– Ну вот, опять ты за свое. Отталкиваешь людей и тут же со всех ног мчишься прочь. Твоя фишка – вычеркивать людей из своей жизни, чтобы они не причинили тебе вреда. Ты оттолкнула меня и даже не оглянулась. Ты пытаешься проделать то же самое со своим отцом. Знаю, Ханна, мы доставили тебе огорчение. Но твой отец жив и здоров. Это я уже никогда не увижу своего отца.
Слова Джейкоба ранят слишком сильно. Это не шуточные порезы. Это кинжалы, пронзающие меня насквозь. У меня больше нет сил это слушать. Я поворачиваюсь, чтобы вылететь из комнаты.
Но Джейкоб бросается к двери и преграждает мне путь.
– Уйди с дороги! – кричу я. Мне все равно, что это может кто-то услышать. Меня не волнует, слышит ли меня Джин Хи, наши мамы или вся чертова улица. – Отвали! – ору я.
– Мне жаль. Черт, Ханна, прости.
– Убирайся с дороги или, клянусь богом, я расцарапаю тебе лицо, а ты попробуешь объяснить это своему чертовому руководству. – Ярость кипит во мне, вырываясь из каждой поры. Я слишком зла, чтобы позволить себе чувствовать боль. Мне просто нужно уйти.
– Ханна, остановись, пожалуйста, остановись, – умоляет Джейкоб. Он хватает меня за руки, и что-то в его глазах заставляет меня замолчать.
Я перестаю кричать, перевожу взгляд на пол и тяжело дышу.
– Мне жаль. Клянусь, я не это хотел сказать. Ты настоящая. Это я фальшивка. Да, я забыл, кто я на самом деле. И это пугает меня до чертиков. И я вымещаю свой страх на тебе. Боже, я ублюдок. Мне очень, очень жаль, – говорит он, опустив голову.
Слезы заливают мне глаза.
Проходят секунды, может быть, минуты, мы не говорим ни слова. Мы не смотрим друг на друга, слишком стыдно смотреть в лицо тому, кому причинил такую боль.
А потом Джейкоб, наконец, отпускает мои руки. Я отстраняюсь. Его прикосновения обжигают меня. Но он тянется снова, обхватывает своими длинными пальцами мое запястье, притягивает к себе. Я не вырываюсь, но и глаз на него не могу поднять. Его слова до сих пор звучат в моей голове. Даже несмотря на то, что его руки меня обнимают, я одинока.
– Давай не позволим повториться истории, когда сначала чувствуешь обиду, а потом наносишь ее другому. Это стоило нам стольких лет размолвки, а я больше не могу без тебя.
Я собираюсь немедленно возразить. Звучит слишком наигранно, такая честность после такой боли. Но я знаю, что он прав. Слезы снова наворачиваются на глаза, я зажмуриваюсь, прячу соленые капли, прежде чем они потекут по щеке.
– Просто поразительно, что мы перестали понимать друг друга, как раньше. И все равно ты, признаюсь, знаешь меня лучше, чем кто-либо другой, но…
– Мы изменились, – говорю я.
– Да, мы изменились, – соглашается он. – Но, чтобы ты знала, Ханна, мне очень нравятся твои волосы. Я не понимаю, как я посмел упрекнуть тебя, как будто это какой-то недостаток.
– Ну, чтобы ты знал, Джейкоб, мне тоже очень нравятся мои волосы, и я не нуждаюсь в твоем одобрении, – говорю я.
Он крепче сжимает мою руку, и я чувствую, как он кивает.
– Задира, – шепчет он. Я не уверена, говорит ли он это себе или чтобы я услышала. Но я приму это на свой счет. Он отпускает меня и откидывает голову назад, на лице улыбка, все черты его персонажа исчезли.
– Я должен почаще напоминать себе, что мы уже не те четырнадцатилетние и не пятнадцатилетние подростки. За последние три года, когда каждый из нас жил своей жизнью, мы приобрели какой-то опыт, – говорит он. – И у нас накопилось столько горьких обид, что теперь, когда нам не удается справиться со своими чувствами, мы невольно выплескиваем гнев друг на друга.
– Знаешь, если ты решишь порвать с актерским ремеслом, тебе следует стать психотерапевтом. – Я вырываюсь из его объятий и сажусь на кровать. Он следует за мной, садится рядом и крепко прижимает меня к себе.
Я снимаю его руку со своей талии и кладу ее себе на колени.
– Джейкоб, мне очень жаль, если мои резкие слова об отце отозвались в тебе такой болью… Я всего лишь разочарована в отце, а ты своего потерял. Прости, я… я вела себя, как законченная эгоистка. Меня не было рядом с тобой, когда умер твой отец. Да и теперь я как будто не рядом. – Я проглатываю стыд.
Он целует меня в голову.
– Спасибо, что сказала это. Но я в порядке. И если мне нужно будет поговорить с кем-то об этом, я знаю, что могу поговорить с тобой. Мы пережили наше горе вместе с мамой и Джин Хи, это нас еще больше сблизило. Последние годы мы очень поддерживали друг друга.
Я так рада, что у него была семья, которая помогла ему выстоять. Но какой тяжелый груз лег на его плечи! Теперь он отвечает за благополучие своей семьи, и эта ответственность, скорее всего, и заставляет его вернуться в Корею.
– Конечно, мы оба здорово изменились. Но ты по-прежнему самый умный, самый верный и… самый упрямый человек из тех, кого я знаю, – говорит он.
– А ты по-прежнему самый милый, веселый и добрый человек из тех, кого я знаю, – отвечаю я.
Он наклоняется и целует меня в губы.
