда?
— Правда... — ответила Нюра.
Накинула плащ, взяла зонтик, и они пошли в сберкассу. На книжке у Нюры деньги были: на смерть откладывала... Скоро восемьдесят пять стукнет, пора уж и о смерти позаботиться. Ребятишки, конечно, и сами похоронили бы, но ведь у всех семьи, а похороны нынче недешевы... Пока шли, парнишка рассказывал о семье, о детях, о том, как ждут они с женой третьего. И Нюра растроганно слушала его бесхитростный добрый рассказ, любовалась искренней, обаятельной улыбкой.
В сберкассе была длинная очередь, и парнишка остался ждать на улице. Нюра стояла в очереди и думала:
— Слава Богу, что деньги у меня есть, смогу людям помочь.
Стоять было тяжело, ноги быстро устали, и она стала молиться про себя, как привыкла. Она знала многое из Псалтири наизусть: Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелам Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих...