– Думаешь, им на это не наплевать, мама? Черта с два. Они скажут, что вы с Джин Хи можете остаться, а меня все равно заставят вернуться, – говорит Джейкоб.
Вернуться в Корею пораньше? Но почему? И когда? Он же в отпуске. Разве его могут заставить вернуться, если он этого не хочет? Мое сердце начинает биться быстрее, а в голове уже прокручивается миллион вариантов сцены прощания. Нет, не сейчас, пожалуйста, не сейчас.
– Отстой, скажи? – кто-то тихо шепчет за моей спиной. На верхней ступеньке лестницы сидит Хи. Она выглядит так, будто кто-то украл ее щенка.
– Эй, что происходит? – шепчу я в ответ, надеясь, что дрожь в моем голосе останется незамеченной.
– Утром звонила Хэ Джин, менеджер Джейкоба. Велела Джейкобу завтра же вернуться в Корею. Руководство в ярости от… – Она недоговаривает.
– В ярости от чего? – спрашиваю я.
Но чья-то рука ложится мне на плечо, и я от неожиданности отскакиваю назад. Прикрываю рот, чтобы заглушить крик.
– Извини, не хотел тебя напугать, – говорит Джейкоб. Его лицо выглядит несчастным, и мне хочется немедленно заключить его в объятия и не отпускать. Хочу сказать, что он не может уехать, что я не позволю ему, что я поговорю со студией и объясню, что ему нужно остаться, его лодыжка еще не зажила. Он может притвориться, что ему все еще больно, как на вечеринке. Или я натравлю на них маму. Она сумеет заставить их отступить. Она профессионал.
Но вместо этого я просто стою, прижав руки к бокам, не в силах смотреть ему в глаза.
Джейкоб протягивает руку и поднимает мой подбородок, мои глаза встречаются с его.
– Эй, – говорит он, – классная шляпа. Он улыбается, но мышцы вокруг рта напряжены. Это не его улыбка на камеру, но и не улыбка радости.
– В чем дело? – с трудом выговариваю я. – Ты уезжаешь? – Последнее слово наподобие огромного валуна перекрывает мне дыхательные пути.
– А вас двоих не учили, что подслушивать неприлично?
Я оглядываюсь на Джин Хи, она таращится на меня, у нас обеих одинаковое выражение беспокойства на лице.
Джейкоб хватает меня за руку, тащит в свою комнату и закрывает дверь. Подводит меня к кровати и садится, приглашая сесть рядом. Буквально прошлой ночью на этой кровати мы целовались и обнимались. Меня захлестывают воспоминания о его коже чуть выше пояса джинсов.
Но теперь я боюсь того, что может произойти здесь дальше. Я гляжу на него, на его профиль с сильной челюстью и точеной скулой, которым могу любоваться часами. Но сейчас этот профиль – стена, воздвигнутая для того, чтобы я не смотрела ему в глаза.
– Помнишь видеоконференцию, которая на днях у меня была с моей командой менеджеров и студией? – Он колеблется. – Все прошло не очень гладко. Мы отказались подписывать новый контракт с дополнительными условиями, касающимися маркетинга шоу. – Он замолкает. Мне больно на него смотреть. – И, по всей видимости, наши с тобой фотографии стали вирусными, привлекли больше внимания, чем ожидалось. – Невооруженным глазом видно, как трудно дается Джейкобу это признание.
Он говорит о «нас», но сейчас это не обо мне и о нем. Похоже на корпоративный жаргон или что-то в подобном роде. И когда он произносит эту фразу, кажется, он уже далеко.
– Руководство студии недовольно. И это еще мягко сказано. – Он опускает голову, глаза закрыты от досады. – Студия настаивает, чтобы я вернулся в Корею. Пора, дескать, готовиться к пресс-конференции, скоро начнутся съемкии следующего сезона, – объясняет он. – А до этого, говорят, придется поработать над ошибками. Попытаться, хм, «минимизировать негативные последствия» для легенды моих отношений с Минги. – Сейчас его голос доносится как будто издалека. Не знаю, то ли это из-за того, что он шепчет, то ли из-за стука в ушах.
– Твоих отношений? С Минги? – переспрашиваю я. Теперь мне ясно, что он просто повторяет чьи-то слова. Джейкоб никогда не называет ее Минги, это слишком фамильярно. Всегда только Мин Гён.
– Ну, то есть… понимаешь, не по-настоящему. Только для прессы, фанатов и…
Он несет какую-то бессмыслицу, и я не знаю, что и думать.
– Что ты мне не договариваешь, Джейкоб?
– Перед нашей поездкой в Америку мой дядя пытался продать прессе откровенное интервью о моей семье. Предполагалось, что компания сама с этим разберется. Но покупка его молчания, похоже, обойдется ей очень и очень дорого. – Вздохнув, Джейкоб продолжает: – И если компания идет на такие жертвы ради моей семьи, ради меня, менеджеры считают само собой разумеющимся, что сейчас я должен вести себя как послушный мальчик. Больше не сбрасывать звонки и не отлынивать от обязанностей. Больше никаких жалоб и ошибок.
О каких ошибках он говорит?
– А ошибка – это, должно быть, я? – спрашивая, я задерживаю дыхание: слишком боюсь услышать ответ.
Джейкоб опускает плечи, голова падает на грудь. Он не хочет смотреть на меня.
– Ты же знаешь, наши фотографии уже ходят по Интернету. Стало известно об этом и на студии. Менеджеры опасаются, что это негативно скажется на моей репутации. Из-за этого я выгляжу изменником, а мои отношения с Минги находятся под угрозой.
