Глаза Джейкоба сияют от радости, когда мы оба оглядываемся на другую волну и вместе прыгаем через нее.
– Мы забыли солнцезащитный крем. Мы должны эту… – я указываю на него пальцем и обвожу вокруг его груди, – ситуацию исправить.
– Не волнуйся. Я не обгорю. Мы в воде, а солнце еще даже не полностью вышло, – говорит он.
– А, ты новенький? Ты из Сан-Диего. Да будет тебе известно, солнце отражается от воды, и в океане ты в два счета обгоришь. И ультрафиолетовые лучи сильнее через дымку облаков, чем прямой солнечный свет, – поучаю я.
– Воу, воу, хорошо, – говорит он, подняв руки и опустив лицо.
Я немного ненавижу себя, но позже он будет меня благодарить. Я смотрю на его грустное щенячье лицо. Ну ладно, еще несколько минут не повредят, правда?
Следующая волна вот-вот накатит, я надеваю ему на голову его бейсболку. Выскальзываю из его рук и ныряю под волну.
Я кричу, когда он вытаскивает меня из воды, поднимает и швыряет через новую волну. Его смех тонет в шуме волны. Когда я поднимаюсь на поверхность, Джейкоб тоже появляется из-под воды уже без бейсболки и откидывает волосы набок.
– Твоя бейсболка! – Я оглядываюсь по сторанам, может, она плавает где-то рядом. Делаю глубокий вдох, собираясь еще раз нырнуть в теплую соленую воды в поисках бейсболки. Конечно, это тщетная попытка, но я должна попробовать.
Джейкоб запрокидывает голову и смеется. Этот богатый, животворящий звук останавливает меня от задуманного. Его лицо беспечно и залито чистой радостью. Возможно, это самое красивое из всего, что я видела.
– Это потрясающе, – говорит он. Наблюдая за Джейкобом, я понимаю, как здорово иметь возможность проживать все это: пляж, лето в Сан-Диего. Еще секунду я позволяю себе любоваться его улыбкой. Я скучала по нашей дружбе. Я должна признаться себе, что, проводя время с ним, я хочу ее вернуть.
Мы прыгаем еще через несколько волн и, наконец, плывем и возвращаемся на другой волне на берег.
Я расстилаю наши пляжные полотенца рядом друг с другом, плюхаюсь на живот, кладу щеку на скрещенные руки и смотрю на Джейкоба. Джейкоб растягивается на спине, капли воды стекают по его лицу, груди, ногам. Он медленно поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня, и наши взгляды встречаются. Я удерживаю его взгляд.
Я чувствую, как растет стеснение в груди, я сглатываю комок в горле. Зрачки Джейкоба расширяются, когда он в упор смотрит на меня.
– Я был искренен, когда говорил это, Ханна. Прости меня. Мне жаль, что я уехал. Мне жаль, что я не сдержал своих обещаний, – говорит он. У него хриплый голос, а сердце открыто нараспашку. Его слова поражают меня: он чувствует мою боль, но за болью приходит и исцеление.
Я упираюсь лбом в руки, окружая свою голову подобием кокона, гляжу вниз на песок. Я готова признаться.
– Ты прав. Я сменила адрес электронной почты и заблокировала твой номер в своем телефоне. Я даже не позволила маме передать мне ее телефон, когда позвонила твоя мама и я знала, что ты на линии. После того как ты сказал, что не вернешься, я была вне себя от злости. Мне было так больно. И я просто выкинула тебя из своей головы, из своей жизни. И своего сердца.
Тишина.
Джейкоб делает глубокий вдох.
– Да, я подумал, что ты играешь в Ханну. Ну знаешь, затаила такую сильную обиду, что оборвала всякое общение. Я просто не думал, что ты продержишься три года. – Он усмехается, но это скорее выражение грусти и сожаления о потерянной дружбе.
– Я не помню, чтобы получала от тебя какие-либо сообщения даже через несколько первых месяцев. Ты довольно легко сдался, – говорю я. И снова меня охватывает горечь.
– Мы были юны. Да, я был достаточно взрослым, чтобы понимать, что ты была моим лучшим другом и самым важным человеком. Достаточно взрослым, чтобы беспокоиться о том, что эта новость причинит тебе боль. Достаточно взрослым, чтобы ненавидеть происходящее, но все равно сделал выбор. Но я был недостаточно взрослым, чтобы справиться с тем, чем мне грозила потеря лучшего друга.
Он прав. Мы были просто детьми. Я грустно вздохнула.
– Моя очередь извиняться, Джейкоб. – Я приподнимаюсь на полотенце и смотрю на него, туго скрестив ноги. Ловлю его взгляд, направленный на переплетение моих ног. Он снова находит взглядом мои глаза. Я поеживаюсь.
– В те первые дни я плакала сильнее, чем за всю свою жизнь, – признаюсь я.
– Сильнее, чем когда спускалась с холма на BMX байке Джимми Шена и поняла, что у него нет тормозов? – спрашивает Джейкоб.
– У того куста были шипы, Джейкоб! Посадка была вовсе не мягкой, как ты уверял. Слова «мягкая посадка» до сих пор вызывают у меня ощущение травмы, – говорю я. – И перестань делать эти джейкобовы штучки.
– Какие штучки?
– Спасать меня. Спасать меня от моих чувств и необходимости говорить или делать то, что неудобно. Ты всегда меня спасал, – напоминаю я.
– Нет, нет, нет, насколько я помню, это ты всегда спасала меня от того, чтобы мне не надрали задницу, – усмехается он в ответ.