– Джейкоб, я не всегда могу читать твои мысли, как думала, когда мы были детьми. Но мне все еще кажется, что я знаю, кто ты на самом деле, – говорю я.
Он кивает.
– Я не пытаюсь указывать тебе, что делать. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. Не уверена, что работа и жизнь, которой ты живешь, приносят тебе удовлетворение. – Я вздохнула. – А впрочем, ты прав. Ты меня тоже знаешь. Может быть, я и сама играла какую-то роль, только не перед камерами, как ты. Я тоже не была счастлива, могу это признать. Но с твоим приездом и нашей восстановленной дружбой я этим летом словно обрела часть себя, которой мне так недоставало. Впервые за долгое время я чувствую себя в своей тарелке. И честно могу сказать, я счастлива рядом с тобой.
Не знаю, почему я так легко во всем ему признаюсь, но слова текут из меня сами собой. Я должна сказать ему главное, прежде чем он уедет… А это может произойти уже завтра.
Я жду, мое сердце сжимается. Надеюсь, он скажет мне, что я тоже делаю его счастливым.
Джейкоб щурится, словно от невыносимой боли.
– Я лишусь средств к существованию. – В голосе его звучит тоска. – Я потеряю все, если не буду Кимом Джином Соком. Вот кто я. И это все, что у меня есть. Без толпы поклонников, – он колеблется, открывая глаза, – никто не будет меня любить. – Его голос срывается.
Я не верю своим ушам. Неужели Джейкоб был так одинок, чтобы думать, будто только фанаты могут любить эту выдуманную версию себя?
– Я люблю тебя, – шепчу я. Мое сердце замирает. Я говорю это почти едва слышно, но со всей убежденностью. Я призналась и себе, и ему. Я так чувствую.
Наши взгляды встречаются. В первую секунду глаза Джейкоба широко раскрыты, он поражен, но в следующее мгновение недоверчиво сужаются.
Но прежде чем он попытается подвергнуть мои слова сомнению, прежде чем скажет мне, мол, я не знаю, о чем говорю, я повторяю снова:
– Я люблю тебя, Джейкоб. И всегда любила. И всегда буду любить. И хотя мне кажется, что в разное время я любила тебя по-разному, главное, что это чувство во мне неизменно. Я люблю тебя, а не твою роль в дораме. И больше всего на свете хочу, чтобы ты был счастлив. Я хочу быть тем, кто сделает тебя счастливым. Я хочу быть таким человеком для тебя.
Я произношу эти слова и понимаю, что все, кому я когда-либо говорила: «Я люблю тебя», бросили меня. Мой отец, моя сестра и, в каком-то смысле, моя мать, которая целыми днями пропадает в церкви. Джейкоб может стать следующим. Но я не хочу этого бояться. Я боялась другого: до возвращения в Корею он мог бы так и не узнать, как я к нему отношусь.
Он качает головой, и мои руки покрываются мурашками. Я не позволю ему оттолкнуть меня. Не позволю ему убедить себя, что я лгу.
– Может, я и не часть фандома, но я всегда была и остаюсь твоей самой верной фанаткой, – усмехаюсь я.
У меня нет времени осмыслить выражение его лица, пока его руки не касаюся нежно моего лица, а его губы не ложатся на мои. Теплые, влажные. Эмоции бурлят между нами так сильно, что хочется верить, что наша связь никогда не разорвется. Я слегка поворачиваю голову, чтобы выбрать лучший угол, и он усиливает давление. Я обнимаю его за плечи, притягиваю ближе к себе.
Я видела каждый из этих поцелуев в своих снах, но никогда не знала, что это лицо принадлежит Джейкобу. Или, может быть, всегда знала, но просто не позволяла себе хорошенько его разглядеть.
Не прерывая поцелуя, он наклоняется ко мне, подталкивая меня на кровать, бережно держит мою голову и опускается на меня сверху. Я поднимаю подбородок, прося его продолжить. Его рот накрывает мой, и наши языки борются друг с другом, чтобы проникнуть глубже, стать ближе.
Его рука проскальзывает мне под рубашку и ласкает бок и живот. Его большой палец пробирается под лифчик и нежно касается соска. Я издаю стон, и этот звук тонет в глубине его рта.
Меня совершенно не волнует, что наши мамы сейчас сидят на кухне, и черт, его сестра может торчать под дверью и подслушивать. Я просто не могу остановиться.
Я обхватываю его ногами, пытаюсь прижаться к нему теснее.
Джейкоб, упираясь ладонями, выпрямляет руки и приподнимается, глядит мне в глаза. Его зрачки расширены, губы припухли и покраснели от наших поцелуев. Он тяжело дышит, и я не могу понять, хочет ли он остановиться или пытается понять, что делать дальше.
Он отвечает на мой немой вопрос: опускается вниз и целует мой живот, потом медленно поднимается вверх, нежно лаская меня губами. Целует мою грудь. Целует меня в шею и за ухом. Приподнимается на локте, продолжая целовать везде, где мое тело не прикрыто одеждой. Я тяну его свободную руку вниз, под юбку, где все пульсирует в ожидании.
Его рука одерживает верх: он стягивает с меня нижнее белье, бросает в сторону и проводит пальцем по низу живота, пока не находит самую чувствительную часть моего тела. Из моих легких вырывается прерывистый выдох. Я забыла, как можно ровно дышать.
– Джейкоб… – Боже, мой протяжный стон разнесся, кажется, по всему дому. Я замираю в ожидании. Кто его услышал? Кто сейчас ворвется в комнату и все испортит? Моя мама обожает Джейкоба, но она бы в обморок упала, если бы увидела нас сейчас. И потащила бы нас за уши в церковь, заставила слушать пасторскую молитву. Вот это было бы неловко.