– Гм, но нет же никаких отношений. Это все фейк, да?
– Ты многого не понимаешь, Ханна. Дело в том, что фансервис, спекуляции, манипулирование правдой – все это часть игры.
– Ты прав, я не понимаю. Но ведь ты говорил, что все это тебя уже достало. Не лучше ли сказать менеджерам, что больше не будешь этим заниматься.
– Все не так просто. Я не могу без конца игнорировать их требования, Ханна. Моя семья зависит от меня. Эта работа – все, что у нас есть.
– Неправда. У тебя есть гораздо больше. – Усилием воли я останавливаюсь, прежде чем выпалить, что у него есть я, что я рядом.
– И для других, для всего персонала, с которым я работаю, тоже важен успех предприятия. Это не просто глупое маленькое, никому не нужное телешоу. Если мое поведение поставит его под угрозу, последствия будут катастрофическими. Ты даже не догадываешься, через что мне приходится переступать.
– А как же мы? – Боже, у меня сосет под ложечкой, когда я задаю этот вопрос. И бесит, каким жалким он может показаться. Джейкоб ничего мне не обещал. Мы не успели поговорить, что же между нами происходит. Я даже не знаю, что у него в голове, и это заставляет меня сомневаться во всем, что происходит в моей.
– Ханна, ты знаешь, как я к тебе отношусь, но я не могу, просто не имею права отказать студии. Было глупо с нашей стороны привлекать к себе столько внимания этим летом, как будто мне нечего было терять. Я не продумал все последствия, и теперь мне конец. Студия в бешенстве. Мин Гён угрожает покинуть шоу, если я продолжу выставлять ее дурой. На кону много денег. И мои фанаты…
– Джейкоб, ты несчастен. Это шоу, эта жизнь съедают тебя заживо. Тебе не позволено делать ничего из того, что тебе нравится. У тебя нет возможности попробовать что-то новое и увидеть новые места. У тебя даже нет времени заниматься своим искусством. Каждый раз, когда ты говоришь о Корее, о своей работе и образе жизни, твое лицо мрачнеет, и я это отлично вижу. Вижу, как это тебя огорчает. Зачем же идти наперекор себе? Ты, безусловно, одаренный актер. Но тебе отвратительно все, что должно происходить за кадром. Не слишком ли высокую цену ты платишь? Забудь их. Забудь об угрозах Мин Гён. Ей это нужно ровно так же, как и тебе. Скажи, что ты не играешь в их игры, и они могут принять это или катиться к черту, – умоляю я Джейкоба. Терпеть не могу видеть его таким несчастным. И, вероятно, из-за своего эгоизма и мысли не допускаю, что он уйдет из моей жизни… уже завтра.
– Я пытался! – Чуть ли не кричит Джейкоб. Его вспышка пугает меня, и я непризвольно отшатываюсь. Он делает глубокий вдох. Видно, что в его душе происходит внутренняя борьба. Он старается взять себя в руки и продолжает уже спокойнее: – Ты не знаешь, о чем говоришь. – Он смотрит на меня: в его взгляде смирение, глаза пустые, внутри, похоже, все выжжено. Это его актерские глаза. – Ханна, это не только моя работа, но и образ жизни, который я когда-то выбрал. Он далеко не идеален, но лучше, чем у большинства наших ровесников. Я знаменит, неплохо зарабатываю, и зрители хотят узнать обо мне побольше.
– Ты слышишь себя? Это не то, к чему ты стремился. Это ложь, которой тебя кормит студия и которой ты сам себя кормишь, чтобы мириться со всем, что делает тебя несчастным. Это не ты. Эта жизнь – хорошо продуманная ложь, Джейкоб. – Я хватаю его за руку и сильно сжимаю, словно пытаясь разбудить, прогнать кошмарное сновидение.
Он качает головой и отдергивает руку. Напряжение между нами как натянутая струна, которая вот-вот лопнет. Его ноздри раздуваются, а в глазах что-то искрится.
– Не такая, как твоя жизнь, да, Ханна? Ты красишь волосы и делаешь все возможное, чтобы не быть «кореянкой» в школе. А теперь, когда началось повальное увлечение всем корейским, ты вдруг злишься. Но ты же так старалась изменить себя, чтобы не казаться той, кто ты на самом деле. И это выходит тебе боком. Может, если бы ты была собой, а не тем, кем, по твоему мнению, хотят тебя видеть другие, ты бы не была так одинока.
От изумления я теряю дар речи. Его слова задевают меня за живое, ранят самую уязвимую часть души. Я не готова к такой атаке, только не от Джейкоба. Пытаюсь осмыслить, что он сказал. Выходит, такой Джейкоб меня видит? Выходит, я зачем-то притворяюсь, выдаю себя бог знает за кого? Как он посмел?! Оказывается, он меня совсем не знает. Меня трясет от гнева.
Нанеси удар в ответ. Сделай ему больно.
– Чья бы корова мычала. Это именно то, чем занимаешься ты. Когда ты в последний раз был по-настоящему собой? С кем ты общаешься? Ты хоть помнишь, каков ты настоящий? Или ты настолько вжился в роль Джина Сока, так увлечен им, что уже давно видишь мир его глазами? Да того Джейкоба, которого я знала, больше не существует. А не хочешь ли сам последовать своему гребаному совету? Может быть, тогда и ты избавишься от одиночества. Только ко мне ты точно не придешь плакаться! – Последняя моя фраза звучит как угроза.