Я смотрю на песок, пытаясь скрыть улыбку. От возвращения к такому естественному общению с Джейкобом у меня начинают залечиваться раны, которым я не давала зажить годами.
– Как бы то ни было, – протягиваю я, – через неделю я запретила себе плакать. Затем я прокляла тебя и нашу дружбу. Заблокировала тебя и больше никогда не плакала. Королева драмы, да? – Я украдкой смотрю на выражение его лица.
Оно нежное, задумчивое.
Джейкоб перекатывается на бок, приподнимаясь, чтобы опереться на локоть. Это движение соблазняет меня снова взглянуть на его плечи и грудь. Бледная кожа над хорошо очерченными мышцами определенно порозовела. Я должна хорошенько все рассмотреть, чтобы убедиться.
– Погоди, ты не плакала три года?
Я качаю головой, капли воды падают на мои скрещенные ноги:
– Не-а.
– Черт возьми, это жестоко, – говорит он, а в голосе слышатся нотки сострадания.
– Я, типа, мертвая внутри. – Я смеюсь. Он не смеется в ответ. Я закатываю глаза. Мой отец ненавидит эту привычку, а когда он переехал в Сингапур, я дала ей волю. – В любом случае, я думаю, типа, если тебе не по кайфу, мы можем сойтись на том, что оба совершали ошибки. И отстой, что на это ушло три года, но мы можем договориться, по крайней мере, вежливо относиться друг к другу этим летом и, может, в конце концов, даже снова стать друзьями.
Он протягивает руку и вытирает каплю воды с моего плеча, снова нежно проводя по моему шраму. Мурашки покрывают мою руку, его глаза скользят вниз, наблюдая за их появлением. Все это время я не дышу.
– Да, именно на это я и надеялся.
Я достаю свой телефон, чтобы побыстрее преодолеть этот неловкий момент. Поворачиваюсь так, чтобы солнце оказалось за камерой. Делаю снимок и рассматриваю его. Идеальный солнечный свет и слегка прищуренный взгляд Джейкоба, который придает ему безмятежный вид. Мои глаза закрыты. Я вырезаю себя из кадра, за исключением плеча, части купальника и волос.
– Мило, – говорю я.
Я поворачиваю телефон, чтобы показать Джейкобу фото. Он не смотрит, его глаза все еще на мне.
Я смотрю вниз и открываю приложение Instagram.
– Погоди. – Джейкоб быстро протягивает длинную руку к моему телефону.
– Что? Милая фотка, не волнуйся, – говорю я.
– Просто моя компания, типа, должна утверждать все, что публикуется обо мне, – говорит он.
Я хмурю брови, сомневаясь, что в этом есть логика.
– Да, они контролируют почти все в моей жизни.
– Это жестко. Я даже никогда не слышала ничего подобного. Может быть, именно поэтому дети-звезды такие безбашенные здесь, в Штатах, – им нужно больше контроля.
– Я бы все отдал, чтобы иметь хоть немного этой свободы, свободы делать свой выбор и учиться на своем опыте, – говорит он.
– Ты говоришь, как старик в теле восемнадцатилетнего подростка.
– Я чувствую себя таковым, – вздыхает он.
– Значит, мне не стоит это публиковать? – спрашиваю я.
– Просто я, типа, конкретно запрограммирован быть осторожным с тем, что пишут обо мне в Интернете. Некоторые из моих сасэн-фанатов бывают такими безжалостными в своих комментариях. Если кто-то найдет твой аккаунт и увидит мою фотографию, это может обернуться для тебя кошмаром. Я не хочу, чтобы это произошло.
– Что такое сасэн?
Джейкоб приподнимается и оборачивается, чтобы посмотреть на океан. Получает ли он передышку от тяжелой работы в Корее, находясь за многие мили от нее?
– Сасэн-фанаты – это как бы более помешанные фанаты, иногда они превращаются в преследователей, которые настойчиво пытаются узнать подробности личной жизни своих кумиров.
Я тут же приподнимаюсь и хватаю его за руку.
– Они опасны?
– Наверное, такое случается. Именно поэтому некоторым крупным звездам полагается охрана. На самом деле, я не в курсе, встречаюся ли среди моих фанатов опасные. Но у меня есть несколько очень, скажем так, восторженных поклонников, которых я часто вижу и в Интернете, и на улице. Я в порядке, не волнуйся. Просто не хочу подвергать тебя неприятностям.
– Обо мне не беспокойся. Я больше за тебя переживаю, – признаюсь я.
– Если бы я просто был актером, наверное, все было бы в порядке. Но сумасшедшие фанаты, образ жизни, все это… как-то чересчур. Там не так, как в Штатах, где фанатам достаточно мельком увидеть своих любимых актеров, приезжающих на публичные акции. В Корее ты должен дать доступ к своей личной жизни, чтобы они думали, что хорошо знают тебя. Так создаются звезды. Мы проводим больше времени на пресс-конференциях и развлекательных шоу, чем снимаем дорамы. – Он опускает голову на грудь, проводит руками по волосам. – И студия ожидает, что я буду вести себя так, будто влюблен в Мин Гён, свою партнершу по фильму. Но, Ханна, она отвратительна. Она такая злая и обращается со мной, как с дерьмом.
– Какого черта? Почему она зла к тебе? В чем ее проблема?
Он качает головой:
– Я думаю, Мин Гён глубоко несчастна. Она занимается этим слишком долго. Возможно, система ее сломала. Боюсь, я стану таким же, как она, если продолжу жить под этим нарастающим давлением. Впрочем, какой бы она ни была, говорить о ней мне совсем не хочется. Она, пожалуй, худшее, что есть сегодня в моей жизни.